за имя десять золотых

Небо плюхается огромным синим китом прямо во фьорд. Вокруг мрачно, тихо, как всегда бывает прямо перед грозой, поникшие деревья у причала и только-только набирающий силу ветер. Волны от падения небесного существа расходятся кругом и ласково шлепают берег, чуть покачивая яхты. Всего пару недель до вербовки, человек, который к нему приходил, глупо проболтавшись, пожаловался на головную боль во время смены погоды. Этот нелепый факт, впрочем, не подставляющий его под угрозу раскрытия, голова болит у каждого второго, вспоминается именно сейчас, глядя на седоватого норвежца, стремительно уходящего с насиженной лавочки. Скоро начнется дождь, скоро Нил вымокнет до нитки, если не придет автобус. Первые капли как всегда попадают по носу, он вертит головой — где-то вдалеке за поворотом просматривается красная крыша автобуса. Волны Баннефьордена еще больше распаляются, чьи-то яхты и катера с именами христианских добродетелей уже мотает у причала, металлические обшивки кормы стучат о пирс. Автобус, который он принял за свой, едет в другую сторону, обман зрения, как всегда. — А что в Мумбаи? — Что? Нил внимательный, он кивает ему на заставку телефона — фото оживленной и пестрой пряной улицы с чуть размытыми лицами прохожих, словно пробегающих мимо, и вывеска какого-то очень местного заведения. Пока он, задумавшись, откладывает телефон в сторону, Нил успевает рассмотреть название на вывеске. — Кто в Мумбаи, — поправляет он. — Родители? — Нил неопределенно ведет плечом, даже не пробуя угадать. Он мотает головой и молчит, в столовой пусто, словно у половины студентов этим вечером отменили занятия. Не у Нила, он выходит из лаборатории, идет зябким коридором, почти выдыхая пар, говорят, русские прорубают тоннели в вечной мерзлоте, когда он замечает его через высокое окно от самого пола. В отличие от него самого тот всегда безукоризнен — в сером свитере под горло, оттеняет цвет кожи, красиво. Нил берет то же самое. — Сладкий брецель с миндалем и шоколадной глазурью, — произносит Нил, замечая, как он рядом ухмыляется и делает большой глоток воды. Вообще они толком и не общаются, скорее эта навязчивость Нила, совершенно неконтролируемое «я хочу с ним поговорить» и «как будто ты все про меня знаешь, поэтому так смотришь», влюбленно-обожаемое — все, что подкрепляет их взаимодействие. Признаться самому себе было так просто, однажды Нил просто прекращает набирать текст для статьи, задумавшись, рассматривая стандартные плакаты с основными физическими величинами, осознает свое сосуществование с мыслью — он мне нравится. И ровно в тот момент он перестает находить повод, чтобы подходить ближе, тот ведь не отстраняется, верно? Но Нил чертовски плохой будущий шпион — он пытается выведать чужое имя даже у чужих друзей, но они либо игнорируют его, либо загадочно улыбаются или корчат в воздухе жесты с зашиванием рта и выбрасыванием невидимой иголочки. Выпечка в столовой сегодня слишком вкусная, он потягивает какао — в такой-то дубак, под столом мерзнут колени в тонких брюках, Нил предвкушает свой грандиозный побег по кампусу прямиком к общежитию, рассыпается снег из небесного сита, они наблюдают его в окно, на желтой фонарной подсветке белоснежные мушки. До вербовки Нила остается всего пару недель, его лишь примерно сориентировали, но он знал, что ответит, и знал теперь, что станет с ним, когда университет закончится, хотя раньше он мог бесконечно крутиться в ученой среде, работая над диссертацией, этого не будет. На выходных он встречается с информителем. Тот предлагает ему белый костюм. В конце осени горы уже снежные, но лыжников пока не очень много, некоторые из них вьются у деревянных домиков с простой и дешевой едой, отлынивая от катания, как будто немного отвыкнув с прошлого сезона. Если честно, в этом костюме он чувствует себя неловко, его партнер немного из тех шпионов старой школы — с перстнем на мизинце, отрощенным ногтем на нем же и строгими стрелками на твидовых брюках, летом он наверняка катается на велосипеде мимо скромного пруда в пригороде, где самый надежный тайник — рама такого же старого Родстера, прислоненного к низкой деревянной ограде какого-нибудь домика. Нил не хвалит себя за то, что судит шпионаж только по рассказам известного бывшего служащего МИ-5 и МИ-6. Стоя на склоне в белом горнолыжном костюме, Нил немного комичен, он пару лет не вставал на лыжи, и, компенсируя свою неумелость еще более провальными шутками, оказывается награжден лишь сочувствующей улыбкой своего вербующего. Что поделать, Нил катит вниз по горе для новичков, и он думает о нем, ну разумеется. Быть осторожным на поворотах Нилу приходится не только на склоне, но даже здесь он чувствует себя увереннее, а тонкую кромку лыж ощущает куда более надежной, чем собственные социальные навыки. Нил, постоянно притормаживающий в общении и теряющийся в ощущении, будто именно он знает его уже давным-давно и только посмеивается, глядя на Нила. Смеется в нем, кажется, все — белые зубы полуулыбки, оттеняющие шоколадную кожу, диковатую для северных земель, флисовые рукава свитшотов, которые он носит, накинув на поло вместе с классическими брюками. Позднее, воссоздавая свое собственное представление о хюгге и вспоминая университетские годы со скандинавским колоритом, флером ранних ноябрьских лыжных склонов, он рисует перед глазами именно его странные, очаровательные, но стильные образы. Сам Нил не заморачивался — лабораторный халат все покрывает, как и репутация чудилы. На него никто не посмотрит. В основном, занимаясь научной работой, он читает чужие статьи, какой-то дотошный персонаж однажды решил, что значительная часть чужих исследований, вписанная в дипломную работу, является гарантом доказательства вашего погружения в тему. Нил скучает, перебирая статью за статьей, особенно имея студенческий допуск к огромной базе публикаций. Ему скучно, скучно, за окном метет, метет языком смотрительница библиотеки, она говорит — скоро Йоль, настоящий праздник, сильнее и древнее вашего Рождества. Вплетенный морозными корнями вмиг погибающих от холода, только заслышавших его шаги деревьев. Нил погибает от холода, потирая костяшки замерзшей руки, натягивая тонкий рукав свитера на ладонь, двигающую мышку. На этом же запястье тикают незримые часы, приближающие момент. Если бы как в фильме — он бы зашел в библиотеку в компании таких же красавчиков, пока Нил притягивал бы поближе книги и ничуть не пожелтевшие журналы, лишь бы спрятаться. На деле вся эта стопка летит вниз, когда он разворачивается посмотреть, неловко задевая ее локтем, и без того шатко оставленную им на краю стола. Он ее не поднимет, думает Нил, принимая из его теплых пальцев упавшие вещи. — Спасибо? — Нил пытается улыбнуться, а не расплыться в улыбке. — Руки лед, — замечает он, даже не пытаясь спрятать свои в рукаве фиолетовой толстовки. — Люблю фильмы про вампиров, — сбалтывает Нил, и тот смеется. Смеется во весь голос в библиотеке, но никто не шикнет на них, какие предрассудки. Они такие взрослые, Нил мог бы позвать его на свидание, он такой взрослый и смелый, он совсем скоро не будет себе принадлежать, и это короткое время мог бы занять интересным, провести его приятно. Чтобы найти себе занятие на будущее — отскребать от ребер ошметки лопнувшего от чувств где-то внутри сердца, кашлять кровью и гуглить надуманные синдромы, подозревая, что болезни случаются все же не от недостатка любви. — Как покатались? — он и не собирается уходить, никто не ждет его позади с животными выкриками и подначиваниями, ему не нужно играть в футбол за школьную команду, он занимался боевыми искусствами, ему нет равных, Нил слышал. — Тоже был на склоне? — они садятся на стулья, Нил учится быть светским, сведущим, сведенным с ума. — Я не катался, но был там. — Интересно. — Может быть, — он держит в руках банку колы из автомата, которую только что вытащил из объемного кармана, пшикая язычком, банка открывается под его пальцами. Пока его не было, Нил от скуки читал про парадоксы, чтобы отвлечься. Парадокс случается прямо сейчас, он надеется, у смотрительницы под рукой карандаш и блокнот, чтобы описать их невозможное схождение в пространстве. — На самом деле в этом я не особенно хорош, — улыбается Нил. — Что-то подсказывает мне, далеко не каждый житель Осло появляется на склонах. — Туристы? — Просто куча туристов, — он чуть отпивает колу перед тем как начать рассказывать о своем не особенно удачном опыте катания в разгар сезона, о Рождестве, встреченном на склоне, фестивале, групповом заезде, лишь вскользь упоминая вдруг о ясных звездах, которые видно, если смотреть с крыльца их коттеджа. Это самое важное, по мнению Нила, и не только потому что его влечет куда-то к исследованиям звездного и межзвездного, как всякого физика тянет охватить все неизвестные области, натаскать мозг до приятной усталости, как после спорта. Нил влюбленно любуется им всем — от жестянки с газировкой до рыжеватых аккуратных ботинок, виднеющихся из-под кромки брюк, он закидывает ногу на ногу, когда рассказывает — большой и очень опасный кот, из всех студентов Нил завербовал бы именно его. Но весь разговор ему кажется, что именно это и происходит, но совершенно наоборот. До вербовки остается неделя, этот проклятый день Нил запомнит как день, когда он впервые к нему прикоснулся. Он говорит, было бы потеплее, можно бы было взять яхту. Нил задумчиво кивает, он задумчив с того самого момента, как получил от него приглашение погулять, и, задумчиво собираясь, он натягивал на себя футболку, рубашку, свитер, пальто и шарф, стараясь не смотреть в зеркало, расчесывая пальцами ладони волосы, не желающие нормально лежать. И взволнованно — выходил из своей комнаты, ожидая увидеть его на улице, еще не уставшего в ожидании, прислонившегося, может быть, к крыльцу, чтобы удобнее стоять. Но не ожидал его, в черной шапке и таких же по вязке перчатках, с термосом в руках — внутри почти кипящий, ароматный и зимний, с шиповником или имбирем, с дольками лимона или цветами гвоздики. Нил тянется для рукопожатия, но так хочет обнять. — Ты кажешься скрытным, — замечает он К яхтам они все-таки пришли, Нил предложил, это место кажется ему символическим, волны откатывают от берега, время разворачивается вспять, его учишься не замечать здесь, удивительно, что в вечном движении воды находится спокойствие и постоянство. — Ты тоже, — парирует Нил. Он смеется и наливает в крышку от термоса чай, поднимается пар, жаль, что поверхность крышки не обжигающе горяча, Нил бы объяснил этим свой румянец, он многое, что может объяснить, правильно, как оно есть на самом деле. Кроме этого, рационально все, кроме этого. Нил пьет за ним, незаметно лаская языком невидимый след, оставленный на крышке его губами, когда он делал глоток. Нил просто больной, серьезно. Чай пахнет пряностями, даже не приходится спрашивать, даже в голову не приходит, но он рассказывает про Мумбаи, напоминая Нилу, как тот спросил об этом на лекции. Нил погружается в рассказ, в его голове параллельно вьется другая мысль — он видит их со стороны, вместе прогуливающихся по шумному рынку, ловящих местных бандитов, расслабляющихся на мягких, но грязных подушках какой-то чайной, что угодно, даже самое бредовое. Он не может остановить поток бешеных влюбленных фантазий в своей голове. Нилу приходится вспомнить давнюю историю о семейной поездке в английскую глубинку, он пересказывает ее, чтобы не остаться в долгу, поделиться чем-то своим, хотя с радостью вывалил бы значительную часть своей биографии. Весьма неосмотрительно, совсем скоро о нем будет желательно знать ничего. Обхватив пальцами перила, он наклоняется вниз, кажется, что покачивающиеся мачты близко, что металл поручня уже не так холодит, что чужие пальцы не могут быть мягче того, как ты себе представлял. И такими теплыми не могут быть, осторожными, но не робкими, проникающими в твою ладонь, переплетая со своими, поглаживая самый край ногтя, нежно массируя, надевая на каждый невидимое кольцо. Кольца — звенья цепи, Нил уже давно был прикован. Все еще держа в одной руке крышку от термоса, Нил поворачивается, натыкается на уверенный взгляд, ему так нравится чужая близость, он шагает, но ближе некуда, шерстяной высокий ворот свитера греет ему кончик носа. Он пахнет так невероятно хорошо, Нил оставляется крышку ненадежно стоять на перилах и обнимает его.