***
Осень… Ночной дождь шумел по земле, беспрерывно смещая их внимание то в одну, то в другую сторону… Долгий дождь имел какое-то преимущество перед коротким — в однообразии успеваешь прикоснуться к смыслу, неизвестному, но неотделимому от красоты и жизненного условия. Ливень или моросящий дождь приносил едва ли не лучшее наслаждение; день богат в дожде, дождь всегда давал многое мыслям… Пасмурные дни… Голубое небо затягивало плотными серыми тучами, так что и солнца не видно. Где-то там, над облаками, оно продолжало светить, а на землю с трудом пробивался его неяркий свет. В пасмурный день всё вокруг казалось прикрытым легким серым покрывалом. Деревья, цветы — всё имело приглушенный цвет, краски будто меркли. Цветы прикрывали свои бутоны. В такую погоду ничто не отбрасывало тени, поэтому и казалось однообразным. Часто в пасмурную погоду портилось настроение, появлялась легкая грусть. Но с другой стороны, пасмурный день наполнялся и особой прелестью, спокойствием и гармонией. Солнце не резало глаза, не блестела поверхность воды. Всё сдержанное и неяркое. Если нет сильного ветра и дождя, то прогуливаться по лесу в пасмурную погоду очень приятно. Осенние наряды деревьев радовали глаз и оживляли пейзаж вокруг. Не жарко, поэтому можно долго ходить по осенним улицам, не чувствуя усталости. Главное — сохранять доброе и солнечное настроение в своей душе. В парке Айдахо уже второй день лил неслабый дождь, больше напоминающий более злую грозу, обмакивающий всех живых существ в жёсткую воду, оставляя эффект на всей живности в виде промокшей шерсти уже через минуту. Не ясно, что послужило разорению матери природы, но если такая гроза продлится ещё на несколько дней, то настроению живых существ леса точно не светило ничего хорошо. Как бы сильно пара ни любила дожди, особенно по утрам, временами это могло сильно надоесть. К счастью, Айдахо был невероятно красивым местом. Даже в пасмурную погоду, когда единственным источником света являлось серое небо, нельзя было просто так просмотреть мимо гор, лесов, деревьев и всей остальной безграничной красоты парка. Каким бы чужим ни было это место поначалу, но они не могли не признать его доминирование над Джаспером — оно было намного красивее, больше, спокойнее, лучше… Пара не ошиблась с выбором. Он не ошибся.A & Ω
Где-то в центре леса, окутанном листьями ещё зелёного цвета, в скором времени оранжевого, большими кустами, теряющими свой яркий оттенок зелени, оставаясь без той же растительности на них, находилось просторное логово, по своим габаритам которое могло бы вместить довольно-таки большое количество живности, начиная от трёх медведей, заканчивая полноценной стаей волков — минимум до десяти штук. В высоту она могла достигать до пяти метров, увеличиваясь с справа влево, если смотреть изнутри. Вход растягивался до минимальной цифры, имея, на самом деле, куда большую ширину. Ко входу в него вела небольшая крутая «дорожка», осыпанная листьями, покрытая в некоторых местах клочками травы, у подъёма которой рос куст с зелёно-оранжевыми травками; в некоторых местах она отсутствовала, не только потому, что осень, но и по правилу природы: где-то что-то растёт, где-то нет. К сожалению, вид на лес и открытый мир, был загорожен густой травой, что не позволяла жителям посмотреть на природу из дома. Заросли растягивались до самого спуска, где в конце всё же сбрасывала обороты длины и сама опускалась всё ниже и ниже. Перед ними находились камни среднего размера, строящиеся цепочкой от начала до конца этой линии зелёной «баррикады». Главной изюминкой этого уютного места была даже не вместимость или большое количество зелёного цвета, а маленький водоём, лежащий прямо слева от подъёма, если смотреть из логова. Небольшое маленькое озеро, наполненное кристально чистой водой, служащей для утоления жажды лесных животных прохладной жидкостью, наполняющей их жизненно важным ресурсом. Это место можно было назвать идеальным хотя бы потому, что прямо у просторного и безопасного места сразу буквально под носом лежала самая необходимая вещь в жизни любого дикого животного. Единственное, что расстраивало, так это отсутствие источника. То есть единственный способ наполнить водоём заново — подождать смещения туч, проливающих миллиарды божьих слёз на Мать-природу, заполняющих все столь нужные места прозрачной холодной жидкостью. Волки не сильно часто пили отсюда, а значит, что и опустошения большой «лужи» им ждать пришлось бы долго. А если та и закончится, то неподалёку протекал бурный ручей, налитый прозрачной водицей, пускающей пену и направляющейся своей дорогой, озвучивающей свою территорию леса бурлящим звуком воды. Маленький водоём — прекрасное дополнение к этой картине. Среди любого одеяния зелёного цвета быть должен и синий оттенок — клубничка на торте. Лучше этого «прибежища», из всех обысканных ими, не нашлось. Они исследовали целую кучу логовищ, пещер, убежищ, нор, но какие-то из них были затоплены, сыры, малы, имели дырявые «крыши», позволяющие дождевой воде протекать внутрь, что не очень-то приятно. И хотя волки и находили безопасные и подходящие места, им обоим было понятно, что многое может быть лучше этого. Потому они уходили дальше, проделывая огромный путь, находя что-то ненужное, неподходящее, из раза в раз разочаровывающее, чтобы найти то, что по-настоящему можно назвать домом. Они покинули Джаспер, уйдя сюда, с целью похоронить старое, связанное с болью, в конце концов найдя это лучшее место на сегодняшний момент место проживания. Пусть даже где-то было и ещё лучшее — где-то впереди. Внутри лежало умиротворённое, поглощённое миром сна, мирно сопящее существо, временами подёргивающее лапой от навязчивого звука стремительно капающего дождя, мешающего сну. Организм пытался держать своего обладателя внутри выдуманного мира, но как бы он ни старался, от шума никуда не деться, да и зачем, когда время сна уже прошло и пришло время просыпаться, наблюдая за серыми красками приходящего дня, ведь утро уже не за горами. Покидая мир Морфея, будто сам он схватил и вывел за дверь, что вела к выходу из сонного рая, прекрасный зверь инстинктивно открыл глаза, чувствуя себя то ли сонным, то ли выспавшимся; первые секунды осознания пробуждения давались не такими и внятными. Первое, что он услышал, был всё тот же успевший надоесть за пару суток дождь, именуемый то ливнем, то грибным, то просто поливом леса. От понимания очередного «мокрого» дня волчица застонала, понимая, что ещё один день придётся провести в укрытии. Перевернувшись на другой бок, она попыталась снова заснуть, не желая ждать конца небесного водопада. Но так просто заткнуть уши было невозможно, что действовало на нервы животному, убеждая смириться и любым способом, но встать, перебирая идеи в голове, что делать сегодня. Словно по команде, волчица произвела протяжный зевок, совершив после потягивание, возвращаясь на прежний бок, глядя на выход и просматривая впереди мокрые краски зелёного с оттенком жёлтого, наблюдая, как капельки дождя разбиваются о землю или же о стороннюю траву, омывая свою цель. Не удивляясь очередному происходящему снаружи, ей было намного интереснее понять, что процесс пробуждения прошёл в одиночку, ведь осмотрев логово, она осознала, что в нём больше никого нет. — И снова на охоту. Как и вчера… — сказала она тихим шёпотом, опуская глаза от тоски, ведь в такие «холодные» моменты хотелось проснуться рядом с чем-то тёплым, согревающим шерсть, тело, душу. Смирившись с очередным уходом, она медленно встала, оправившись от усталости, не успевая прийти в себя морально, что уж там говорить про физические силы. Немного погодя, постояв на месте с закрытыми глазами, постепенно приходя в себя, избавляясь от навязчивой сонливости, она снова открыла глаза и медленными, неторопливыми шагами пошла к выходу, остановившись прямо у входа перед тем самым дождливым небесным огнём, дабы не попасть под водяной обстрел. Она просто стояла, смотря вперёд, на небо, на природу, слыша громкий звук природного умывания лесных территорий, не нарушающихся лишними шумами: криками птиц, топотом животных, ударами молний, что естественно для сильного дождя. Природа, её звуки, одиночество, дождь, прошедшая эйфория… Неужели это… то самое чувство?.. Чувство, заставляющее почувствовать себя одиноким хозяином жителей леса, говорящее, что зверь один, никто его не побеспокоит. Стоило попробовать остаться с самой собой, уединиться в одиночестве с единственным другом — душой. Это магия леса, магии сопротивляться невозможно, тем более, когда ты часть этого леса, ведь ты — дикое животное, а любое животное — произведение искусства. Закрыв глаза, ограничивая себе взгляд на мир, оставляя картину живого леса только в своём воображении, волчица слегка опустила голову, сосредотачивая внимание не на том, что привлекало его к себе сильнее всего, а на том, что больше чащу не интересовало — на самой себе. Это сложно, когда сырость окружения веяла вокруг её тела, впиваясь еле заметным острым холодом в шкуру, пробивая мурашки, отвлекая от себя, не забывая усилить эффект главным фактором известия о себе, что являлось звуком. Шерсть-то поможет от холода, а уши, даже закрытые, нет. «Что ж, придётся учиться, придётся привыкать…» Но какой бы пыткой не было сопротивление самому закону природы, от физического объекта убежать невозможно. Способности, доступные животному, тем более дикому, но недоступные человеческой форме, позволяли видеть намного дальше кота, бежать намного быстрее оленя, нюхать отчётливее собаки и слышать идентично своему же волку, особенно зная, что в этом лесе ты точно не одна. Услышав звуки стонов и пыхтения, волчица открыла глаза, стараясь найти виновника источника шума, помогая зрению движением головы, осматриваясь, и увидела перед собой — не так уж и близко, но и недалеко — выходящего из-за деревьев охотника, с трудом передвигающегося, неся на себе большую тушу мёртвого оленя со вскрытой шеей, чья кровь успела стечь по нему и дикому зверю в некоторых местах, что размазались от неоднократных прикосновений и разбавления алой жидкости прозрачной. Уставший, мокрый, сырой, сердитый, не сдающийся. Охотиться в одиночку, будучи волком ранга между бетой и гаммой, не так уж просто. — Хамфри! — воскликнула она радостно, ведь кого-то другого видеть не желала. Услышав её восклицание, он поднял голову и направился к ней, увеличив темп. Та смотрела на него с желанием помочь, потому что самой было неприятно видеть непрофессионального охотника-волка, замёрзшего, ещё и уставшего, с грузом на спине. — Хамфри, тебе помочь? Вот чего ей очень сильно хотелось. «Он никогда не был против помощи, но почему он… — Нет, я сам справлюсь. Почти… немного… «…отказался? Упрямство, хвастовство или что-то другое?» Было неудобно слышать отказ. Не потому, что неловкость, когда предлагаешь, а тебе грубо отказывают, а потому, что она чувствовала сожаление. Она никогда так не промокала, не выходя под ливень согласно его приказам и настойчивостью, весь урон он брал на себя. Третий день видеть, как друг страдает от чудовищного холода, изнемогая от дефицита сил, бегая, убивая, тренируясь, делая всё за тебя — больно. «Но как может быть настолько неприятно, что чувствуешь боль, а не неудобство или угрызение совести? Какая от тебя прок, если ты днями напролёт приносишь минимум пользы? Охота, забота, еда, обеспечение — всё это делает он, не ты». Совесть есть у каждого существа, имеющего сердце. Угрызения совести — слишком простое и слабое слово для описание её ощущений по отношению к нему. Он в порядке, ему не больно, он просто устал, не умирает, в порядке, сколько бы ни говорил. Тогда почему ей так больно? Сама не заметив, как встала на четыре лапы и напрягла морду, показывая сожалеющее выражение, она ждала его захода в пещеру, не попадая больше под мокрую атаку, желая помочь ему и успокоиться самой, дабы принести в их дом спокойствие, доброту, веру, что всё будет хорошо. Женщина — центр очага любви и ласки, но за прошедшее время такого не было ни разу, исключая дружескую услугу и заботу. Точнее сказать, дружбу с двух сторон, а забота проявлялась только с его. Что она делала не так? Почему она этого не делала? — Хамфри, ты в порядке? — подойдя к нему, спросила волчица, видя, как тот сбрасывает мёртвое тело в глубине норы и отряхивается от воды, раскидывая на пол миллионы миллиметровых капелек, проникнувших в его мохнатое одеяние и успевших там прижиться. — Да-а… Просто… — промямлил он. — Холодно… — почувствовав, как зверски пробегают мурашки по всему его телу, вгоняя в дрожь, заставляя слегка постукивать зубами его челюсти. Она слышала, как в его голосе чувствовались нотки раздражения, недовольства, злости. Холодные, как снежинки, капли только что жёстко бились о него, подвергая тело намоканию, превращая защитную мантию в главную мишень и уязвимое место для атаки, «замораживая» тело, принуждая, как огонь, гореть от холода, убивая в любом накопившуюся доброту и радость за спокойную ночь. Волк видел то хорошие сны о сбывшейся мечте и яркой жизни, то травлю детства, побег из дома, прощание с ней и снова её. Дождь убивал в нём оставшуюся крупицу доброты, последнюю частичку той милой омеги, сбежавшей из какой-то стаи, потеряв омегу, став в тот момент гаммой, являясь ныне полу-бетой, встав на путь альфы, идя к финишу. — Сильно? Почему-то внутри работал инстинкт самосохранения: сохранить что-то доброе, важное, то, без чего они не могли жить, будь то влага, защищающая от возгорания и сожжения заживо, или вода, спасающая от засыхания внутри и засушливости всего живого в этом мире. Без чего он не мог жить: без воды, еды или смысла жить дальше, считая, что жизнь потеряна и идти дальше не имеет смысла? Без чего не могла жить она? Без сердца или того, кто поддерживал в ней жизнь или тот самый смысл продолжать дальше? Но кто его поддерживал? — Стерплю, — прозвучал спокойный, немного постукивающий челюстями голос… Поражающий её своей выдержкой: столь большое терпение, что не разрушилось, приводя обладателя его в состояние гнева, срывая голос на несправедливость дикой природы, вынуждающей их поступать именно так, давая выбор: терпеть боль моральную или бежать, терпя боль взаимную. Открываясь друг другу с белоснежной стороны, задающей вопросы, не понимая, за что они заслужили всё это, и тёмно-серой, мрачной, новой, осознающей жестокость столь красивой, изысканной, бликующей солнечным светом, отражающимся стабильно целой, не разбившейся капелькой, висящей на хрупком зелёном листе, спустя время опадая вниз, разбиваясь насмерть, словно на скорости падающей звезды. Природа как женщина — она прекрасна и в то же время столь опасна. «Жаль, что ты этого так и не поняла…» — Ты уверен? — осторожным тоном убеждалась она, решая внутри себя придумать что-нибудь: наконец-то помогая себе духовно чувствовать себя лучше, осознавая, что спустя время хоть раз приносит пользу; наконец помогая ему, видя его счастливую улыбку, больше не имея сил наблюдать за тем, как он фальшиво улыбается, говоря, что «всё хорошо», в тот же миг убирая её, повернувшись спиной. — Само собой. И снова эта улыбка… С каким усилием он натягивал её, меняя свой голос в лучшую сторону, стараясь выглядеть сильным, держа всё в своих лапах, не теряя контроль, контролируя слёзы, эмоции, гнев, пытаясь найти хоть какие-то признаки, чтобы улыбнуться и засмеяться. Хотя бы один раз, хотя бы для неё. — В своей жизни я не раз прогуливался под дождём. Улыбка, взгляд, голос были сосредоточены на ней, а его фигура заставляла её не двигаться. Фиолетовые глаза застыли на двух полушариях глаз противоположного цвета, что принадлежал спокойному чистому небу без воды, серых туч, светлых облаков, сменяя чёрную ночь, оранжевый закат, фиолетовые сумерки и белоснежную зиму цветом тёплого моря и прохладного, дующего ветра. Она боялась? Начиная от маленького безобидного, заканчивая большим и свирепым, как беспощадная гроза. Она боялась его медленных движений, шагов, звуков лап, что быстро отдавались в её ушах, предупреждая, что тот становится ближе, приближаясь к яркому облачку. «Моё детство наполнено всеми видами ледяной жидкости: от незаметного полива цветов малозаметных туч, смешанных с облаками, до горьких, рвущих душу острых ударов, кровь которой вытекает из моих же глаз». Она что-то видела! Что-то, только что мелькнувшее в его глазах, игнорируя его внешние признаки голоса и улыбки… Она не была уверена, но видела в его глазах проблеск грусти. Она не сомневалась: он страдал. Страдал, не показывая это более слабому существу, чем он, стараясь выглядеть сильным, дабы не лишить её надежды, что, однажды, пройдя весь тяжёлый путь, тьма останется позади, озаряя солнечным светом и маня к себе, говоря «всё позади». Всё будет позади, а он теперь сидел прямо перед ней. «Поэтому, как бы сильно не лил дождь или не было холодно, я готов рискнуть, — рискнуть своей жизнью, здоровьем, шансом? Но ради чего? Ради кого?» — Но, Хамфри, это совершенно другой случай. Ты охотишься на столь больших животных в дикий холод, совершенно не имея профессионального опыта или представлений о том, что может случиться с тобой, Она хотела попробовать принести пользу, но не физическую, не материальную, а моральную, ту же духовную, ведь это намного легче. Слова говорили меньше действий, но ведь именно они переубеждали безумцев сойти с не того пути, верно? Она не была уверена, ей двигало волнение, но не совершает ошибок только тот, кто ничего не делает. Так почему не попробовать впервые, узнать, каково: это убеждать, чтобы тебя наконец-то послушали? — Не забывай, мы выбрали этот путь, понимая, что впереди нас ждёт невозможное, нереальное. Две омеги, выживающие в диких условиях, из которых только один способен применить физическую силу. Это смертный приговор, но если всё идёт не так уж и плохо, то зачем расслабляться, теряя шанс? Риск жертвовать собой или частями себя оправдывает свой труд. Ты обязан быть в движении, убивая всё, что не держится с тобой. Каждый день пить, убивать, есть, спать — бесконечный цикл без измены реалий. За месяцы одинокой жизни я незаметно понял, каков закон дикой природы. Жёсткие условия, убивающие меня, — это всего лишь труд, — сказал он, поворачивая голову в глубь домашнего укрытия, — а любой труд оборачивается наградой, — он посмотрел снова в синие-фиолетовые глаза. — У каждого существа есть своя прекрасная сторона, — мокрой, но не имеющей значения для неё, лапой, медленно, будто наслаждаясь, он перемещал столь выделяющую волчицу из стаи чёлка, оголяя перед собой её прекрасную сторону, разжигая в ней что-то тёплое. — И в то же время ужасная. Меняя тепло на родные тревогу, сочувствие и боль, она понимала, что он думает про себя, убирая и опуская так надоевшую им обоим гримасу, не выражающую ничего, кроме лицемерия. — И лишь только она, — последовало плавное перемещение из тёплых и родных очей в очертания холодного, грустного, печального и в тоже время душевного цикла мамы — такие великие, но прекрасные. Природа, главной уникальностью которой являлся именно он, падающий оттуда, где есть то нужное спокойствие, вниз, где нет ничего, только боль, страдание и вечное выживание. Именно он показывал её с истинной стороны, укрывая от всего плохого, дающего именно ему временную возможность остаться с самим собой, перебирая тревогу в голове, расставляя всё по местам, открывая глаза. У всего есть две стороны, и лишь природа имела только одну. Будто засмотревшись в самое красивое и завораживающее, как танец мотылька, сравнимое только с полётом одинокой пчелы днём и одинокого грустного светлячка ночью, Хамфри не сразу заметил, как что-то мягкое, пушистое, согревающее горячим теплом, как взорвавшееся сердце, сильно схватило его, но так говорил только его охотничий инстинкт, кричащий, что хозяин в опасности. А душа и последний осколок омеги знали, что то, что зовётся хваткой, на самом деле заботливое объятие. — Лили… — усилившиеся чувства позволяли ощущать друг друга, как душой, так и внешне, понимая, что оба закрыли глаза, испытывая что-то своё. Ему приятно?.. — Хамфри!.. — протянул сорвавшийся голос, смешанный с чувством внутреннего треска, подтягивающийся к зажмуренной морде, требующий выпустить его из собственных фиалковых лилий, и без того вырываясь наружу. — Ты не ужасный… С каждой секундой ей хотелось сжимать, прижимать и прижиматься всё сильнее и больше, стараясь согреть, как она могла, пытаясь, будто в последний раз, отдать всё тепло, согревая все его разбитые, холодные, мокрые от слёз места, принеся хоть один раз пользу. — Ты хороший — и всегда им был, ты добрый, — она старалась изо всех сил сохранить не просто слово, а последний осколок, — лучший. «Сколько бы ты ни старался быть лучше снаружи, лучшим в сфере, оказаться недооценённым, но лучшим среди худших, главное — оставаться лучшим внутри». — Прекрасный… Хамфри столько времени не замечал эту хрупкую девицу. Такую маленькую, безобидную, милую, забавную. Она была уникальна, и осталась уникальной, сохранив всё лучшее внутри, не вдыхая запахи одиночества, обиды, несправедливости, жёсткости, убийства, крови. Оберегая совсем потерявшегося в себе Омегу, мир который успел его изменить навсегда. Хамфри не хотел меняться, желая оставаться таким, какой он есть, кого бы ни встретил, когда бы ни убил. Хотел оставлять моральные ценности, жизненные мечты глубже всего, стремясь к тому, чтобы в один день осуществить одни и продвигая другие. Жизнь научила его, что не вся мораль правильна, будь то белая или чёрная. Он убежал, покинув дом и бросив друзей, но найдя себя, познав мир, став то ли бетой, то ли альфой. Он позволил Лили сбежать вместе с ним, спасая её от единственного шанса на будущее, подарив реальные чувства, научив, что не всегда в любви и привлекательности решает что-то снаружи. Любое существо раскрывается природой — искусство, а любое искусство рождается внутри. Он поступил плохо… или хорошо? Он не жалел о содеянном, волнуясь лишь за то, кем теперь станет эта маленькая, милая малышка. Природа — дикая фауна, и таким, как ей, здесь не место. Слабых, ничтожных, плаксивых она съедала в первый день и первую ночь. Быть может, природа не так прекрасна, как о ней говорили? — Ты тоже, Лили… Омега не был уверен, но, казалось, внутри него что-то собиралось по кускам, восстанавливалось, заживало. Медленно, с трудом, с помощью, но заживало. Альфа с былым сердцем омеги… Эта Омега творила невероятное, она помогала, она приносила пользу. — Прекрасная… Почему она плакала? Проливает слёзы, давая целым каплям растекаться по белой мордочке, в конце концов останавливаясь на пути к побегу, падению, опадая вниз, суицидально разбиваясь насмерть, кончая жизнью, теряя тот самый смысл. Капельки слёз остановились, впитались в шёрстку и внушили ей, что смысл жить дальше найден, она его поймала и теперь не отпустит, позволяя частичкам левому ручья слёз размазываться по выпирающей груди того, кто обязан ей своей жизнью. — Спасибо, — шепнул он, поднимая лапы, исполняя взаимный долг, возвращая то тепло, что они дарили друг другу, обвивая с двух сторон тонкую, но изысканную талию, прижимая ближе, пытаясь вернуть всю ту помощь, что она сейчас жертвовала, опуская голову, преклоняя морду, кладя голову на что-то мягкое, маленькое и самое любимое, — что спасла меня. Хамфри-омега умер в том самом лесу, пытаясь убежать от своих проблем, не осознавая, что решение проблемы кроется не во внутреннем желании остановиться и вернуться назад домой, не пытаясь убегать. Решение пряталось где-то далеко, но совсем рядом. Глупый омега умер там, понимая, что был обманут, никогда не снимая розовые очки. Это его и погубило, медленно убивая, истекая кровью, позволяя телу стройного серого волка бежать дальше, не зная, что делать теперь. Ужасная и глупая сторона погибла в его доме, но последний фрагмент его сердца уцелел, направляя его, давая советы и даря жизненные уроки, указывая правильный путь. Однажды, когда всё закончится и Хамфри с Лили выйдут из тёмного леса, убегая к яркому солнцу, понимая, что теперь всё позади, из Хамфри вновь восстановится и родится новая прекрасная и идеальная сторона, основоположником которой ляжет тот, кем когда-то был Хамфри. — Хамфри… Их история закончилась здесь, оборачиваясь для читателя неизвестным событием. — Лили… Не будет никакой предыстории или продолжения, история должна быть только одна. Следующие линии пути им неизвестны, но ясно одно: они нашли новую цель, новый смысл, новое желание, ответ на вопрос. За короткое время, но совместная жизнь расплела нити их предрасположенности, любви и сплела новые узы привязанности словами, которым нельзя так просто описать чувства, испытываемые к тому, кто для тебя не определён. Незаметный друг и подруга, судьба, дарованная им, падающая в лапы только пережившим испытание. Или это просто ирония — совпадение, случайность, их достижение. Что бы у них ни было дальше, какой бы дождь ни остановил и ни разделил их друг от друга, пытающихся уберечь свой новый смысл, они всегда смогут найти новый язык, компромисс, идею. У настоящих омег всегда были смекалка, мозг, хитрость, но основа всего этого крылась изнутри их личностей. Истинные альфы искали решение путём силы, изредка используя самое главное в управлении и лидерстве. У омег не существовало заранее заложенной генетики, обеспечивающих их лучшей силой и скоростью, но они в этом не нуждались, ведь сила крылась у них внутри. Альфа способна существовать без омеги, значит, и омега без альфы. История кончилась, дождь тоже заканчивался, тучи расходились, солнце поднималось, Айдахо освещалось, всё плохое и грустное рассеивалось, и только альфа и омега не прекращали передавать друг другу ту энергию, хранящую в себе теплоту и желание двигаться дальше. Пара не желала выражать желания сантиментами, ведь для этого есть чувства, но если они решили пойти на новый шаг, хватаясь за нити и связывая последний узел, подтверждая всю нынешнюю связь между ними, выражающуюся в их совместном взгляде друг другу в глаза, они нуждались в слове… — Люблю…