I can't sleep. It's getting hard to see because the light can't reach through the dark where I hide. I feel it drowning me. - Sober Rob ft. Karra (Moving On).
Чуя не может уснуть; мечется по квартире с зажатым в руке телефоном и как никогда ощущает себя загнанным в угол - ему всё ещё не звонят. Прошло пять часов, не меньше. Разве этого недостаточно, чтобы прийти в себя? Небо постепенно начинает светлеть. Нервы натянуты так, что на них можно сыграть, как на арфе. Чёртов Дазай. В очередной раз остановившись посреди гостиной и бросив взгляд на часы, Чуя понимает, что ещё чуть-чуть и начнёт бегать по потолку. Чертыхнувшись, он решает выбраться из квартиры: подальше от давящих стен, кажущегося слишком низким потолка и расходящегося эхом по квартире грохота тикающих часов. На самом деле стрелки скользят по циферблату бесшумно, но Чуя так напряжён, что даже собственный стук сердца кажется ядерными взрывами внутри грудной клетки. Над городом занимается рассвет. Крыша в разы больше квартиры, и нарезать по ней круги намного удобнее, а ещё - что неожиданно - успокаивает нервы. Наверное, потому что внимание рассеивается, хочет Чуя того или нет. Он отвлекается на пролетающих мимо птиц, на блики окон высящихся рядом высоток и на блеск залива вдалеке; отвлекается на лениво вытекающие на бархатное полотно неба краски, размывающие тёмные тона пастелью. Ветер на такой высоте ледяной. Удары по щекам пусть и эфемерные, но хлёсткие, и это немного остужает голову и пыл. Именно поэтому, когда наконец-то звонит телефон, высвечивая на экране заветный контакт, Чуя в состоянии подавить дрожь в голосе и даже натягивает на губы кривую улыбку. А может, всё дело в практике и пришедшем вместе с ней опыте, хотя опыт этот из тех, от которого Чуя хочет отгородиться и никогда больше не вспоминать. - Чуя, да ты романтик! - звучит на том конце связи хриплый, но всё равно противно сладкий голос. - Ты получил цветы? - уточняет Чуя, запрыгивая на парапет крыши, и смотрит в сторону высящегося в нескольких кварталах от его дома белоснежного здания больницы. - Да, - мурлычет Дазай, но в его голос тут же закрадываются печальные ноты. - Впервые встретил курьера-девушку. Она была так хороша собой, что я предложил ей романтическую прогулку по крышам с последующим прыжком под луной, но она почему-то отказалась. А ещё она ударила меня букетом. По лицу. Долго потом извинялась, уверяя, что фирме были заплачены сумасшедшие деньги, и она не могла этого не сделать. - Хорошо, - удовлетворённо кивает сам себе Чуя, приятно удивлённый тем, что девчонка действительно это сделала, и его улыбка становится чуть более искренней. - Это был мой каприз. - Как жестоко, Чуя, - хнычет Дазай, и Чуя без труда может представить, как он дует губы и заламывает брови. - Ты разбиваешь мне сердце. - А хотел бы лицо, - фыркает Чуя, садясь на парапет и свешивая ноги с края крыши. - Но мы не всегда получаем то, чего желаем. Дазай негромко смеётся; судя по шуршанию, устраивается поудобнее на больничной кровати. Чуя знает, он наверняка чувствует слабость; знает, у него наверняка болят запястья. И ему его не жаль. Совсем наоборот. Чуя надеется, что Дазай ещё долго промучается от ненавистной ему боли в зашитых запястьях, которые любовно рассёк лезвием ножа в своей ванной накануне дня рождения. Это будет не равноценной, но приемлемой платой за тот ужас, который Чуя испытал, когда нашёл его в полной воды и крови ванне с едва-едва прощупывающимся пульсом. А ведь если бы у него не было операции по зачистке ранним утром, из-за чего он решил поздравить Дазая накануне, Чуя, вероятно, нашёл бы труп. - Кстати, у тебя там что-то слишком тихо, - подмечает Дазай. - Разве ты не должен быть на зачистке? Чуя смеётся. Может, немного истерично, но ему наплевать. Какая может быть зачистка после всего случившегося? Как будто он смог бы быть полезен, если бы отправился в пекло с забитой дурными мыслями головой. Нет, он отправил вместо себя Акутагаву, надеясь, что Мори об этом не узнает, а если и узнает, сделает скидку на эмоциональное состояние напарника своего полудохлого преемника, решившего отправиться на тот свет накануне двадцатого дня рождения. Хочется верить, что Дазай сделал это специально; что в угоду пожирающей его пустоте «Исповеди» решил в очередной раз обезобразить свои запястья лишь потому, что знал, отталкивался от того, что Чуя всегда поздравляет его самым первым, являясь лично. Вот только Чуя осведомлён о том, как сильно Дазай любит баловаться с лекарствами и купаться в ледяной реке. Так просто совпало. Если какое-то везение и было, то оно сработало со стороны Чуи, потому что это он успел, появился так вовремя и встал стеной между бессознательным Дазаем и старухой с косой. - Звучишь расстроено, - мягко замечает Дазай. - Неужели так сильно хочешь от меня избавиться? - Конечно, - тут же отзывается Чуя, похлопывая по карманам в поисках пачки сигарет. - Мечтаю об этом днями и ночами. Сам знаешь, я бы тебя и спасать не стал, но долг Порту, доверие Мори-доно, все дела. Я не мог просто уйти, став свидетелем тому, что ты сделал - не смог бы потом смотреть Боссу в глаза. - Конечно-конечно, Чуя. Прекрасно тебя понимаю, - участливо соглашается Дазай; и, помолчав, едва слышно спрашивает: - Эй, крошка Чу. Ты разбираешься в значении цветов? Чуя на мгновение замирает, а после шумно выдыхает. Он не удостаивает вопрос ответом, но его пальцы предательски трясутся, когда он достаёт сигарету и прикуривает её, делая глубокую затяжку и выдыхая дым носом, будто дракон. В цветах он не разбирается и никогда не разбирался, но этот цветок искал специально, услышав однажды его толкование от Коё. Он отправил Дазаю букет ликориса, паучьей лилии. Цветок призраков. Цветок демонов. Довольно неоднозначный в своём значении цветок. Он означает горечь и скорбь. При разном написании несёт в себе противоречивый смысл: с одной стороны - ожидание скорой встречи, нетерпение, предвкушение; с другой - знание, что никогда не быть вместе, желание забыть навсегда, стереть из памяти того, кому даришь эти цветы. Судя по вопросу, по тону голоса, Дазай в цветах разбирается отлично и всё понял; понял все противоречивые чувства, терзающие душу Чуи. Ну и к дьяволу его. Чуя не виноват в том, что испытывает. Вину за свои чувства он целиком и полностью перекладывает на плечи Дазая, потому что... Как бы они ни грызлись, как бы Дазай ни вопил о том, что ненавидит его, но вот уже пять лет они - напарники, почти научившиеся читать мысли друг друга. Ближе друг друга у них никого нет. Они друзья, коллеги и семья в одном лице. Соулмейты, понимающие друг друга с полуслова, несмотря ни на что. Так что Чуя нисколько не удивился, когда в какой-то момент понял, что влюблён в постоянно крутящуюся вокруг и лезущую в душу бинтованную сволочь. Ещё бы не влюбиться в человека, оказавшегося почти родственной душой; в человека, ближе которого никого нет и никогда не будет. Пусть в их с Дазаем отношениях никогда не было тепла, заботы или каких-то двусмысленных жестов, зато была искренность. Они всегда снимали свои маски друг перед другом, показывая своё доверие, подставляя незащищённую спину, и это значило намного больше, чем какие-то там сопливые признания или лицемерные улыбки и псевдо-дружелюбное общение. Они ненавидели друг друга, дрались, унижали, пытались подставить, постоянно цеплялись друг к другу, но Чуя знал, что Дазай на его стороне, и Дазай тоже знал, что не одинок. Они вдвоём могли выстоять против всего мира и не раз делали это, держась плечом к плечу. Вот только в душе Дазая пустота «Исповеди», пожирающая не только чужие способности, но и своего собственного хозяина. Из-за этого Дазай постоянно блуждает по грани, то обретая, то теряя вкус к жизни, и совершает различные глупости, среди которых не только риск ради адреналина и проверки своей удачи во время миссий и операций зачисток, но и постоянные попытки суицида. В прошлом году на своё девятнадцатилетие Дазай неожиданно для Чуи напился и разоткровенничался. Он рассказал о том, что порой даже не помнит, как решается на очередную попытку суицида. Это как помутнение, как провал в памяти, из которого выдёргивает боль удара о воду или боль в рассечённых запястьях. И вместе с этой болью наваливается такая апатия, что не возникает ни желания бинтовать раны, ни желания выплывать из толщи воды. Остаётся лишь желание испустить последний вдох и навсегда потеряться в окутывающей со всех сторон темноте. - Я даже не осознавал этого изначально, - ёрзая щекой по барной стойке, бормотал Дазай, глядя на хмурящегося Чую блестящими от алкоголя, но абсолютно пустыми глазами. - Мори-сан заметил и рассказал мне; сказал, что сначала даже решил, будто я - лунатик, потому что я вошёл в его кабинет в больнице и полез в стеллаж с лекарствами, не обращая на него никакого внимания и не реагируя на оклики. Я прошёл столько обследований, но - это ничего не дало. А когда стал старше, сам понял, в чём проблема. С этим ничего нельзя сделать. Это со мной навсегда. Из-за всего этого Чуя сначала пытался держаться подальше, не желая ранить самого себя. Он никогда не был мазохистом, помочь ничем не мог, а увязать ещё сильнее в своих чувствах желания не было, потому что чувства к Дазаю были игрой в «русскую рулетку». Конечно, мафиози каждый день находятся на грани, рискуя своими жизнями в самых разных стычках, но это совершенно другое. Одно дело, когда Чуя был уверен, что сможет защитить Дазая в случае чего, что тот сам уцелеет благодаря своим драгоценным мозгам; и совсем другое, когда Чуя начал понимать, что может на мгновение отвернуться, а Дазай спрыгнет в воду, наглотается воды и захлебнётся, если упустить хоть минуту драгоценного времени в его спасении. Всё это давило на плечи нежеланной ответственностью. Чуя никому в няньки не нанимался, но совесть, чувство долга и привязанность к Дазаю так и не позволили ему закрыть на происходящее глаза. К тому же, как бы Чуя ни агрился постоянно на Дазая, он совершенно не хотел, чтобы тот умирал. Они ведь «Двойной Чёрный» - всегда вместе. Две половины одного целого, инь и ян и всё в этом духе. Без Дазая жизнь разом лишилась бы большей части своих красок. Чуя не хотел даже представлять, каково это, когда никаких больше встреч, никаких звонков и идиотских сообщений, никаких пререканий и драк; когда только холодное надгробие, вянущие подле него букеты белых лилий и елейное «Чу-у-уя», оставшееся существовать лишь в памяти, эхом дней, что никогда не вернутся. - Эй, Дазай, - хрипло зовёт Чуя, слизывая горечь сигаретного дыма с губ. - Я приеду через пару часов и всё-таки разобью тебе лицо; сломаю нос и разукрашу гематомами твои скулы. Готовься отлёживаться дольше. - Ты знаешь, я всегда тебе рад, - негромко смеётся Дазай, хотя они оба знают, что если Чуя так сказал, он сделает всё, что наобещал. - У меня ведь день рождения. Захватишь торт? Ненавижу больничную еду. - Не заслужил, - усмехается Чуя и поднимается на ноги, глядя на пустые улицы далеко внизу. - Эй, Чуя, - зовёт Дазай, когда он уже собирается сбросить звонок. - Я знаю, почему ты злишься. Я не обманул, когда сказал, что научился предчувствовать приступы. Это не было попыткой успокоить тебя или замять неприятную мне тему разговора. - Тогда почему ты не позвонил? - помолчав, спрашивает Чуя и спрыгивает с парапета, направляясь к выходу с крыши и вспоминая их разговор полугодовой давности, в котором Дазай заверил его, что теперь-то его самоубийственные выходки точно прекратятся. - Потому что если бы я предупредил тебя, ты бы приехал раньше и остановил меня. Если бы я тебя предупредил, ничего бы не случилось, и ты бы уехал на зачистку в Кавасаки и вернулся только через две недели. Мне пришлось бы праздновать день рождения в одиночестве. Чуя резко останавливается; замирает; перестаёт дышать, когда слышит ответ. - Что? - хрипло переспрашивает он, хотя прекрасно всё расслышал и с первого раза. - Это шутка такая? Дазай, твою мать! Ты хоть представляешь, что... - Наплевать, - обрывает его Дазай. - Поэтому и не стал просить тебя остаться. Знал, что только отмахнёшься, потому что работа всегда для тебя на первом месте. Поэтому и поступил так. Я знал, что ты успеешь. Ты всегда успеваешь, Чуя. А я не собирался праздновать свой двадцатый день рождения в одиночестве. Круглая ведь дата, важная. - Ты мог пригласить кого угодно, - рычит Чуя, ощущая, как начинают чесаться кулаки от желания врезать Дазаю по наглой бесстыжей морде. - Мог бы, - соглашается Дазай, - но я хотел отметить с самым важным и дорогим для меня человеком. Так что поторопись, Чуя. И не забудь торт. Палата семнадцать, окна на сторону парка. Тебе придётся забираться по стене, потому что приёмные часы начинаются с обеда, и тебя не пропустят, будь ты хоть трижды Руководителем Исполнительного комитета. Сразу после этого в трубке слышатся гудки. Подавив желание швырнуть телефон в ближайшую стену, Чуя захлопывает раскладушку и уже делает шаг прочь с крыши, как вновь застывает столбом. Сквозь застящее глаза и заставляющее придумывать всё более изощрённые варианты мести кипящее раздражение проскальзывает короткая вспышка осознания услышанных слов. Дазай хотел отметить праздник с самым дорогим и важным для себя человеком? И он сказал так про Чую? Пальцы снова сжимаются в кулаки. Это ведь был чёртов сарказм, да? Очередная издёвка на новую тему? Что ж, Дазаю придётся заплатить за это. Чуя может спустить ему любые насмешки, но насмехаться над своими чувствами не позволит. Раз уж Дазай всё понял по одному только дурацкому букету, ему лучше держать язык за зубами, иначе Чуя ему этот самый язык вырвет. Может, его чувства и глупы, может и смешны, может, нелепы, но они есть. И даже если ни о какой взаимности не идёт и речи, даже если Чуя не особенно бережёт эти чувства, он всё равно не позволит никому смеяться над ними. Особенно Дазаю. - Ну, держись, мумия, - цедит он сквозь стиснутые зубы. - После моего визита тебе понадобится втрое больше бинтов. Покидая крышу, Чуя с такой силой хлопает дверью, что эхо ещё долго гуляет по всем этажам высотки. Чего он пока не знает, так это того, что сверлящий взглядом висящие над входом в палату часы Дазай, изредка смотрящий на пышный букет ликориса, с едва заметной улыбкой и тёплым блеском в глазах уже начал продумывать план, как минимизировать физический ущерб после их встречи и вместо крепких затрещин развести Чую на «подарочный» поцелуй. А ещё лучше - на несколько, ведь, пусть и не понял этого сразу, Дазай тоже увяз в Чуе едва не с самой первой их встречи и увяз по самые уши - не вытащить.I can't get away. I can't get away from you. No matter what I do, I can't escape. When you told me that you loved me... Do you love me? - Sober Rob ft. Karra (Moving On).
|...|