Что нам делать с пьяным китобоем

В руке у Эмили нож, в глазах глубокая усталость, а под ногами ослабевший от ран Данволл. Ни крыс, ни ос — вместо них в тени башни запугано ютятся люди, а по мостовой — там, где людям место — разгуливают шумно вдыхая тяжёлый воздух волкодавы. Эмили вдыхает этот воздух и от него смрадит бездной, жженой костью и утраченными народом иллюзиям. Императрица — снова императрица — сглатывает ком в горле и обращается к своему народу: — Что нам делать с пьяным китобоем — сипло напевает она, слыша как скрипит вросшее в башню дерево за её спиной — наследие Делайлы: руины, краски и цветы. Ведьма исказила природу вещей, пробилась сквозь стены и оплела трон лианами. Теперь она живёт в своем мире-фантазии, мире-мечте. Перед Эмили же мир реальный и он тлеет, ровно как 15 лет назад. В руке Эмили нож, в глазах обречённость, на устах старая песня. Она помнит каждую строчку и каждую ноту, но не попадает. Она думает, не взять ли ей свой нож, не вырезать ли руну, чтобы та запела с ней, чтобы её — Эмили — голос стал сильней, чтобы сил хватило все исправить. Сколь много лет уйдет лишь заново построить уничтоженное за месяцы. Не вырезать ли императрице амулет, чтобы корни в стенах увяли и вновь ровно вставали камни. — Что нам делать с пьяным китобоем — а что делать с одурманенным колдовством городом? В Карнаке бдит аббатство, нет больше ни ковена, ни Паоло, ни цветов в слепых глазах оракулов. А Данволл тонет в истерзанных телах братьев их, смотрителей, чьими черепами изуродован тронный зал, императрица носит амулеты из китовой кости и думает не взять ли ей краски ведьмы-предшественницы, не изобразить ли Мир в котором всё по-прежнему. В котором двери Гальвани всё так же доверчиво не заперты, ведь под бдительным оком лорда-защитника не страшно оставить их открытыми. В котором лорд-защитник не очередная статуя с обезображенным ужасом лицом. Нож в руке Эмили дрожит, в глазах блестит отчаяние, а в голове в такт амулетам гудят мысли. Холодный ветер тормошит косой подол кителя, прогоняя её с балкона. Не тут императрице должно быть, не должна она бежать от судьбы, что так стремилась себе вернуть, не её это дело — петь умирающему городу колыбельные словно ведьма. Амулеты воют, путая мысли, амулеты ведут по оплетенной корнями дорожке из кости и камня, велят взять кисть. Но Эмили не возьмёт. В руке Эмили отцовский нож, всё так же остр и чист, всё так же незапятнан кровью, и он ведёт по иному пути. — Что нам делать с пьяным китобоем — когда-то Данволл уже тлел, стоял на краю пропасти на вершине маяка Кингспарроу и качался на ветру, готовый рухнуть вниз. И лорд-защитник оттащил его от края, пусть лишь собственная плоть, сталь и старый Сэмюэль поддержали его на пути. Дорога, что вела отца — дорога чести, выбор не поддаться злобе и соблазну лёгкого пути. Выбор, который императрица уже совершила. В руке у Эмили нож, в глазах утихла буря, а за спиной возвышается родная башня. Как много сил уйдет лишь чтобы исправит то, что было разрушено, уже не важно — на своем пути Эмили стала сильнее. Не всё будет как прежде: суровая действительность исказила понимание вещей, пронзило сердце, закалило разум. Теперь Эмили не будет жить в мире, одномерном как дешёвая картина, не видя сквозь блеск серебра крови смешанной с песком. Перед Эмили умирающий город, её долг залечить его гноящие ересью раны. — Рано поутру… — отец ждал её может быть слишком долго. Столькое нужно ему объяснить, ещё больше — сделать. Императрица возвращается в тронный зал.