Если говорить правду

Шаг за шагом, простое движение по прямой — Итачи иногда казалось, что жизнь выглядит именно так. Сродни танцу на раскаленных углях, сродни бою между тысячи огней — держи цель в голове, не оступись, не сверни, не опоздай. Не время рассуждать о личном мнении, когда реальность предлагает сыграть в сёги, ставя на кон абсолютно всё. Ступая между смертью и убийством, он должен был победить. Итачи всегда казалось, что этот мир был создан мечтателем. Только мечтатель мог представить, что люди сумеют выжить в Царстве Мертвых, в бесконечном кошмаре на яву. Каждое живое существо этот метафорический Бог наделил частицей света, уподобив их себе. Каждое живое существо получило и частицу тьмы, чтобы не сгореть заживо — хрупкие тела не выдерживали жара их ярких душ. Сражаясь друг с другом люди лишь воплощали бурю, кипящую внутри. Кончится ли это когда-нибудь? Может ли всё просто закончиться? Могут ли люди прекратить убивать, ненавидеть, создавать и приумножать жестокость? Скорее всего, нет. Итачи давно уже не десять лет, он давно уже не считал, что от него что-то зависит, что он может что-то изменить. Один в поле не воин, но доверить спину некому — предательства в мире шиноби происходят слишком часто. Он и сам — предатель. Может быть сказано тысячи слов и оправданий, но Итачи всегда привлекала неприглядная правда. Она, по крайней мере, всегда была честна. Сейчас он попался в замкнутый круг взросления и свернуть уже не выходило, сколько не пытайся. Ему нужен был преемник. Кто-то молодой, кто-то, в ком еще не угасла вера в себя, кто-то, способный изменить судьбу лишь потому, что не верит в неё. Ещё не поверил, ещё не понял, слишком глуп и наивен, чтобы понять. Кто-то, чей свет взовьется до небес и сможет осветить весь мир. У Итачи уже остались лишь угли и пепел — он не мог согреться даже сам. Щедро закрашивая посиневшие ногти идиотским черным лаком, он не забывал себе напоминать о том, что время ещё не пришло. Нельзя сдаваться, нельзя останавливаться, нельзя… Пока что он не имеет на это права. Итачи чувствовал себя дряхлым стариком — в его-то двадцать, просто смешно. По утрам болели суставы, по вечерам становилось трудно дышать, головная боль не проходила без обезболивающего. Он мог бы бороться. Просто не хотелось. Не имело смысла, даже было в каком-то смысле опасно — Итачи приходилось признаться, что он сам не знал, что может натворить в конце концов. Если партия будет выиграна, если равновесие будет достигнуто, он мог просто уничтожить все это неосторожным движением. Тлеющие угли в душе вспыхнут чёрным пламенем, пожирая всё вокруг. Наверное, Итачи даже мог сказать, что боялся самого себя. А может, это было всего лишь оправданием, внешне достойной причиной не отодвигать миг, когда можно будет наконец-то просто сдаться. И отдохнуть. Лишь Рикудо знал, насколько он устал. Насколько ему осторчело танцевать в одиночестве, босиком на догорающих углях и грудах костей.