Поедем, Федюша, кататься

— Душевно потрапезничали! — Иван, пребывавший сегодня в чудесном расположении духа, отодвигает от себя пустое блюдо и подходит к окну, за которым во всю светит яркое зимнее солнце. — Погода-то какая, загляденье. Сейчас тройку велю запрячь. Хочешь со мной прокатиться, Федь? — Хочу, конечно! Это ты занятное дело придумал, государь, — Федя быстро вскакивает из-за стола, глаза его нескрываемым интересом загораются от забавы предстоящей. — Подожди, я только за шубой сбегаю. Статные белоснежные жеребцы, в тройку запряженные, рыли копытами снег, желая в путь тронутся, порезвиться. Иван с Федей в сани уселись, и царь окликнул возничего не жалеть коней, гнать во всю прыть. — Но-о-о! Пошли! — лихо крикнул мужик, и тройка сорвалась с места. И вот промчались они по Слободе и выехали за ее пределы. Несутся кони резвые, бубенцы звенят, заливаются. Солнце яркое в небе синем светит, морозец щеки щипает. Пригожий день выдался сегодня, настоящая зима русская! Иван на Федю поглядывает, любуясь улыбкой радостной да румянцем ярким. — Не замерз? — спрашивает государь. — Немного, — хитро отзывается Федя, хоть и не замерз вовсе. — Ну, тогда иди ко мне, Федюш, — зовет государь и приподнимает край шубы тяжелой. Долго упрашивать Федю не надо, он вмиг к государю своему прижался, да руками обнял, а Иван его шубой своей укутал. — Тепло? — Очень. Сейчас можно вольность такую позволить, ведь вокруг ни души, лишь возничий, да и тот дорогой уж больно увлечен, коней правит, не глядит что там в санях творится за спиной его. Иван же взором блуждает по Фединому лицу довольному, а тот в ответ глядит да улыбается ласково. В миг такой никакие слова не нужны, можно одними лишь взглядами разговаривать о самом важном. Но долго так смотреть выдержки не хватило ни у того ни у другого. И губы находят губы, целуя жарко, трепетно, долго. Иван обнимает Федю за талию, еще ближе к телу своему прижимая. Нехотя оторвавшись, государь глядит, как Басманов уста свои припухшие облизывает. И по взгляду томному понимает, что Федька завелся не на шутку. Ох уж этот царский любовничек, только приласкай, уже неймется. — Не балуй, Федя, — предупреждает Грозный, зная, что Басманов может к нему сейчас и промеж ног полезть бесстыдно, и плевать, что одежда зимняя путь преграждает, этот проказник доберется. — А если очень хочется? — Федя обжигает шепотом медовым. — Мы же тихонечко, немножко, Ваня, никто ничего не увидит, никто ничего не заподозрит. Глаза эти его синие на пол-лица, зацелованные губы, сладкие, словно ягода какая. Да только прелестник этот настоящий змей-искуситель, шепчет, манит греху предаться. — Солнце мое ясное, позволь приласкаю тебя.. — Федя легонько опускает руку свою на ногу государю. — А ну уймись, распутник, — прерывает его Иван, ловко хватает пальцами за подбородок, да держит крепко. — Чего говоришь, государь? — вдруг обернулся возничий на голос громкий, не расслышав из-за ветра и подумав, что его окликают. Да так и опешил от того что там в санях творится. Но понял, что смотреть на такое не стоит, а то еще глаза выколют, и отвернулся быстро. — Вот видишь, Федь, — кивает Иван в сторону мужика, и отпускает Басманова из хватки своей. — А ты говоришь, не увидит никто. — Будь я девкой, ты бы не стеснялся телесных прихотей своих, — шепчет насупившийся Федя, отстраняясь от царя и из шубы его выбираясь. Трет рукой подбородок, который саднит от того, что Иван силы не рассчитал. — Итак все всё знают про нас, а кто не знает, тот догадывается. — И что? Я теперь лобызать тебя у всех на глазах должен? — сурово спрашивает Иван. — Не должен. Да только.. — Федя прервался, рукой махнул, да на лес уставился, не желая перепалку продолжать. Тоскливо на душе вдруг стало от того, что такая любовь у них грешная, которую таить от чужих глаз надо. А какой в ней грех-то? Когда любишь так сильно, что все готов за другого человека отдать, разве это грех? — Расскажи мне что-нибудь, Ваня, — наконец вдоволь намолчавшись, тихонько просит Басманов, все же под бок царя опять приткнувшись. — Остыл? — беззлобно спрашивает царь, на любимца своего глядя. — Чего тебе рассказать? — Не знай.. про чудеса природы, — придумывает Федя тему для беседы. — В краях, что от нас северней, по ночам зимой в небе огни вспыхивают, — принимается рассказывать Иван. — Зеленые, синие, желтые, как всполохи. Сияют, переливаются, все небо черное собой заполняя. — А ты это сам видал, государь? — любопытно спросил Федор. — Видал. — Красиво наверно, я бы тоже поглядел на такое. Федя примолкает, представляя в своем воображение живом красоту эту, а потом вспоминает вдруг: — А я знаешь что видал, змейку огненную в поле, когда еще дитем был. В летнюю пору это было. Стою, смотрю, а она летит, сияет ярко, да не по небу, как ты мог подумать, а к земле близехонько! Я так и замер от страха. Потом уж батюшка мне объяснил, что это молния такая была, какая-то особенная. — И я такую молнию видал, с Настей помню вместе были, она испугалась тоже ее тогда.. — царь резко замолчал и отвернулся, смотря куда-то в сторону. — О ней вспомнил? — осторожно спрашивает Федя. — Я и не забывал никогда. Горько на душе стало Басманову от слов этих. Словно никто не мог государю его Анастасию заменить. Даже он. — А какая она была? — спросил Федя, и тут же язык прикусил. Зачем только полез в эту тему. — Светлая. Любовь наша с ней словно благодать божья была. — А наша с тобой любовь какая? — совсем опешил Басманов от заявления такого. — Ты и сам знаешь. — Грешная? Иван ничего не ответил. Федя тоже смолк, чувствуя как все настроение совсем пропало, а потом вдруг молвил тихо: — Если бы она с тобой была сейчас, ты бы никогда и не глянул на меня. Не поддался бы греху. — Угомонись, давай. Ревность твоя пустая, — Иван резко повернулся к Федору. Поездка, которая так начиналась хорошо, а кончилось погано, подошла к концу. Примчалась тройка обратно во двор, Федя выскочил из саней, и быстро поклонившись государю на прощание, отправился к себе. В опочивальню к нему сегодня не явится, пусть один там время коротает, грехи свои замаливает. Когда ночь на дворе глухая да темная стояла, в избу Федину стук тревожный раздался. Сонный, растрепанный Басманов нехотя вылез из своей теплой постели и пошел открывать. На пороге стояла Марфа, служанка из палат царских. — Государь захворал, Федор Лексеич, вас зовет, — обеспокоенно молвила девка. — Захворал? Что с ним? — всю сонливость Федину как рукой сняло. — Горячка приключилась. Беда такая, мучается. — Сейчас приду к нему! Федя принялся одеваться быстро, взял пузырьки с лекарствами, что у него имелись, и к царю своему побежал. Вот и покатались в чистом поле, позабавился. Схватил, поди, воздуха холодного Иван Васильевич полной грудью, да и слег с горячкой. Влетев в царскую опочивальню, Федя увидел, что у постели Грозного лекари да слуги толпятся. — А ну разошлись, — гаркнул он и припал к кровати. — Ванечка, — шепчет Басманов, лица разгоряченного пальцами прохладными касаясь. Но царь не реагирует, дышит тяжело, глаза его закрыты. Федя достает несколько пузырьков, что с собой захватил. Снадобья, собственноручно приготовленные. Сведущ был он в делах целительных, бабка его еще в детстве ему поведала все свойства трав да кореньев. Поэтому его колдуном и кликали за глаза, знали что любую хворь, которая с царем приключалась, исцелить он мог. — Выпей вот это, — Федя приоткрывает сухие губы царя и вливает ему в рот содержимое из баночки маленькой. Царь хрипит и сглатывает снадобье горькое. Осторожно на кровать присев, Басманов принимается по вискам Ивана гладить. Затем кликнул служанку, и та поднесла ему таз с водой холодной. Федя несколько капель из другого пузырька в воду эту капнул да ткань в ней намочил старательно, затем отжал и приложил ко лбу Ивана. — Хороший мой, сейчас полегчает, жар пройдет, — шепчет кравчий. — Федя, — хрипит Грозный, глаза чуть приоткрывая. — Тиши-тише, ты поспи, Ваня, поспи, — Басманов берет горячую руку царя в свою, пальцы переплетая. — А я тут с тобой побуду. Всю ночь Федя у кровати государя провел, глаз сомкнуть не смея, менял тряпку на лбу, еще раз снадобьем отпаивал. И, наконец, Иван сном забылся, успокоился. И к утру ему полегчало, жар полностью спал, хворь отступила. Лишь усталость осталась. Но это дело поправимое, отлежится, отдохнет, а на завтра будет в полном здравии. Смотрит государь на Федю, что на полу сидит, голову на кровать пристроив. Тени у кравчего под глазами лежат от ночи бессонной, глаза тревогой горят до сих пор. — Федюш? — тихо окликивает его государь. — Что, Ваня? — сонно отзывается Федя. — Хоть и грешная у нас с тобой любовь, да ни на какую другую я ее не променяю, — говорит Иван. — Я тоже, — уверенно молвит Федя и улыбается.