bianca

Аристия всё-таки умирает. Вокруг всё пухово-мягкое и облачно-белое, ни в чём не похожее на Ад, всю чаще и чаще являвшийся ей наяву и во снах. И платье у встретившей её красавицы — тоже белое, словно лепестки снежных лотосов. — Здравствуй, — а глаза у женщины тоже белые, тусклые, незрячие. А голос ласковый, материнский. — Здравствуйте, — эхом отзывается ла Моник, невольно стыдясь потрёпанного во время заключения, покрытого её кровью серого балахона. Делает реверанс и по привычке произносит. — Рада знакомству, моё имя Аристия ла Моник. Шею словно снова пронзает лезвие гильотины, и Аристия касается горла. Ла Моник — павший Дом, Дом, породивший преступников. Кейран ла Моник — мёртв. Аристия ла Моник — казнена. Даже слуги ла Моник — подвергнуты мучительной казни, ибо слепая верность сгубила и их. Глаза у последней маркизы абсолютно сухие. — Я — Крисания Таринская. Не плачь, дитя. Свет милостив, — мягко касается её щеки обрётшее имя видение. Глаза у Аристии всё ещё сухие, но из горла капает кровь, а по зеркалу души расползается паутина трещин. Крисания сияет звездой опечаленной, и у Аристии невольно вырывается: — Да есть ли на самом деле, этот Свет? А пряди у Крисании чёрные, словно траурный покров, и улыбка под стать — отблеск погребального костра. — Из Бездны он осветил путь мой, ведя нехоженными тропами, и вывел он меня из Бездны, мира страдающего, в Ресту, мир, скорби лишённый, — певуче, словно оракул послание Божие, произносит Крисания. — Рассвет приходит к тем, кто видел тьму. Аристия с хрустом тонких костей ломается. Глаза у неё не сухие, а слёзы — солёные, словно море. Аристия плачет на чужой груди, совсем как в детству малюткой рыдала у папы на плече, и у жрицы на белом платье мокрые некрасивые пятна расползаются, и в груди успокаивающе бьётся живое сердце, а совсем не мёртвое молчание каменных застенок или пустота обманчивых видений. Тот, кто видел однажды тьму, никогда не поверит в свет, но ведь жизнь — не только монохромный цвет… Монотонная синева глаз её кошмара наконец отступает, оставляя просветы, и в этих оконцах — мириад тонов надежды и траур оттенка волос Крисании. — В моей жизни тоже был мужчина… Хоть зрячий, но — слепец… Он маг, спустился в Бездну, а я сошла за ним, — в почти материнских объятьях жрицы Тия уже не захлёбывается собственными слезами, лишь вздрагивает изредка и слабо всхлипывает. — Вот только он стал богом разрушенного мира, вот только я, полжизни потерявшая и зрение отдавшая, ушла за светлым зовом вслед. «Бессмысленно, как всякая жестокость», — отчего-то приходит Аристии на ум, и она крутит эту мысль, рассматривает со всех сторон, словно та — осколок цветного витража, что под случайным солнечным лучом бликует сотней новых красок. А вокруг бескрайний простор белоснежных облаков.

19 декабря