***
Жизнь рискованна, любовь опасна. Обе стоят того. − Аноним***
Джону было семь лет, когда он впервые начал понимать, что такое опасность. Не то чтобы он действительно собирался ввязываться во что-то рискованное. Просто в то время это казалось хорошей идеей. Джон просто очень хотел воздушного змея. А потом, неожиданно, тот появился. Красно-синий и блестящий, очевидно, ожидающий, чтобы кто-то достаточно храбрый взобрался на дерево и забрал его. Ну что же, никто никогда не обвинял его в том, что он пугливый кот, не так ли? А ещё... Это дерево было очень высоким. И Гарри не советовала этого делать. − Не будь дураком, − сказала она со своего насеста на ближайшей скамейке. Она читала какую-то книгу с драконами на обложке и ела батончик «Марс». Он снова взглянул на змея, увидел хвост, трепещущий на ветру, и отчаянно захотел его. До самой нижней ветки было легко дотянуться, и он взобрался на неё. − Если ты упадёшь, я не буду тебя поднимать, − предупредила Гарри. − И я скажу маме. Она всегда была ябедой. Джон не обращал на неё внимания, сосредоточившись на следующей ветке, а затем на следующей, по мере приближения к цели. И ему это почти удалось. Его пальцы коснулись хвоста змея, и упоение от триумфа заставило его улыбнуться. Потом его нога соскользнула, а рукой он отчаянно попытался ухватиться за что-нибудь, за что угодно, чтобы не упасть на землю. Но его пальцы сомкнулись вокруг дурацкого хвоста глупого змея, который совсем не помог. Он смутно услышал, как Гарри что-то кричит, но потом он уже размахивал руками в воздухе, и наконец осталась только темнота. Очнулся он в больнице. Одна нога и три ребра были сломаны. Всё остальное тоже болело. Он попал в такую беду, которая надолго оторвала его от телевизора и сладостей. Но когда Джон лежал на больничной койке, страдая и называя себя плохим мальчиком, он вспомнил тот мимолётный момент победы, когда впервые коснулся хвоста змея. И он улыбнулся про себя.***
Джон не был идиотом. По крайней мере, не больше, чем любой другой шестнадцатилетний мальчишка. Бог свидетель, у него было достаточно опыта общения с пьяницами [читай: отец и старшая сестра], чтобы знать, как избежать их различных безумств. В том числе никогда не садиться в машину, за рулём которой сидит человек, который слишком много выпил. Но зимняя ночь было очень холодной, ранняя рождественская вечеринка − шумной и долгой, текло слишком много алкоголя, и у Джона не было другого способа добраться домой. Если только он не хотел идти пять миль по тёмной просёлочной дороге. А он этого не хотел. К тому же Кенни настаивал, что сможет вести машину, поэтому, если Ватсон не какой-то слабак, он сядет в грёбанную машину. Так что Джон сел на заднее сиденье, зажатый между Миком и какой-то незнакомой блондинкой. Кенни очень громко включил музыку [«Black Sabbath», из всех вещей], и они поехали. Они ехали до смешного быстро. Джон вытянул шею, чтобы взглянуть на спидометр, но всё, что он мог сказать − они ехали больше ста километров в час. На узкой тёмной дороге. С очень пьяным 18-летним парнем за рулём. Джон подумал, не умрёт ли он сегодня ночью. И всё же... и всё же. Было во всём этом что-то захватывающее. Джон, конечно, не хотел умирать, но этот путь к выходу побил то, как недавно умер его дед, прикованный к постели на долгие месяцы, в боли и смятении. Лучше, подумал Джон, поскорее уйти. Хотя, подумал он, было бы лучше, если бы во всём этом был какой-то смысл. Спасти мир или что-то в этом роде. А такая смерть ничего бы не значила. Кенни едва не пропустил резкий поворот, и на мгновение машина, казалось, закачалась на двух колесах. Блондинка закричала Джону в ухо, до боли сжав его руку. Джон испугался. А ещё он улыбался.***
На этот раз он определённо не был виноват. Во всём был виноват снайпер. Или армия. Или, может быть, чёртова королева. Но добровольное участие в патрулировании − не просто глупая игра. Это ведь был его долг, верно? И если носить с собой оружие и прятаться в укрытие, когда они двигались через почти выгоревшую деревню, казалось более интересным, чем операция, это не означало, что он напрашивался на чёртов выстрел. Потому что до того момента, как в него попала пуля, он был, ну, не в восторге, но ему казалось, что сам воздух вокруг него был каким-то образом заряжен. Это было захватывающе, чёрт возьми. Теперь, когда он лежал в грязи, а кровь, казалось, слишком спешила покинуть его тело, Джон пытался убедить себя, что это, по крайней мере, не бесполезная смерть. Наверняка это служило какой-то высшей цели, иначе зачем он вообще здесь? Он почти слышал голос сестры, её слова, как обычно, звучали невнятно. «Всегда ищешь чертовски дешёвых острых ощущений, не так ли? В поисках опасности. Когда-нибудь это настигнет тебя, мальчик Джонни». Как бы ужасно это ни было, решил он, это всё равно лучше, чем умереть от скуки. − Какого хрена, что заставляет тебя улыбаться, док? − услышал он голос Маллинса, когда сержант наклонился над ним. Джон подумал, что он ответил «Жизнь, ублюдок», но не был уверен, потому что потерял сознание.***
Долгое время после этого самым волнующим и опасным его поступком было открыть ящик и уставиться на свой пистолет. А затем он обнаружил, что прыгает с крыши на крышу, потом на него повесили взрывчатку, а ещё похищали слишком много раз, чтобы их можно было сосчитать. И он наслаждался каждой ужасающей минутой. Но Джон Ватсон понял, что до этого самого момента он никогда по-настоящему не понимал истинного значения опасности или истинной силы страха. Он допил остатки виски и поставил пустой стакан на каминную полку. Выключил все гирлянды, кроме тех, что были на рождественской ёлке, просто потому, что ему нравилась мысль о том, что они освещают ночь. Затем он вышел из гостиной и встал перед закрытой дверью. Две минуты он просто стоял, уставившись на поверхность дерева. Это было самое опасное, что он когда-либо делал, и некому будет его забрать, если всё пойдёт не так. Наконец он глубоко вздохнул, чувствуя себя так, словно вот-вот залезет на высокое дерево, опрометчиво пронесётся сквозь ночь и снова возьмёт в руки своё боевое оружие. Еще через мгновение он поднял руку и постучал в дверь спальни Шерлока. А потом он улыбнулся.