Безмолвие

      Холодный ветер бьет в лицо, неприятно горяча уже заметно посиневшую кожу и заставляя содрогаться от каждого порыва. Роящиеся подле нее крохотные снежинки кажутся острыми иголками, что с каждым прикосновением впиваются все глубже и глубже, пытаясь пробраться под тяжелую меховую накидку.       Эрике кажется, что это не стихия, но само небо стегает ее плетьми, словно непослушного ребенка, каждый удар сопровождается громким воем, что напоминает ей плач, столь тоскливый и жалобный, что сердце сжимается.       Если оно, конечно, еще есть у нее.       Горький комок подступает к горлу, не давая дышать полной грудью, заставляя сглотнуть и вытереть набежавшие горячие капли слез. Слезы она никогда не считала, но сейчас было не время жалеть себя. Она зашла слишком далеко, и все, что ей остается — идти дальше, утопая в снегах и заставлять себя не оглядываться назад.       Она не имела права так поступать. Но и у нее не было выбора.       «Забыть о сожалениях» — звучащая где-то в глубине леса тростниковая флейта старого пана пусть и с фальшью, но наигрывает мотив знакомой мелодии. Когда-то давно Эзарель столь чудно наигрывал ее на цине в глубокие зимние вечера, а теперь…       Не в силах сдержаться девушка валится на снег и заходится в рыданиях. Впервые за эти месяцы она не может совладать с собой, со своей болью в груди. Впервые она не хочет слышать эту мелодию, что пробуждает в ней гамму самых ярких моментов, где были они, те, кто ушел и не вернется, став бесплотной душой.       И был он, самый молчаливый и неприступный, словно скала, но за горой мышц и гордым нравом скрывалось сердце, сердце, которое было столь добрым и трепетным, что могло бы полюбить и простить каждого.       Эрика надеется, что он простит ее слабость.       Рождество — торжество жизни, оргии снежных леди и веселящихся пьяных безумцев. Прошло три года, три раза она погружалась в эту яркую фантасмагорию праздника, пряча под маской и под кривящейся улыбкой все, что прошло, подобно сну на мягкой постели.       Все, что осталось от нее прежней — одно имя, которое выкрикивали ей, словно она прислуга, словно кукла, которая должна повиноваться и при любой возможности должна помогать всем и каждому.       Ветер крепчает и фейлин ускоряет шаги, утопая по колено в отвратительно мокрых и безмятежно белых снегах. Все, что ей нужно — пересечь этот холм и она сможет забыть.       Эрика ненавидит то, во что она превратилась. Но еще сильнее она ненавидит собственную слабость.       Она сбежала. Смалодушничала, оставив гвардию без единственного хранителя. Она — оружие гвардии, она — сосуд, в котором до сих пор хранится осколок священного кристалла. Она фигура, жертва для всеобщего блага.       И разве у нее был выбор?       Пересекая горную гряду и постоянно оскальзываясь на холодных, покрытых блекло-бирюзовой коркой льда камнях, Эрика задерживает дыхание, останавливаясь на самой вершине.       Ей некуда бежать. Она мнила себя свободной, надеялась, что, сбежав, навсегда забудет этот постылый глупый мирок, но у нее не осталось сил и пути, чтобы идти дальше по нему. Вернуться в гвардию она не посмеет, лучше бесславная смерть от мороза, но на свободе, чем смерть в удушающей своей слащавостью и всеобщим благом гильдии.       Постепенно силы оставляют ее тело и вот уже ноги перестают ощущаться, а кожа становится на ощупь, словно пластиковая, такая же гладкая и бесчувственная. Предательская дрожь охватывает тело, а теплая накидка давит словно балласт. Сползая на снег, девушка соприкасается головой с холодным каменным выступом.       «Не спи», — шепчет она самой себе, с трудом находя в себе силы хоть как-то мыслить. Она шла сюда не за смертью, но за путеводной мелодией флейты, к границе, где кончается мир живых и мир мертвых.       Блаженство охватывает ее сердце, едва перед глазами снова встает столь прекрасный ее душе образ.  — Как красиво, — шепчет дева, крепко сжимая рукой сильную ладонь мужчины, что приятно согревает кожу своим прикосновением. Кажется, в этот год выпало столь много снега, что теперь склон утопал в мягких покрывалах, словно гордая госпожа в мехах. — Но зачем мы здесь? Неужели ты устал от шуток Эзареля и не хочешь покататься с горки?       Снег мерно падает, а ветер треплет белокурую шевелюру Главы Гвардии, погода не располагает для прогулок, но Эрика доверяет этому мужчине всем сердцем и ей до безумия любопытно, что скрывается там, внизу, за горной грядой.       Валькион не отвечает, но улыбается, а затем подводит ее ближе к обрыву.       — Скажи, что ты видишь?       Эрика ощущает горькое разочарование, что подкатывает к самому горлу. Хочется сказать, что ничего, но во взгляде Валькиона столько воодушевления и столько надежды. Фейлин чуть хмурится, закрывает и открывает через пару минут глаза, но пейзаж не меняется. Всего лишь покрытая снегом пустошь, напоминающая какое-то по странному круглое поле и искривленные деревья, которые того гляди протянут лапы в поисках жертвы…       Эрика вздрагивает, когда Глава Гвардии приобнимает ее за плечи. В глазах мужчины застывает понимание, он ни капли не сердится за ее поспешную глупость.       - Я знаю, в этих местах живут одни из самых красивых и редчайших животных — лунные буйволы, что подобны мотылькам — живут недолго, но ярко сияя, так что ночь кажется днем. — Голос Валькиона спокоен, но в нем она отчетливо слышит нотки восхищения. Эрика с сомнением смотрит на пустые равнины, когда мужчина с теплой и самой искренней улыбкой подводит ее прямо к обрыву. — Они не показываются людскому взору, но каждый, кто пожелает, может их увидеть в ясные зимние ночи.       — Тогда почему же мы не видим их? — Девушка опускает взор на пустующую долину, пытаясь хотя бы издали, да разглядеть мерцающий огонек маленькой луны. Ничего, кроме снега и полуголых елок.       — Я их вижу, — чуть хмурится Валькион, — они очень красивы собой, но я хотел бы их никогда не видеть.       Голос его полон боли, на секунду кажется, что в глазах цвета расплавленного золота блеснули прозрачные капельки. Эрика не решается спросить, боясь задеть, но Валькион сам берет себя в руки. Сквозь собственные страдания он улыбается ей, зная, как трепетно она относится к его улыбке, нежно касается губами лба и легким жестом привлекает к своей груди, где теплится пламя, согревающее в столь сильный холод.       — Они красивы, но я не стремлюсь к ним, — чуть тише добавляет он — они приходят в наш мир для того, чтобы осветить путь тем, кто заблудится. Но время пока еще не пришло…       — Время для чего? — На лице Валькиона возникает таинственная улыбка, что пугает молодую фейлин до дрожи. Он не тот человек, кто скрывал бы от нее что-то сокровенное, но отчего-то именно сейчас ей кажется, что он не до конца с ней честен — Валькион?       — Однажды это произойдет, — Словно не слышит он, а затем осторожно приобнимает любимую за плечи. — Но сейчас я хочу радоваться. Радоваться с тобой и желать одного: чтобы ты никогда их не увидела.       Эрика смеется, ощущая, как спадает напряжение, падает в его объятия, целуя в губы, шутит о том, что он напугал почти до смерти и совсем не думает о том, что же случится дальше. Рождество и впрямь в этот раз было счастливым       Боль в груди заставляет ее сорваться в немом крике и схватить себя за волосы, заставляя давиться в немом рыдании. Бессилие и собственная злоба на саму себя давили, словно тяжелый валун, тянувший ее вниз, в бездну.       Эрика валится на снег, дрожа от подступившего холода и тоски. Только наедине с собой она может, наконец, выплеснуть свою агонию, может успокоить беспокойную, мечущуюся в сомнениях собственную душу.       Хотя она сомневается, что ее душа по-прежнему в ее отвратительном теле, кристалл забрал все, не оставив ничего, кроме боли.       «Лунный пастушок» уже выезжает из-под бурых облаков, звеня где-то в глубине небес на цитре, отбрасывая отсветы звездной мантии. Губы слегка приподнимаются, когда самая ярчайшая из всех звезд этого мира восходит над одинокой долиной.       Обессилевшая девушка усаживается на выступ, поджимая под длинную, промокшую из-за снега юбку, ноги. Внизу та же мертвая тишина, нарушаемая лишь громкими, жутковатыми криками диких серуфонов.       В ту ночь все было по-иному.       Прислонившись к покрытому ледяной коркой камню, Эрика прикрывает глаза, чуть заваливаясь. Она знает, что спать на морозе нельзя, но отчего-то сейчас ей так тепло, так хорошо, будто бы рядом…       — Валькион. — шепчут посиневшие губы столь желанное и столь сильно отдающееся болью в груди имя. Имя того, кто был воздухом для нее, кто был солнцем, согревшим для нее этот мир.       Кто был тем, ради кого она пошла на жертву.       Девушка резко распахивает глаза, но в следующую секунду бьющие прямо в глаза отсветы заставляют ее поморщиться и зажмуриться. Не видно было ни неба, ни земли, все заполонил чистый свет, словно все звезды решили вдруг резко сойти с небес.       — Валькион! — одно лишь имя отдает теплом на губах и придает сил. Поднявшись на ноги, Эрика ощущает некую легкость и эйфорию и, сама собой утопая в снегах, она несется навстречу сиянию, словно мотылек на огонек свечки.       На краю она останавливается, смотря вниз на мирно стоящих посреди заснеженной пустоши огромных буйволов, что, кажется, не замечают ее, общипывая кустарники. Эрика замирает, боясь спугнуть мимолетное видение и ощущает, что не может отвести взор от них. Теплая шерсть струится, словно густой поток шелка, отливающий в свете ярких, словно сияние месяца, причудливо изогнутых рогов.       Ей хочется подойти к ним, но она словно прирастает к земле, а сияние становится все ярче и ярче, разгораясь и заполоняя темный лес светом.       «Мне так хорошо» — Эрика блаженно улыбается, усаживаясь на снег. Она уже не чувствует холода, боли, не чувствует тоски, в блаженном забытьи восхищаясь золотистыми бликами, что освещают для нее путь. Ее собственный путь.       Теперь она знает куда идти и с рассветом она, наконец, доберется до…       — Эрика! — словно во сне она оборачивается на голос, не веря своим ушам. В ореоле сияния возникает мужская крепкая фигура, белые локоны трепещут на северном ветру, а глаза цвета солнца смотрят столь тепло и столь ласково, что берет в дрожь.       Не помня себя, она падает в объятия, зовет его по имени, плачет сквозь пробивающийся смех, но он молчит. Улыбается, столь нежно и кротко, стирает слезы с ее лица огромными горячими ладонями, целует, опаляя дыханием замерзшие губы и щеки.       Он здесь. Он рядом с ней — все, что может понять Эрика, прижимаясь к могучей груди и жадно внимая чужому голосу. И она теперь никуда не уйдет, они будут здесь с ним, в этой замерзшей пустоши встречать и провожать рассветы и закаты, разговаривать о пустяках, навсегда позабыв о предназначении и глупом пророчестве, любить друг друга вопреки всему и так будет продолжаться и завтра, и послезавтра…       Ощущение холода накатывает, словно волна при бризе, заставляя поежиться. Ужас охватывает ее, едва она замечает, как вспыхивает золотое сияние и как постепенно возлюбленный пропадает, растворяясь бесследно в темноте.       Жизнь одного буйвола, как жизнь мотылька. Они гаснут один за другим, умирают, застывая нелепыми, уродливыми фигурами на снегу. Они уходят в небытие.       И вместе с ними уходит Валькион.       Дракон улыбается, постепенно пропадая, когда Эрика всхлипывает, силясь схватить его полупрозрачную руку. Она согласна на все, лишь бы снова удержать его и никогда больше не расставаться с ним.       Желанное тепло постепенно сменяется холодным ветром.       Сейчас или никогда.       — Подожди меня! — просит она и, улыбнувшись, делает шаг.