***
Появляясь в ту ночь в номере Винчестеров, уставший после бойни, но одержавший победу, Сэма он не застаёт — где он мог быть в такой поздний час? У Руби? — Дин же обнаруживается у себя в постели. Его тихое сопение эхом отражается от стен комнаты. Он сдвигает брови домиком во сне, недовольно переворачиваясь на другую сторону. Кастиэль подходит ближе к нему, нахмурившись, рассматривая мирное лицо. «Он так красив, когда спит...» — думает он, когда пушистые ресницы вздрагивают во сне, — «Когда его лицо не омрачено неизвестностью и беспокойством: за мир и семью. Он беспокоится обо всём, но только не о себе. Он так храбр. Так недооценивает себя. Бедный. Бедный, не знавший детства, рано ставший взрослым, вырастивший своего брата в одиночку мальчишка, на плечи которого возложено слишком много для него одного». Между тем Кастиэль более отчётливо улавливает ускоряющийся пульс и учащённое сердцебиение. Взяв Дина за руку, он перемещается в его сон. Там — Ад. Сокрушающий тело жар. Жестокие пытки. Душераздирающие крики. Просящие о пощаде и спасении мольбы. Стойкий запах крови, пота и серы. Ехидный шёпот Аластора, побуждающий продолжать измываться над ничтожными и жалкими грешниками. Его выкидывает оттуда неожиданно-резким блокирующим потоком, словно сам Дин не хочет, чтобы кто-либо видел то, что он делал. Кастиэль, выдохнув, поднёс два пальца ко лбу, сосредотачивая благодать на кончиках, концентрируясь на чём-то более мирном и спокойном. И одёргивает руку, когда Дин крупно вздрагивает, судорожно делая вдох. Кастиэль смотрит на неё так, будто не понимает, что произошло, и напряжённо обдумывает одну настойчивую мысль, назойливой змеёй клубящейся в голове долгое время. А потом... а потом он целует Дина в лоб. Мимолётное прикосновение. Но губы пылают, непонятный жар вдаривает в голову, заставляя щёки зардеться насыщенным алым цветом, в глазах темнеет, сердце заходится, а благодать... благодать удовлетворённо ластится, тянется к Дину сильнее, чем когда-либо после Ада, и крылья за спиной вздрагивают при каждом движении. Дин во сне улыбается, сыто жмурясь и сладко мыча. Ему снится голубое-голубое небо над хвойным зимним лесом, теплота костра и тихая гитарная музыка, разливающаяся по всей округе.***
2. Прощальный полон горечи и смирения. Они целуются, плотно прижимаясь и хватаясь друг за друга, как за спасательные круги, и всё никак не могут насытиться. Первая страсть и злость давно прошла, когда они, не сдерживаемые, горячие и пылкие, кусали до крови, больно оттягивая губы, пытались врасти друг в друга, когда руки жёсткой хваткой зарывались в волосы, когда до синяков цеплялись и обнимались, когда злыми поцелуями-укусами оставляли нестираемые метки. Сейчас их поцелуи тягучие и медленные: когда они виновато зализывают оставленные раны, трепетно прикасаясь к синякам, аккуратно поглаживая, извиняясь; когда проворливые языки лениво проходятся по рядам зубов и сталкиваются в танце тоски и упущенных возможностей; когда они шепчут нежности и непристойности. — Ты можешь остаться, — хрипло шепчет неохотно оторвавшийся от Кастиэля Дин, — Все поймут. Кастиэль кладёт руки ему на щёки, пальцами начиная выводить неизвестные фигуры, и подушечками больших пальцев невесомо касается губ; смотря на него непривычно осознанным взглядом, словно не было тех лет на грани к передозировкам и полному отключению от реальности. — И думать так не смей, — твёрдо вторит ему такой же хриплый голос, — Я пал ради тебя. Отрёкся от Небес. Отказался от силы. Стал изгоем для собственной же семьи. И если мне нужно будет отдать за тебя и жизнь — я сделаю это. Они оба понимают: этот разговор— начало перед концом, когда сбежать будет невозможно, когда все, кто им дорог погибнут, да и они сами навряд ли выживут. — Ты ещё можешь спастись, — упрямо шепчет Дин, утыкаясь в шею Кастиэля. В последний раз чувствуя тепло его тела, дёргающийся кадык и вибрацию в его горле, когда он говорит или сглатывает. В последний раз чувствуя пальцы, нежно перебирающие его волосы. В последний раз слыша его успокаивающий голос. В последний раз вдыхая его запах. — Дин, я не собираюсь отсиживаться здесь, когда ты и остальные будут умирать, — Кастиэль наклоняется ближе, целуя Дина в макушку и неразборчиво бормочет: — Нравится тебе или нет. И Дин молчит. И Кастиэль тоже. Это их последние моменты. Боже, они и в самом деле собираются… — Я люблю тебя, Кас, — говорит Дин, вскидывая голову и решительно смотрит в омуты помутневших голубых глаз. — Я знаю, — силится улыбнуться Кастиэль, взъерошивая волосы Винчестера, — Я тоже. Они в последний раз говорят друг другу «люблю».***
3. Они целуются на бумаге. Дина уволакивают в очередную гримёрку, не обращая внимания на его протесты и отпирания. Когда его усадили на кресло, ему в руки впихивают сценарий, со словами: «Это важная сцена, Дженсен. Возможно, самая важная за этот сезон. Так что перестаньте дурачиться и сосредоточьтесь». Дин морщится от имени, по которому к нему обращаются, но решает проглотить возражения. Потому что ему вот очень даже интересно, что ждёт их с Сэмом. Может, события этого дешёвого шоу будут совпадать с их жизнью? Так что он осторожно открывает сценарий: «СЦЕНА 12 — ДИН И КАСТИЭЛЬ — ИМПАЛА — ВЕЧЕР» Дин оживляется, когда читает с кем будет сцена. Может, тут и прописано как закончится гражданская война у ангелов? Было бы неплохо. Но чем дальше он читает, тем больше понимает, что разговор приобретает какой-то слишком личный и интимный характер. И, что самое странное во всём этом, ему легко представить себя и Кастиэля. Легко представить, как он медленно подходит к Кастиэлю. Как они оба смущены до одури и красные, как помидоры. Как дрожат руки, как дыхание срывается. Как бешено бьётся сердце. И от этих мыслей... не страшно. Вовсе нет. Все их фразы и движения, все мысли и чувства — самое логичное, что могло произойти. А последующий поцелуй... Так просто и правильно вообразить вкус сухих, не обветренных губ. И как поцелуй оставляет терпкий привкус зубной мятной пасты и бекона. И как Дин кусает его нижнюю губу, и как у Кастиэля вырывается гортанный глубокий звук изо рта. И как две сильные руки обнимают за талию, и как идеально собственные охватывают шею и голову. И как он чувствует чужую улыбку, и как собственный хриплый смешок щекотит колючую щёку. И как начинает кружиться голова, и как появляется пелена перед глазами. И как разгорается желание, и как слетают все мнимые ограничители. И как… — Вы в порядке? — Спрашивает визажистака, вытирая свои руки, — Мы закончили. А Дин смотрит на себя в зеркало, находясь в лёгкой прострации: его дыхание сбито, на щеках поступает еле заметный под всей этой штукатуркой румянец — может, и не так уж и плохо, что его загримировали, — а то, что происходит ниже пояса, он старательно игнорирует. Потому что он только что читал — представлял! — как целовался с Кастиэлем. И ему это понравилось.***
4. Второй становится утешением. Кастиэль — неугомонный источник энергии. Он интересуется абсолютно обыденными с таким восторгом ребёнка вещами, а его смех разливается чистым звуком по комнате. Дину даже неловко, что до этого он никогда не слышал его смеха. Не подвергаемый галлюцинациям Люцифера, не покореженный разбитым на кусочки рассудком, истинный, естественный смех. Каким бы он был? Может, отдавал бы хрипотцой? Или был бы слегка грубоват? Или вовсе был бы мелодичным? Или звонким? Или настолько низким, что заставлял бы мурашки пробегаться по спине? — Дин, ты в порядке? — Спрашивает ангел, в его глазах — тоска, переживания и вина. И Дин думает, что, в какой-то степени, это из-за него. — Нет, Кас, — тихо бормочет он, — Всё в порядке. Кастиэль подсаживается к нему поближе на полу, вторгаясь в личное пространство. Почти касаясь плечом его плеча. Он вытягивает ноги, и их колени соединяются всего на мгновение, но неожиданный электрический разряд всё равно заставляет Дина вздрогнуть. Краем глаза он замечает, как Кастиэль поджимает губы, опуская взгляд. А затем поворачивает к нему голову, облокачиваясь о стену: — Это не так, — и всматривается в его глаза, — Что случилось? А у Дина внутри — ураган: вины, сожаления, ненависти, ярости, скорби. Каждый раз, когда они близки к беспечной мирной жизни, каждый раз, когда, казалось бы, хуже быть не может, каждый раз, когда они побеждают, происходит что-то плохое. Дин устал. Он так чертовски устал. Он не просит ни о чём, но хотя бы один раз спокойно вздохнуть. Свежий, морозный, который вдарит в лёгкие обжигающей прохладой, глоток кислорода. Но нет. Это произойдёт очень не скоро. А возможно и вообще никогда. Потому что хороших вещей не случается. По крайней мере с ним. Может, Сэму повезёт. И Кастиэлю. Они точно мозги ему вправят обратно, это даже не обсуждается. Но что будет дальше? Сэм уедет. Оставит охоту. Может быть, даже вернётся в университет. Кастиэль тоже улетит. Далеко-далеко. Подальше от них, демонов, ангелов и беспокойств. Потому что, Дин уверен, ему тоже осточертели все неприятности, в которые они его ввязывают. Заживёт спокойно. А Дин... Дин останется один. Наедине со своими кошмарами, демонами и болью. Впрочем, он и не надеялся оставаться так долго хоть с кем-то. Возможно, это станет его наказанием. За всех тех, кого не смог уберечь. Не смог спасти. Чёрт возьми, он так многого не смог. Беспомощный. Бесполезный. Сломанный. Неправильный. Жалкий. Теплота шершавых губ ласкает щёку. И спокойствие проникает под кожу, растекаясь по венам и пропитывая внутренности. В солнечном сплетении падает что-то тяжёлым грузом. А плечи расслабляются впервые за долгое время. Дин прерывисто выдыхает, когда чувствует стекающую непривычную влагу из глаз. Утыкается головой в поджатые под себя ноги и крупно вздрагивает. Несмелая рука невесомо прикасается к его спине, успокаивающе проходится по позвонкам. — Я всегда буду с тобой, — шепчет Кас, — пока ты этого хочешь. Дин всхлипывает, надеясь не разбиться окончательно.***
5. Третий отдаёт жгучими укусами ярости.
Они идут. Идут по прожжённой, смешанной с костями, пропитанной кровью земле. Иногда наступая на обугленные мелкие ветки — или, по крайней мере, на то, что от них осталось, — и засохшие хрупкие листья. — Бенни, ты уверен, что нам сюда? — Спрашивает Дин, внимательно оглядываясь по сторонам. Но тот молчит, прищуриваясь, вглядывается куда-то между деревьев; тщательно обходит округу, пока не убеждается в том, что здесь безопасно. И это абсолютно вымораживает. Кастиэль сам не знает почему. Но каждое ненавязчивое касание, каждая вкинутая невпопад фразочка, каждая ухмылка, каждый смешок — заставляет благодать Кастиэля выть, порываясь вырваться и раскатать лицо вампира на ближайшей поверхности. Потому что... потому что Дин отзывается. Смеётся над очередной несмешной шуткой, не вздрагивает от каждого случайного касания. И это раздражает. Раздражает вампир. Раздражает Чистилище. Раздражают нападающие на каждом шагу давно умершие монстры. И пробуждает нечто тёмное и опасное связывающееся тугим узлом внутри, когда вампирёныш насмешливо видит все метания Кастиэля. Была бы его воля, от него и мокрого бы места не осталось. Но Дин доверяет ему. И без него Дин не сможет выбраться из этого мёртвого места. — Тут никого. Это хорошо, — выдыхает вампир, — Предлагаю здесь передохнуть. Потом двинемся на север, а оттуда уже не далеко до нашего билета назад. Дин кивает, расправляя плечи. А когда замечает, что Кастиэль смотрит на него, улыбается. И игривые блики в уголках его глаз заставляют что-то внутри Кастиэля успокоиться, умиротворённо загудеть, посылая приятное покалывание на кончики пальцев. Вампир же уже успевает разжжечь костёр и примоститься у раскидистого дуба — удивительно, как хорошо он сохранился в этом пропитанном смогом и гарью месте, — натянув на глаза козырёк. Дин присаживается к костру, хлопая рядом собой в приглашающем жесте по сырой земле. Кастиэль пристраивается к нему настолько близко, насколько может себе позволить, обхватывая колени, и мелко вздрагивает от непривычного для холодного Чистилища тепла. И, прикрывая глаза, несколько секунд отдаётся моменту: потрескивание сухих веток, ровное дыхание Дина рядом, почти соприкасающиеся пальцы друг с другом. Он оборачивается на Дина, который доверительное откинул шею назад, позволяя бликам от огня хищно вспыхивать и играть не его коже. Его глаза открыты и смотрят прямо в беззвёздное, облачное, тёмное небо, закрытое высокими верхушками деревьев. Они негромко разговаривают, просто чтобы не думать о дальнейшей дороге и поджидающих их монстров хоть на несколько часов.***
Голова Дина падает ему на плечо через какое-то время, когда усталость всё же одерживает над ним победу. Но Кастиэль уверен, что даже так он не оставляет свою бдительность; просто сейчас он расслабляется рядом с тем, с кем считает себя в безопасности. И только одна мысль о том, что Дин может так просто прислониться к плечу вампира, заставляет тихое томление проснуться, обнажая свою тихую ярость, вонзаясь сотнями тысяч игл под кожей. А вампир усмехается, что б его. Кастиэль чувствует его взгляд на себе с тех самых пор, как сел к костру. Но тёплая рука находит его собственную, переплетая их пальцы. И тёмные мысли исчезают, а голова наполняется удивительной и приятной ясностью. Кастиэль целует их костяшки, чувствуя как рука Дина сжимает его в ответ.***
6. От ночного разит смущением и стыдом. Вот-вот подойдёт месяц с тех пор, как Дин сказал: «Ты не можешь остаться, Кас». За это время он находит себе какое-никакое, а место обитания: работа, на которую он устроился. Кастиэль в очередной раз благодарен судьбе за то, что его не прогнали тогда, разбитого и сломленного; приняли с теплотой и пониманием. Он потихоньку начинает адаптироваться. Наконец, понимает, когда ему нужно есть и пить. Начинает жить новой жизнью, стараясь не думать о... а впрочем, не важно, о чём. Он работает с замечательными людьми. Они всегда готовы указать на его промахи и помочь исправить ошибки. Всегда поддерживают разговор несмотря на его странные вопросы и односложные ответы. И Кастиэлю это начинает нравиться.***
А ночью приходят они. Кошмары. Мрачные и пугающие. Где страшные слова звучат набатом со всех сторон. А собственная бесполезность и ненужность искрят в воздухе электрическими разрядами. Повсюду проступают видения: его ошибки, его непонимания; его действия, слова и мысли, которые приводят к колющему сердце, беспощадному приговору: «Ты не можешь остаться, Кас».***
Карл сегодня необычно весёлый. Говорит, что Крис, наконец-то, согласилась съехаться с ним. Говорит, что это важный и ответственный шаг в их отношениях. «Удивительно, как кто-то особенно близкий заставляет сиять человека», — думает Кастиэль, — «Особенно такого угрюмого и скупого на разговоры Карла». На секунду мелькает мысль: «Что, если он никогда не был близок с ними? Близок с ним?.. Что, если все шуточки и разговорчики, смех и улыбки — искуссное притворство? Мог ли он когда-нибудь по-настоящему быть товарищем и союзником, которому безгранично доверяют? Наверное, нет. Не после стольких ошибок и предательств». Кастиэль трясёт головой, отгоняя прочь глупости и домыслы. Он никогда не был кем-то важным для него.***
Образы, запахи и звуки смешиваются в непонятный коктейль из чувств, где наслаждение играет главную роль. Где крепкие руки обхватывают поперёк груди и живота, и раковину уха обдаёт горячим дыханием, а последующая влажная дорожка, оставленная языком, вызывает мурашки по спине, заставляя выгнуться навстречу подтянутому телу. Он припадает к сильному плечу, запрокидывая и поворачивая голову, и тут же встречается с искусанными губами. Во рту — пожар. Они скользят языками по нёбу и зубам, пробуя друг друга на вкус. Чужая рука движется дальше, обводя каждый сантиметр кожи: незначительные, мелкие шрамы; родинки; тазные косточки. С каждым дюймом опускаясь всё ниже и ниже. И у него перехватывает дыхание, когда его сжимают там, где всё горит, от чего подкашиваются ноги. А сладкий тягучий шёпот только даёт волю давно томящемуся желанию: — Я хочу, чтобы ты остался, — и у того тоже сбивается дыхание, — Ты хочешь остаться? — Да... — Стонет Кастиэль после мокрого поцелуя в затылок, — Да, я х-хочу. Дин, — он зовёт его интуитивно, узнавая шепчущий голос и незнакомое движение рук сквозь помутневший разум, — пожалуйста. — Всё, что пожелаешь, — с придыханием говорит Дин, прокладывая пальцами путь к его рту, — Давай, Кас. И Кастиэль теряется.***
Кастиэль просыпается с громким стоном, буквально подпрыгивая на месте. Всё тело пылает. Алый румянец расползается по всему лицу. Подступивший ком затрудняет дыхание, заставляя грудь часто вздыматься. Сердце бешено колотится. Импровизированная постель лежит влажным беспорядком. На ватных, после освобождения, ногах он призраком идёт в уборную, сдерживая подступающие горячие слёзы. Стыдливо прячет глаза, пытаясь не смотреть в зеркало слишком долго. Кастиэль старается ни о чём не думать.***
7. Четвёртый пахнет серой. Дин не в себе. Он дёргается загнанным в угол хищником, нечеловечески рыча. Его ярость и злость в каждом движении — в повороте головы, в заворачивании руки, в ударе ногой и в освобождении от крепкой хватки, рывком откидывая Кастиэля назад в стену. Он, играючи, обходит Сэма, выворачивая ему руку и опрокидывая его на спину. Хохочет, толкая ногой его лежачее тело, пока Сэм всхлипывает от боли; наступает ему на голову ботинком, сильно вдавливая в холодный бетонный пол бункера. Убедившись, что тот отключился, он поворачивается к Кастиэлю и оскаливается. — А вот и ты, — говорит Дин, — Здравствуй, — усмехается он, — Вернул свою благодать, ангел? — Дин, — сплёвывает кровь Кастиэль, сжимая кулаки и силясь подняться. Но тот сам подходит ближе, присаживаясь на корточки. И смотрит. И сердце отчего-то сжимается, когда Кастиэль ловит взгляд совершенно пустых зелёных глаз. Когда видит притворные нотки в улыбчивом оскале. Когда видит на красивом лице непривычную отрешённость и безразличие. Когда видит в знакомой до боли душе тёмные-тёмные раны от Метки. Они, словно корни, целыми системами глубоко разрастаются, питаясь всем хорошим, что есть в его душе, созревая злостью и ненавистью. И благодать не ревёт привычным воплем; не рвётся в бездумном порыве, как было всегда рядом с Дином, в стремлении защитить, исцелить; соединиться воедино, удовлетворённо заурчать и ластиться к чистой человеческой душе. Кастиэлю почти больно, когда она врезается в кожу тысячами игл, крича об опасности, кошкой шипя в желании прикончить существо перед ней. Холодная рука касается его щеки. Скользит пальцами по скулам и линии роста волос. Хватается за подбородок, поднимая голову выше, чтобы глаза смотрели прямо друг в друга. — Дин, — шепчет Кастиэль, — пожалуйста, дай Сэму тебя исцелить. Кастиэль почти молит. Никогда ангел ещё не взвывал в молитве к человеку, — или он уже не человек? — жалобно прося остановиться. Но Кастиэлю плевать. Ради него он готов пасть ещё ниже. Готов дать осквернить всё своё ангельское существо ради него. Ради Дина Винчестера, который оказался красив не только своей яркой и светлой душой, но и внешне. — Пожалуйста, Дин, — надрывный голос почти не слышно, и Кастиэль, еле как находя в себе силы, тянется вперёд, касаясь чужих губ собственными. Дин выдыхает, вызывая вырвавшимся теплом мурашки, и улыбается в поцелуй. Его проворный язык быстро проходит сопротивление в виде зубов, тут же вовлекая другой в мокрое скольжение. Благодать рычит, наполняет всё существо невыносимой силой, готовой вырваться и поразить любого, стоящего у неё на пути. Кастиэль цепляется за плечо Дина. Аккуратно, чтобы тот не заметил, направляя тонкие нити благодати в руку. Тот в ответ обнимает его за талию и удовлетворённо мычит: — Такой пылкий ангел... — Тихо шепчет он, — Ты нравишься мне таким. — Прости, Дин, — говорит Кастиэль, и его глаза вспыхивают ослепительным голубым светом, заставляя Винчестера зажмуриться и прикрыть глаза рукой. И благодать врывается в тело Дина, проходя сквозь все его кости тяжёлым давлением, что те почти трескаются, а на коже появляются мелкие, неглубокие порезы. Он рычит, царапая руки и падая на пол, сворачиваясь калачиком, и с ненавистью смотрит на Кастиэля. Тот, игнорируя тяжёлый взгляд, подползает к Сэму, исцеляя его и приводя в чувства. Он, быстро вникнув в ситуацию, хватает корчащегося от боли Дина, скручивает и связывает его. Кастиэль успокаивает его благодатью, чувствуя, как под руками обмякает тело, и, мелко дрожа, оседает на пол, пытаясь забыть полный злобы взгляд, вдыхая въевшийся под кожу запах серы.***
8. Пятый — заботой. Кастиэль дрожит. Дрожит, свернувшись в углу комнаты забитой птицей, которой оторвали крылья (хотя, может, так оно и есть). И вид у него такой болезненный, что у Дина внутри что-то обрывается. — Кас? — Тихо зовёт он, осторожно подступаясь к ангелу, — Кас, это я, Дин. Кастиэль вскидывает голову. Смотрит расфокусированным взглядом, будто не помнит. И под сердцем что-то жалобно скребётся, когда Дин на секунду задумывается о том, что Кастиэль и впрямь забыл его. Но взгляд яснеет. Появляются знакомые морщинки вокруг глаз. И только сейчас Дин замечает, что перестал дышать, пока смотрел на него: бледного, истощённого; с мешками под потускневшими и покрасневшими глазами. — Ди... — Хрипит Кастиэль, сглатывая ком, — Д-Дин?.. — Слетает с губ, а в уголках глаз скапливаются едва видимые пока слезинки. Дин мигом оказывается подле него, сдерживая собственные — только не сейчас, когда Кастиэль так страдает. Обнимает, окружая неприступной стеной из тепла, обещая безопасность, и чувствует, как холодные дрожащие руки цепляются за него в ответ. Ощущает, как его плечо опаляет тёплое дыхание; как горячие слёзы пропитывают рубашку. Слышит: тихие-тихие слабые всхлипы один за другим. Дин зарывается в копну его влажных от пота, тёмных, растрёпанных волос рукой, прижимает его голову к своей груди и что-то отчаянно шепчет, но не может разобрать, что именно. Потому что сейчас у него в мыслях нет ничего более важного, чем разбитый и сломленный Кастиэль в его руках. Мир сузился до ангела в углу комнаты. Его ангела. Кастиэля. Каса. Есть только он. — Кас, — шепчет Дин, прикусывая губу, когда охватывает ладонями холодное лицо, пальцами стриая влажные дорожки, — Тебе нужно прилечь. Он аккуратно поднимает его, закидывая его руку на плечо и приобнимая за талию — ни дать ни взять, как раненого товарища на поле боя, но это же не так. И никогда так не было. Кастиэль кряхтит, на не держащих ногах делает медленные шажочки. И с каждым его стоном боли, голова Дина раскалывается всё сильнее. Потому что это невозможно слышать. Просто невыносимо слушать его страдания, когда он не может помочь. Чёртова Ровена. Он закидывает Кастиэля к себе на руки, пока тот цепляется за его спину ещё сильнее и дышит куда-то в ключицы. Дин осторожно укладывает его на свою кровать, укрывая и подталкивая под него одеяло. Нежно гладит его волосы, пока Кастиэль не млеет, размякая, от его прикосновений. И уже было собирается уходить, но... Пальцы сжимаются вокруг рукава его рубашки слабой хваткой, а жалобный взгляд синих глаз наполнен страхом и тоской: — Останься, — выдавливает из себя Кастиэль, — пожалуйста... Дин кивает. Сжимает цепляющуюся за него ладонь, переплетая пальцы, и наклоняется, целуя холодный лоб.***
9. Шестой — потерей. Мир остановился. Огромные, оставшиеся почти без перьев, но не менее великолепные, крылья раскинулись громадной величественной тенью на пыльной земле. В центре — он. Лежит упавшей тряпичной куклой. Бледный. Без тени беспокойства на лице. Со стеклянными-стеклянными глазами, в которых отражаются звёзды ночного ясного неба. Дин падает на колени, не в силах стоять прямо и твёрдо, припадая к его замершей груди, и обхватывает холодную руку, переплетая пальцы, не чувствуя, как, вздрогнув, сжимают его ладонь в ответ. И не слышит. Не слышит биения чужого сердца. У него внутри — всепоглощающая пустота. И кажется, что от него только что безвозвратно оторвали половину его души. Он вскидывает голову к небу, закрывает глаза, игнорируя подступающие жгучие слёзы, и молится. Сам не знает, кому и о чём. Но молится. Лишь бы ангел сжал его руку в ответ, лишь бы глаза цвета неба открылись, лишь бы искусанные губы распахнулись в жажде кислорода, лишь бы снова услышать тихое, полное светлой тоски и нежности: «Дин». Но Кастиэль лежит на промёрзлой сырой земле. И тень размашистых чёрных крыльев за его спиной — свидетельство о его смерти. У Дина перехватывает дыхание и мутнеет в глазах. Окружение то смешивается в непонятную какофонию звуков, то в оглушающую мёртвую тишину. А воздух пропитан запахом крови, скорби, потери и глубокого отчаяния. Потому что Дин не знает. Не знает, что ему делать. Потому что они были всегда: он, Сэм и Кас. Он даже не помнит, когда стал так считать. Да и было ли когда-то по-другому?.. Но сейчас, смотря на безжизненное тело ангела, который потерял всё из-за очередного глупого и самоотверженного поступка, его трясёт от реальности происходящего, будто он снова оказался в Аду под пытками Аластора. Это просто нелепо. Он не должен был их спасать. Не должен был идти на Люцифера в одиночку. Не должен был умереть так. Но этот идиот снова сделал всё так, как считал нужным. И проиграл. И Дин почти теряет сознание, когда вспоминает простую истину: никогда в его жизни что-то не заканчивалось хорошо. Когда он решил прыгнуть в пропасть, надеясь удачно приземлиться? Когда он решил окунуться в глубокий омут с головой, не имея возможности всплыть обратно? Когда он решил бежать, не оглядываясь на прошлое? Когда он решил, что всё может закончиться иначе? Когда он забыл, что отравлен? Когда забыл, что все, кто дорог ему, умирают из-за него? Когда он забыл, что не может подпускать к себе кого-то близко? Когда он забыл, что не должен привязываться? Когда он забыл эти простые и горькие правила его жизни? — Вернись ко мне, я молю, Кастиэль, — срывается надломленным глухим звуком с дрожащих поджатых губ, — пожалуйста... Пожалуйста. Я молю. Пожалуйста... Но в ответ — тишина. Он последний раз всхлипывает, сглатывая ком и шмыгая носом, стирает пальцами слёзы. И старается не думать о боли где-то в глубине самой его сути; на самом фундаменте его существования. Дин целует лоб и веки ангела, заставляя себя подняться, и думает: как долго ещё он протянет, пока не сойдёт с ума окончательно?***
10. Седьмой беспечен и привычен. Кастиэль вернулся. Дин до сих пор не может поверить. Но пацанёнок, кажется, способен возвращать даже из того места, куда закидывает ангелов. И это абсолютно точно прекрасная новость. Большая и настоящая победа. Впервые за долгое время. За всё то долгое, мучительное время, когда Дин жаждал смерти. Даже успел прыгнуть к ней прямо в руки, но та — кто бы мог подумать — наотрез отказалась его забирать, даже зная о его желании умереть. Он тогда даже успел задуматься, что Билли так над ним издевается, чтобы он страдал, но видимо, не лгала, сказав, что у него ещё есть важные дела здесь на Земле. И дела действительно есть. Например, отпрыск Люцифера. Дин ещё не до конца понимает, как относится к нему, но, кажется, Джек ему нравится — только в слух он это сейчас ни за что не признает! — признаков зла, аки его папаша, он не подаёт, да и Каса вернул, а это ли не причина полюбить этого парня? Да и кажется он невинным и наивным ребёнком, не знающим о их мире абсолютно ничего. А ещё есть Кастиэль. Который просто без ума от Джека. Который смеётся. Который смотрит своими невозможным, светящимися от радости, голубыми глазами. У которого нежная, заботливая улыбка, когда объясняет что-то Джеку. Дин давно не видел такой яркой улыбки на счастливом лице ангела, что даже грустно, что тот так редко по-настоящему улыбается. Поэтому Дин без задней мысли предлагает: — Кас, давай я тебя сфотографирую? Кастиэль удивляется, подпрыгивая на месте, и ковбойская шляпа на его голове забавно съезжает набок. — Сфотографируешь? — Переспрашивает он, скептически выгибая бровь, — Зачем? — На память, — отмахивается Дин, мимолётно и буднично касаясь его плеча, стряхивая невидимую пыль, — Люди делают это, чтобы оставить воспоминание о чём-то важном, — и натягивает съехавшую шляпу на место, попутно успевая поправить воротник и галстук. Кастиэль заметно смущается. Дин видит его проступающий розовый румянец, и как его рот приоткрылся в поисках лишнего глотка кислорода. И он так очарователен в этот момент, что Дин почти тянется оставить поцелуй на его губах, но одёргивает себя. А потом резко задумывается: почему он остановился? Ведь были все те моменты, когда они успокаивали друг друга переплетёнными пальцами и поцелуями в макушку и лоб. Ведь были все те моменты, когда они, нуждающиеся друг в друге, подолгу обнимались и делили один на двоих воздух. И это знание пугает до сладкой дрожи в позвонках и кажется таким по-настоящему правильным, что сердце заходится сильнее, а ладони начинают потеть. Дин трясёт головой, пытаясь не думать об этом. Потому что Кастиэль, вроде как, не заметил мелкой перемены и его заминки. — Кас, не мог бы ты улыбнуться? — Спрашивает Дин, отходя на пару шагов назад и доставая телефон — жаль у него сейчас нет с собой полароида. Кастиэль рассеянно смотрит по сторонам. Переминается с ноги на ногу. И улыбается. Так фальшиво и приторно, что аж тошно. — Нет, Кас, так дело не пойдёт. Эта улыбка — совсем не то, — вздыхает Дин. — Прости, Дин, — опустив глаза в пол, говорит Кастиэль. И его голос так наполнен виной, что у Дина сердце кровью обливается. — Кас, — Дин подходит ближе, рука привычно ложится на щёку, поднимая голову так, чтобы их глаза находились на одном уровне, — Здесь нет твоей вины, — и пальцы сами начинают успокаивающе поглаживать, — Я слишком надавил на тебя. Ты только вернулся, а я... в общем, прости. — Дин, — выдыхает Кастиэль, закрывая глаза, явно довольствуясь прикосновениям. И, боже, этот вид его ангела прямо сейчас просто сводит его с ума. Невозможно не наклониться ближе. Невозможно не найти другие губы своими. Невозможно не улыбнуться в поцелуй. Невозможно не зарыться рукой в копну волос. Невозможно не приобнять другой за талию, притягивая ближе. Невозможно закрыть глаза, просто наслаждаясь одним видом млеющего Кастиэля в его руках. Дин медленно отстраняется, пока ангел не понял, что произошло, и быстро достаёт телефон, делая снимок расслабленного, такого живого Кастиэля.***
11. В его самых смелых мечтах они счастливы. Кастиэль улыбается своей самой широкой и зубастой улыбкой, которая в последнее время часто появляется у него на лице: когда Дин обнимает его со спины по утрам, целуя в шею и плечи; когда они остаются вечером только вдвоём, деля одно на двоих пиво и обсуждая прошедший день; когда он читает книгу слишком уставшему Дину в их постели… И это прекрасно. Дину нравится такая жизнь. Он, наконец, открывает свой бар. Сэм доучивается на юриста. Джек обучается и ходит в школу, как самый обычный ребёнок. И Кастиэль всегда рядом. Всегда поддержит. Всегда будет опорой в его жизни. Всегда будет любить его и говорить ему об этом. И Дин чертовски счастлив: отстреливать вместе с Памелой заблудших монстров в бар, слушать ворчание услышавшего стрельбу Кастиэля, притягивать его окровавленными руками за талию и жадно целовать, вдыхать его запах и сжимать в своих объятиях. — Ты идиот, Дин Винчестер, — бормочет Кастиэль, но сам стирает пальцами кровь с лица Дина, — Ты хоть знаешь, во сколько нам обойдётся новая мебель? — Конечно, детка, — посмеиваясь, наклоняется он, оставляя поцелуй на лбу. — Я не «детка», — хмурится ангел и при этом умудряется выглядеть так очаровательно и мило, что дразнящие слова сами слетают с губ: — О, нет, — улыбается Дин, взъерошивая его волосы, — когда ты дуешься, ты ещё какая детка. И он уже было уворачивается от подзатыльника, когда двери бара резко распахиваются. И в него вихрем влетают Сэм и... Кастиэль? Какого чёрта?! — Кто вы? — Моментально рычит Дин, хватая со стойки пистолет и направляя его на них. Те, опешивая, переглядываются и заминаются. — Дин, я понимаю, как это выглядит, но ты должен нас выслушать, — первым начинает говорить Сэм, поднимая руки и отступая на шаг назад. Кастиэль — тоже. — Назови мне хоть одну причину не застрелить вас прямо здесь и сейчас, — зло цедит Дин. — Я твой настоящий брат. — Это мне ни о чём не говорит. — Дин, — и тут в дело вступает до сих пор молчавший Кастиэль, — Ты должен поверить нам, как бы абсурдно это ни звучало. Пожалуйста. И что-то внутри Дина с треском ломается на миллионы мельчайших кусочков, когда он слышит обеспокоенный голос этого Кастиэля, когда он видит, как они нервничают, отчаянно подбирая нужные слова. А чутьё, не ошибающаяся и неотъемлемая часть жизни, скребётся кошкой, взывая прислушаться. «Это дико и безрассудно», — кричат инстинкты. Но Дин кивает, уступая вспыхнувшему любопытству, чёрт бы его побрал... — Дин, всё, происходящее здесь, — Сэм обводит вокруг руками, — не реально. Что за бред? Такого просто... «Может», — шепчет чутьё. И, словно его облили ледяной водой, пелена с его глаз спала, разбившись острыми осколками зеркала. Он видит улыбающуюся Памелу, которая, кажется, даже не замечает всю странность происходящего. Он видит Кастиэля, который спокойно поднимает упавшую мебель и разбитое стекло. Он видит и... осознаёт, что всё это было фальшью. Не было всех утренних поцелуев и объятий. Не было всех разговоров и шуток. Не было всех взглядов и улыбок. Не было Кастиэля. Счастливого и домашнего. Дин задыхается. Всё вокруг смешивается в разноцветные месиво, и внутри что-то обрывается. Снова. Перед глазами — Михаил. Мелькает мутным воспоминанием: улыбающийся и говорящий, что Кастиэль ждёт его; и Дин идёт прямо в свою персональную клетку, одурманенный сладкими речами, которым чисто физически не может сопротивляться. Он идёт и знает, что ему там понравится.***
12. А последний... Солнце застенчивыми лучами проникает сквозь занавески, деля неровными линиями комнату. Тишина — приятная и умиротворяющая. Совсем такая, какая должна быть у сонного дома. На столе уже стоит завтрак в виде двух чашек кофе — одного со сливками и без сахара — и яичницы с тостами и беконом. Вкусным бонусом — кусочек вишнёвого пирога. Равномерно тикают часы. Открывается окно, пропуская морозный, утренний, ещё не успевший прогреться воздух, и наполняет тихую кухню пением птиц. Приземляются на стул бесформенными тряпками полотенце и фартук, испачканные жиром. Топот шагов уже слышен на втором этаже, поэтому скрипучая третья снизу ступенька не становится резким мерзким звуком, а, наоборот, добавляет общей гармонии свою изюминку. — Ты сегодня рано, — говорит сонный, чуть хриплый голос и добавляет протяжный зевок. Смешок другого голоса становится ему ответом: — Я просто хотел сделать кое-что приятное. И лёгкий поцелуй губы в губы — прекрасное дополнение их симфонии утра. Так, как и должно быть.***
— Ты знаешь, какой сегодня день? — Спрашивают его уже вечером. Когда они тихие и счастливые сидят на тёплом покрывале на поляне, покрытой лютиками и ромашками, откуда открывается великолепный вид на устье реки. Когда закат красиво растекается по небесному полотну. Когда сверчки уже оседают редкими светящимися крапинками на деревьях и траве. Когда вечерний ветерок приятно ласкает кожу после палящего весь день солнца, запутываясь волосах. — М-м-м… пара миллиардов лет с начала? — Улыбается второй, нежась в объятиях — Ты близок, — смеётся он и встаёт, протягивая другому руку, чтобы помочь подняться. Он игриво подмигивает и, переплетя их пальцы крепким замочком, ведёт его только одному ему известной дорогой. И они приходят туда. Где закат аккурат очерчивает изгибы гор и деревьев, где вода окрашена в персиковый цвет, и где чёрные контуры далёкого горизонта дополняют всё неизвестностью и неизведанностью. Они стоят прямо там. Две точки, повязанные прочной связью, которая не сломается даже сквозь времена. Потому что дуэт человеческой души и ангельской благодати увековечен где-то в основании их сути. — Я люблю тебя, — говорит он, смотря прямо в омуты потемневших голубых глаз. — Я знаю, — выдыхает другой, не отводя взгляда от пленительных изумрудов, — Что ты задумал?.. — Сегодня восемнадцатое сентября. Тринадцать лет назад я воскрес от рук ангела, схватившего и вытащившего меня из бездны. Он становится на одно колено. И это оно. Прямо сейчас он собирается... — Кастиэль, ты выйдешь за меня? — Да. Они соединяются в глубоком и чувственном поцелуе, где смешивают любовь и столь долгое ожидание; где, чтобы всё выразить, не нужно использовать слова; где теряются друг в друге; где они знают, что у них здесь, в Раю, есть целая вечность и чуточку больше. ...последний их поцелуй становится только началом.