bad idea

— Слушай, придурок, ты не замечал, что на своего драгоценного Поттера внимания обращаешь больше, чем на меня? — Марлин появилась на пороге комнаты так же внезапно, как и начала говорить с такой резкой интонацией. Чаще всего она строила из себя дурочку и невинную овечку, которая и шептать-то может лишь томным голосом всякие пошлости. Но Сириус уже давно заметил, что они больше не возбуждают. МакКиннон стала его пассией целых полтора месяца назад, а это новый и невероятный рекорд за всю историю отношений Сириуса. Ему надоедали бесчисленные девушки, да и он сам не внушал им прежней симпатии после более близкого знакомства, хотя все поголовно утверждали, Блэк — мастер в сексе. Но только первую неделю, потому что дальше ему становилось скучно и тоскливо, а на бытовые просьбы он чаще всего огрызался, снова пропадая у Джеймса. Сириус был из тех парней, которых всегда окружают девушки — даже глаза разбегаются, просто вокруг все одинаковые, сразу же соглашаются жить с ним в двухкомнатной, но тесной, захламлённой квартире, а ещё пафосно и наигранно стонут, считая, что так выглядят сексуальнее. Марлин скрестила руки на груди. Она всё это время медленно доходила до точки кипения, сейчас переходя на лёгкие оскорбления. Впервые. Ей нравился статус возлюбленной Блэка, хоть они и никогда не договаривались, что будут встречаться. Пара сразу же съехалась после знакомства, заранее зная, что это ненадолго, ведь они не вытерпят компании друг друга, как бы не было спокойно рядом — оба любят командовать и держать ситуацию под контролем, а усугубившееся в последнее время пристрастие брюнета к алкоголю доводило девушку. Но находиться в близком кругу и компании парня представлялось престижным, он — местная знаменитость ещё со школы, наравне со своим дружком Поттером. Просто Джеймс — мамин сынок, которого всё устраивает, а Сириус сбегает из дома, ворует в магазинах пиво и периодически заявляется на элитные тусовки, где толкают дурь или продают оружие. Если обобщать, то старший сын самого влиятельного семейства города позиционировал себя бунтарём и нелегалом, но и без помощи других понимал — это только то, что способствует обсуждению его личности, обусловленное вероятным синдромом дефицита внимания. Может, как раз из-за вызывающего поведения это самое семейство поскорее отреклось от наследника, хотя сам брюнет сваливал всё на скверный характер матушки, почти искренне не веря в свою вину. В детстве его не особо замечали, поэтому почему бы не засиять ярче всех сейчас? А каким способом — неважно. — Ты не трахаешься с ним случаем? — МакКиннон гордо вскидывает голову. Она не глупая, она всегда была храбрее и подвижнее, чем все остальные. Девушка и сама была не в курсе, какая она на самом деле, стараясь воссоздать из оболочки то, что понравилось бы всем, но это не становилось проблемой — её устраивало, ей так было комфортнее. Это то, от чего парню пришлось оттаскивать Марлин всё это время, заставляя поверить в себя настоящую: она медленно открывалась ему, прижимая ночами голову к чужой груди, и тихо всхлипывала, рассказывая истории, впечатлявшие её в детстве: про птиц, селившихся возле дома, про увлечение Древним Египтом, про любовь к экономике и голландские вафли, которые ей подарил репетитор по немецкому одиннадцать лет назад, утверждая, что если их съесть на Рождество, то все желания исполнятся, а она совсем забыла о них. Блондинка в его руках, чувствуя теплоту и заботу, становилась маленькой девочкой, скинув с себя неприятный и липнущий к коже слой роковой красотки, впервые за долгое время вспоминая, как же без него хорошо, гораздо легче. — Нет. Блэк устало прикрывает глаза, крепко сжимая горлышко имбирного пива. На вкус оно отвратительное, но зато самое дешёвое. Он не врёт, правда не врёт, ибо Поттер его лучший друг, всегда им был и остаётся. Что-то большее? Пожалуйста, только не это. — Но ты не замечаешь, что я даже больше не ночую здесь и постепенно собираю вещи, — Марлин поднимает брови, ожидая удивление, которое не получает. Он в курсе. Она поджимает губы, не хочет этого говорить, тянет до последнего, но готовится с самого первого дня, как только переступает порог квартиры. Уверена, что между её теперь уже бывшим парнем и его другом нет абсолютно никакой интимной связи, но хочет задеть за живое, продемонстрировать, что ей тоже может быть обидно, что ей тоже бывает слишком мало банального внимания, которого с каждый днём становилось всё меньше. — Я ухожу, Сириус. Без понятия, почему не сделала этого раньше, только тратила время. Ебись со своим Джимом или любым другим мужиком, но меня не трогай. И только не отрицай того, что у тебя тогда встал на рекламу дезодоранта, — девушка уже находилась в коридоре, обуваясь. Она всё давно спланировала, не оставив тут ничего своего, кроме длинных блондинистых волос на полу, чтобы иметь возможность уйти в любой момент, запихнув в карман куртки наушники, пачку жвачки, зарядку, телефон и тушь для ресниц — её стратегический запас на все случаи жизни. — Я не понимаю, тебе нужно это скрывать как-то, вот и меняешь каждую неделю себе подстилку, чтоб никто не заподозрил? Молодой человек поднялся, чтоб проводить. Ему всё равно, он понимал, что она постепенно уходит, постоянно увеличивая расстояние, а сейчас уже кладёт пальцы на ручку двери. Ему не нужна МакКиннон-девушка — скорее подруга, которой та успела стать. Это беспрецедентный случай, потому что, если честно, парень даже не все свои отношения мог бы вспомнить, только вот она отпечаталась на подкорке сознания своей изящной улыбкой и тем, что вечно убирала прядь волос за ухо, а ещё требовала с собой особенного поведения, зная о наделённости привлекательностью и умом. Поэтому злится, поэтому хмурится и надувает тонкие губы, но с высоты роста брюнета выглядит забавно, потому он только улыбается. — Пока? — пропускает мимо ушей все её слова. Смотрит выжидающе, но не жалеет о уходе, зная, что она всё равно будет где-то поблизости в трудный момент или точно зайдёт на чай, когда остынет после сегодняшнего разговора, попросит духи на свой День рождения, а сама чуть позже устроит ему вечеринку-сюрприз с самодельным тортом, на которую пригласит саму себя, именинника и Джеймса. Блондинка мечется ураганом, везде и всегда успевая, а потом только скромно смеётся и благодарно прикрывает ресницы. Она просто ведьма, которая заколдовала свои волосы, из рыжего превратив в светлый, прячет острые зубы и ухмыляется бесовски, если приглядеться. Она и не представляет ничего другого, тихо рычит от досады, но быстро успокаивается. — Ты действительно хороший, Блэк. Только попробуй сначала стать более деятельным, наверное? Разберись в себе и подумай, нужно ли всё это, лучше уж вызвать проститутку в таком случае. А смысл терпеть девушку больше двух часов в день, правда? — Марлин расстроенно прикусывает язык, вспоминая, что хотела дать конструктивное наставление, надеясь на то, что оно поможет, но понимая логически — нет, уже никак, ведь Сириус вряд ли даже станет слушать. Всё равно оставить хоть какой-то след в лохматой голове необходимо для утешения собственной гордости, но в итоге МакКиннон как всегда скатывается до сарказма. А он вообще не помогает. — Ладно, говорить всем, что твоя персона свободна или пусть сами спросят? — Сами, хочу сделать перерыв, — на автомате произносит Сириус, даже не задумываясь над смыслом слов. — О-ху-еть. Если честно, то никогда и подумать о таком не могла, — девушке всё равно, она раздражённо ведёт руками, ощупывая карманы, а потом быстро встаёт на носочки и оставляет последний поцелуй на губах человека, ставшего, вероятно, за последнее время даже другом, которого удалось слишком легко прочитать спустя восемь дней. МакКиннон прекрасно знала, что всё так и будет. Возможно, даже сочувствовала этому идиоту, просто не хотела уходить, не наехав на него. Она смотрит, пару секунд размышляя. С ним было весело. Иногда. — Я буду скучать, Блэк, можешь даже позвонить, если случится какой-нибудь пиздец, — она жмёт плечами и отворачивается, открывает дверь, оглядывается, замечая крайне растерянное выражение лица парня, но он всё же ей улыбается одними уголками губ, тянет руки, поправляет шарф и проводит тонкими пальцами по волосам. Девушка кивает, тоже ласково и печально улыбаясь. И закрывает дверь. Сириус остаётся один в тусклом свете оставшихся лампочек, которые уже на грани перегорания. Он тоже. Сразу же становится как-то слишком пусто: даже если и во время того, как Марлин уходила, ему было наплевать, то сразу же после того, как она действительно закрыла дверь за собой и действительно больше не вернётся, дошло произошедшее. Надо меньше пить, иначе это и вовсе притупит эмоциональность. Блондинка ушла, пожалев его под самый конец, но не подумала о выработавшейся привычке и том глухом отчаянии, когда он впервые понял, что теряет, что больше не сможет каждую ночь зарываться в тонкие шелковистые волосы. Тогда Блэк ничего не сказал, не акцентировал на этом внимание, даже с интересом ожидая момента, когда же девушка сорвётся, не желая больше раздевать её и целовать в шею, а только слушать вместо этого тихий лепет сонным голосом, к чему она была расположена довольно редко. Ему просто не так давно пришлось смириться с тем, что она ускользает из его дрожащих пальцев, унося с собой настоящий образ брюнета, который успела застать. Без него будет лучше, без него ей станет спокойнее, и блондинка не станет гнаться за самой собой, вновь влезая в шкуру той МакКиннон, привычной всем. Её хрупкие кости сломались под грозным взглядом Сириуса, она закусила губу и сбежала. Но винить её в этом нельзя. Парень любил её как близкого друга, до сих пор любит любой, держал золотистые пряди, когда та перебирала с алкоголем, смахивал слёзы, вызванные кошмарами, а потом с восхищённой и собственнической улыбкой замирал, видя во всём великолепии. Несмотря ни на что, девушка становится его авторитетом, имея более холодное сердце и рассудительную голову во всём, что не касалось её прямо: в быстром решении конфликтных ситуаций, определении наиболее логичного пути, который понесёт за собой меньше всего проблем, нестандартном подходе. К ней стоит прислушаться, если она даёт совет, если загорается новой идеей. Это человек, работающий на чужом одобрении, на похвале, находивший прекрасное в каждой мелочи. Марлин МакКиннон удивительна и без своей красоты, во что заставил её поверить тот, от кого она меньше всего этого ожидала. Она могла злиться, но не вечно, с придыханием вспоминая часть её сердца, открывшуюся исключительно благодаря Сириусу. И почему-то всю жизнь поиск самого себя становился для Блэка главной задачей. Он не был уверен в том, правильно ли осознавал себя сам полностью, много времени проводя за анализом среды, в которой находился, влиянии её на формировании его как личности, но сразу легко подмечал притворство со стороны большинства людей. И пропагандировал «становление собой», стараясь помочь людям, сбегавшим от реальности путём потери своей индивидуальности и принятием на себя более удобной для остальных роли. И Марлин сказала, что ему нравятся парни. «Ебись со своим Джимом». Но он, выросший в пафосном поместье Блэков, никогда и не думал ебаться не только с Джимом, но и с парнями вообще. Не думал. Вероятно, в этом как раз и состоит главная проблема. Очень часто Сириус отвлекается на более эфемерные и философские темы, не думая о том, что находится гораздо ближе и несёт за собой больше последствий. Он растерянно садится на кухне, выбивая по столешнице такт знакомой мелодии. Это всё звучало крайне глупо и неправдоподобно, но начало немного подташнивать от волнения и выводов, за которыми он даже не успел проследить и до конца понять, только вот мысли тревожно бились о череп. Если постараться выстроить логическую цепочку (с чем у него крайне плохо) и включить воображение, то секс с мужчиной не вызывал отвращения, даже если представлять себя в пассивной позиции, что уже было дико непривычно. Только тупой факт происходящего без положительных или отрицательных эмоций. Вероятно, мозг отказывался думать, ибо в памяти незаметно всплывали все привлекательные и фееричные мужчины в тех же фильмах или случайные прохожие, на которых взгляд приходилось задерживать гораздо дольше, чем делают натуралы. Но тут Блэк отмахнулся от мыслей, вполне здраво предположив, что накручивает себя. Марлин сказала, что можно позвонить. Прошло десять минут с тех пор, как она покинула квартиру, пора ли уже просить совета и объяснения её случайных слов, которые заставили слишком крепко задуматься? Других бы не стало это волновать, они забили бы, тут же начав говорить гадости о своей бывшей, перемывать ей кости и жаловаться на одиночество. Хоть Марлин и не замечала, но Сириус привык слушать её, обращать внимание и часто действовать в соответствии с её решением, ибо знал — чаще всего МакКиннон права, а она в такие моменты только восхищённо смотрела на него, прикрывая веки, обрамлённые пушистыми ресницами. У Сириуса были убеждения и книжки про Шерлока Холмса в детстве, когда единственной мечтой стало выработать у себя автоматический дедуктивный метод, где главная составляющая — внимание к деталям. Он приучал свой разум выделять множество конкретных вещей, что в будущем как помогало, так и делало всё только хуже. Ему никогда не удавалось хорошо писать выводы к сочинениям, подводя итог рассмотрения отдельных аспектов, потому что теперь взглянуть на цельную картину становилось дико сложно. Но зато отдельные фразы, таблички с улицами и ценники вечно захламляли память, чаще всего заставляя просыпаться ночью в холодном поту из-за звучащей в голове вырванной фразы с очередными обвинениями. Так каким образом можно найти себя, если ты знаешь только несколько маленьких составляющих, которые никак не складываются во что-то более общее? И если же и смотреть на парней, то каким образом связать это в определение своей сексуальности? Он вообще не понял, как за несколько секунд пришёл к этому вопросу, но тут же загорелся идеей хотя бы постараться, хотя бы попробовать, чтоб наверняка убедиться и больше никогда не возвращаться. Как люди вообще осознают свою ориентацию? Почему нельзя просто окунуть свой волос в специальную жидкость, меняющую цвет, и сверять появившийся оттенок по таблице. Индикатор на гея. Гейский индикатор. Но ладно, так стало бы гораздо скучнее. Блэк же хитро улыбнулся и в предвкушении облизнул нижнюю губу, как бывало всегда при возникновении новой цели или интереса. Блэк думал об этом несколько минут, но его всё равно это уже начинало бесить. С чего? Просто на секунду, когда он только услышал слова девушки, показалось, что это звучит как правда. Как чистая правда. Пока он сам не отмахнулся, вспоминая, что вообще-то никогда не имел опыта с парнем. И определяется ли твоя ориентация только сексом? Он никогда не думал, да и не хотел, ибо диссонансов в жизни было предостаточно — ещё один становится крайне лишним, тягучим и вовсе не сладким. Сириус бы назвал себя придурком, с чем многие согласились бы, но чаще всего верх брала импульсивность, а не подобные бесполезные раздумья. Он чёртов практик, а не теоретик — ему нужно срочно проверить любую глупость, а не искать информацию об этом и пропускать через себя. У него разряжен телефон, и это такое себе. Он вставляет в розетку, подключает заклеенный в трёх местах провод и ждёт. Ждёт лишь бы одного засветившегося процента на потрескавшемся экране. Ему, пожалуй, всё равно нечего делать и некуда девать деньги, которые Сириус не привык тратить за пять лет шатания по улицам, проживания даже у малознакомых людей и съёма самых дешёвых квартир, пока мать не умерла, а наследство не перешло старшему сыну. Первое, что он сделал, получив крупную сумму, — купил десять пачек презервативов, с которыми раньше всегда были проблемы. Но экран загорелся, а дрожащие пальцы открыли браузер, педантично вбивая в строку поиска нужные слова. Через пару минут Блэк просто тыкает наугад, копируя номер телефона, а потом звонит по нему, почти не дыша слушает прохладные гудки. — Здравствуйте. Он улыбается самой хищной улыбкой, внезапно чувствуя прилив энергии, в груди что-то резко поднимается, заставляя выпрямить плечи. Блэк отвечает, слушает и уже не сомневается в том, что не ошибся, так быстро решившись. И вновь нехотя признаёт — Марлин хуйни не посоветует. — Возраст? — От двадцати до двадцати пяти. — Пожелания и предпочтения? — Нет. Спустя ещё тридцать секунд звонок завершается спокойным и официальным прощанием девушки. Только вот вместе с ней исчезает и вся уверенность в содеянном. Сириус замирает испуганно, как будто только сейчас понимая, что натворил. Но как раз эта опасность, страх и состояние, близкое к аффекту, интересует, волнует. Это приятное тепло, которое разливается при воздействии неожиданности, настороженности и нетерпения одновременно. Ему нравится, нравится думать о том, что жизнь — не такое уж и дерьмо временами, когда ты так легко можешь вызвать себе на дом человека, с которым сделаешь всё, что возможно, но это не воспринимающаяся тобой личность, а игрушка, пустышка, которая, если что, смолчит, не полезет туда, куда не надо, с которой ты больше никогда не встретишься, а если это и произойдёт, то вы скорее всего-навсего не вспомните друг друга. По крайней мере, убираться не надо, хоть он этого никогда и не делал. Но сердце стучало до боли: если ему не понравится, то он заплатит сколько надо, но выставит за дверь. Небольшой эксперимент, который, Сириус уверен, не увенчается успехом. Ноги неосознанно поплелись в спальню, а руки раскидали вещи более-менее по местам для создания иллюзии порядка просто ради приличия. Ему стоило бы заметить, что многое в своей жизни Блэк делал или испытывал за неимением альтернативы или от скуки, но редко по собственному желанию или необходимости. Особенно сейчас, когда он бросил работу, устав от неё. У него были деньги и старое поместье, которое хотелось развалить на кусочки или же тоже продать. Он всё никак не мог определиться, что важнее: логика или чувства. Парень нервно постукивает пальцами по комоду, проводит по глубоким царапинам, которые оставила собака одной из девушек, ненавидящая эту квартиру. Сириус снова сомневается, ибо вообще не представляет то, как это будет. Может, никак? Может, ему показалось и привиделось, а ничего на самом деле он не делал? Тогда пусть ему покажется и эта жизнь, текущая в бездну, эта мнимость и неприязнь к окружающему, безответный крик в пропасть о саморазрушении, который он периодически испускал. И этот звонок был одним из его проявлений. Казалось, что каждое действие тоже имело отношение к нему, ласково успокаиваемое шумом ветра в пустой голове. Ничего. Вот то, что спасало, кроме бесчисленных девушек. Вот то, что спасало от беспорядка в мыслях и вокруг, потому что ему извечно казалось — ничего уже не будет как прежде, ведь «прежде» не существовало, а всегда оставалось таким: серым, чуждым и бессмысленным. Он не был уверен, что хочет жить, может, в этом и оставалась главная проблема и трагедия всех событий, жизней, проходящих мимо, лет и возможностей. Блэку всего двадцать один, и никаким образом не объяснимо безразличие, поселившееся в нём. Оно существует, оно было раньше, но растёт всё стремительнее и невозможнее. Блэку, по сути, всё равно на все свои действия, ему хочется спать и невероятно много курить, может, даже больше, чем раньше. Но он всё равно нервно приглаживает волосы и переодевает домашнюю футболку после душа. Ему почему-то хотелось в очередной раз доказать свою чистоплотность, проявлявшуюся только в отношении к себе, но вовсе не к окружающей обстановке. Никто никогда не заставал его, например, с сальными волосами, в отличие от бывшего одноклассника, Северуса Снейпа, который исключительно так и ходил. Даже когда Сириус бессмысленно бродил по улицам днями, всё равно ему удавалось выглядеть если не идеально, то вполне хорошо. Многие утверждали, что это гены, доставающиеся только высшим слоям общества, но он смотрел на свою мать, в тридцать лет уже выглядящую как старуха, и понимал, что ему просто повезло. Хоть в чём-то. Но Блэк всё равно даже в привычных стенах своей квартиры чувствовал себя как-то неуютно и даже сломлено, словно на него однажды взвалили тяжёлый груз, а спустя долгое время убрали его, оставляя в крайне непривычном положении, когда даже не получалось выпрямить спину. Он это сделал, позвонил по ебучему номеру телефона, обозначил мужской пол, находясь в каком-то бессознательном и возбуждённом состоянии, в котором так тяжело соображать. Стоило ли того банальное желание проверки собственных убеждений? Брюнет дёргает головой, замечая, что у него от волнения трясутся руки, потому что впервые последствия поступков обрушиваются так скоро, давя на плечи. Он слишком мало подумал для подобного решения, а сейчас дышал хрипло и оглядывался так, будто впервые замечал всё вокруг, брезгливо понимая, что его окатило волной холодного пота. Но вместо того, чтобы паниковать, Сириус глубоко дышит, постепенно успокаиваясь, и уже второй раз за вечер меняет футболку. Блэк привык не теряться никогда, в стрессовых ситуациях ощущая пленительный выброс адреналина, от которого только сильнее блестели глаза, а на губах расцветала лучезарная улыбка, руки быстрее перебирали воздух, мозг подкидывал больше идей и демонстрировал всё, на что был способен. Когда раздаётся хриплый из-за поломки звонок в дверь, сердце срывается с тонких сосудов и проваливается куда-то вниз, подстрекая промолчать, замереть и не шевелиться. Блять. Становится более одиноко, чем когда-либо, но страх перед устранением этого ещё более дикий, необоснованный и медленно разглашающий о срыве кардиограммы. Сириус в сотый раз проклинает свою импульсивность и становится не уверен в своих действиях, но в то же время неотразимо улыбается. Он заебался состоять из одних противоречий, а ещё и представить не мог, как проходят подобные встречи, особенно с парнями. Ничего сложного быть не должно, верно? Но тяжело становится сразу после того, как дверь открывается. — Если у тебя есть какие-нибудь тупые фетиши или наклонности к БДСМ, то давай я лучше сразу пойду, — первое, что говорит парень, закутанный в разноцветный шарф. И он... блять, он вообще не выглядит как человек, которому ты платишь деньги за то, чтобы трахаться. Абсолютно. — А если бы ошибся адресом? — тут же язвит Блэк, используя это как защитную реакцию, не в силах понять, каким образом нужно реагировать. — Такое случается, но ты выглядишь как забитый гей, поэтому я отбросил сразу все сомнения, — незнакомец выжидающе смотрит, чуть наклонив голову, но потом вскидывает брови, не удовлетворившись молчанием. — Так я остаюсь? — Да, да, — спохватывается Сириус и хочет указать на вешалку, помочь, но парень делает всё сам. Чёрт возьми, что это был за парень. Брюнет пытался убедить себя в том, что он в порядке и совсем не волнуется, но на деле он охуеть как волновался. Вероятно, настолько сильно впервые в жизни, потому что привык не задумываться перед совершением действий, всегда имея в голове запасной план. Но сейчас, сейчас вообще нет, ибо плана главного, уже не говоря о запасном, просто не существовало. Были только намётки, при которых сначала нужно улыбнуться, спросить имя, возможно взять за руку и провести в спальню, но не стоять, периодически сглатывая слишком громко. Кстати, об имени. — Как тебя зовут? — голос чуть дрожит, но истинная причина этого скрываема довольно тщательно. По мнению Блэка. — Спасибо, теперь я точно не сомневаюсь в том, что ты первый раз платишь за секс. Странно, если тебе никто не даёт. У тебя были мужчины до этого? — парень снова вперивается взглядом. Как его вообще допустили к работе? Сириус хочет опровергнуть услышанное и сказать, что он переебал всех в этом городе, включая мужчин. Но вместо этого он отрицательно мотает головой. — Будет лучше, если я стану активом, тогда смогу показать всё. От этих слов по коже проходят мурашки. Нет-нет-нет, это вовсе не то, что хотел Блэк, совсем не то, ради чего он решился на эту авантюру. Но он окидывает взглядом парня снова и снова, чувствуя, как постепенно успокаивается. У незнакомца прекрасные волнистые мягкие волосы (на вид уж совершенно точно мягкие), длинный нос и веснушчатое лицо даже зимой, даже без солнца, а ещё полупрозрачные, густые ресницы и тонкие губы. Наискосок проходит белёсый шрам, а рядом с ним ещё пара, но не настолько заметная. И именно поэтому при первых секундах сердце забилось чаще. Сириус никогда в жизни не видел настолько привлекательных парней, с такими тонкими пальцами, быстро расстёгивающими куртку, и немного укоризненным взглядом, голосом с хрипотцой. Он не знал, влияло ли на лёгкое возбуждение знание того, что совсем скоро они будут в спальне наедине слишком близко, но внизу живота что-то тоскливо потянуло. Почему, просто почему, когда брюнет уже почти не сомневался в своей натуральности, ему попадается такой парень? В его чертах, преисполненных нежности, хотелось спрятаться, согреться, а, увидев горчичный свитер крупной вязки, Сириусу уже и представиться не могло, как незнакомец раздевается, лишаясь такого милого элемента одежды. Он милый. До боли милый и красивый, но только не по словам и интонациям. Блэку сразу стало как-то по-особенному жалко и тепло на душе — то, что он в последний раз испытывал, наблюдая за тем, как младший брат переходит в средние классы, в школу, где уже был старший, где теперь он будет рядом с ним, безропотно надеясь, что это поможет восстановить отношения, износившиеся со временем. Сириус смотрит на парня, зашедшего в его квартиру, и понимает, что даже готов лечь под него, лишь бы продолжать смотреть. — Так твоё имя? — Этого не спрашивают, — он раздражённо морщит нос, но тяжело вздыхает. — Ремус, если тебе действительно интересно. Ты точно готов? — он склоняет голову чуть на бок, а потом заходит в ванну, которая рядом со входом, моет руки, будто давая время на раздумие, принятие решения. Разве так должно быть? И дальше по интуиции он находит спальню. Хоть Блэк никогда и не заказывал себе проституток, ему показалось, что Ремус какой-то неправильный, что он не соответствует своему роду деятельности и ведёт себя осторожнее, чем «другие». У него, вероятно, самая искренняя улыбка и искристый смех, только вот этого совсем незаметно под настороженным взглядом и отросшей чёлкой. Ремус прикрывает дверь в комнату и щёлкает выключателем, оставляя только слабый свет из окна. Совсем скоро окончательно стемнеет. Что тогда? Внезапным движением Блэка прижимают к стене, отрезая от возможности изменения решения, отрезая от выхода, потому что к нему ластится чужое тело, грудью и пахом в особенности, а одна прохладная рука задирает край футболки, мягко обводя рельеф выпирающей косточки таза, поглаживает бок, проходясь по нему подушечками пальцев. Ему и не хочется убегать отсюда, но глаза быстро автоматически скользят, ища путь к отступлению, и тут же Сириус концентрируется на Ремусе и ощущает приятное покалывание на коже от его дыхания, чуть прикрывает глаза, стараясь справиться с волнением, и облизывает внезапно пересохшие губы, затылком упираясь в твёрдую поверхность. Подкашиваются ноги, и он бы уже упал, если бы не довольно сомнительная опора. По сути, ничего такого не происходит, только изящные пальцы игриво гладят кожу совсем рядом с резинкой шорт, но почему-то уже становится слишком жарко от слепого предвкушения. Чёрт, всё вообще идёт не по плану, который не особо-то и существовал. Ремус останавливается, чуть отстраняется и ждёт. Он всегда такой терпеливый? Только глаза горят, как у хищника, увидевшего лёгкую добычу, а руки щипают кожу, покрывшуюся мурашками. Парень улыбается, демонстрируя ряд аккуратных маленьких зубов, словно совсем детских, но с острыми и чуть выпирающими клыками. Улыбается угрожающе, пристально взирая из-под слегка опущенных век, пошло и развратно. По нему и не скажешь, что он так умеет, но ему крайне идёт. — Но только без губ, — шёпотом произносит парень, словно переставая дышать и ожидая ответа. Блэк кивает. И чуть не задыхается, потому что Ремус рывком припадает к его шее, как можно плотнее прилегая ко всему его телу, покусывает бледную чувствительную кожу, ласкает её губами, явно оставляя засосы. Его хрупкие руки внезапно становятся сильными, обхватывают чужие бёдра, пока Сириус чувствует, что в шортах стремительно становится тесно, напряжённо глотая ртом воздух, хочет что-то сказать, остановить всё это пока не поздно, перестав рушить уклад своей привычной унылой жизни, не пускать в неё новые возможности и интересы, не подтверждать для самого себя, что парни всегда были привлекательны. Он не хотел этого признавать, сокровенно пряча на задворках сознания, но, блять... уже начинает казаться, что всегда так было, всегда парни зажимали его в углах, пальцами водили по торсу и шептали ванильную чепуху, и это всё резко позабылось, становясь непривычным, как и всё новое. Ремус целует его то страстно, то нежно, опускаясь влажной дорожкой к воротнику футболки, которую тут же стягивает. Горчичный свитер оказывается на полу, и только после этого становятся заметны белые затянувшиеся шрамы, которыми исполосованы бока и грудь. Такие же, как и на лице. Блэк шипит от нетерпения, сам от себя такого не ожидая. Внезапно он чувствует себя как какое-то раздробленное существо, одна часть которого полностью напряжена и сконцентрирована, стараясь взять всё под свой контроль, а вторая медленно и бессознательно спускается на пол под действием сладкой истомы, уже практически отключаясь. — Тише, — нежно шепчет на ухо хриплый голос, возвращающий к реальности. И в одном этом слове слышится насмешливая улыбка. Ублюдок. Сириус осторожно ложится, радуясь этому, иначе он прямо сейчас бы упал на месте. Парень над ним, надавливая рукой на грудь, заставляет жадно втянуть в себя воздух. И когда щёлкает пряжка ремня на чужих штанах, то из-за этого звука буквально становится слишком горячо. Незатуманенная часть мозга вполне чётко понимает, что джинсы на нём по размеру, а потому не требуют фиксации, что ремень — просто уловка, предназначенная для фетишистов, но нельзя не признать, что этот звук отдаётся волнующим трепетом в груди и внезапно обильным выделением слюны. Это ощущалось, как тот самый момент перед сном, когда ты остаёшься в реальном мире, но на самой его грани. Момент падения с кружащейся вокруг комнатой и отнявшимися конечностями, которыми больше нельзя пошевелить. Через глубокую толщу слышно бормотание Ремуса, наполненное похотью и желанием добиться хороших «чаевых». Но парень старается не думать об этом, не думать о деньгах и том, что это только спектакль, сыгранный одним актёром, предназначенный для одного зрителя. Просто впервые делал что-то не он, а с ним, поэтому роль в пассивной позиции сразу же возымела свои плюсы, которые раньше представлялись проявлением слабости. Брюнет успокаивал себя тем, что быть слабым — нормально, тем более всего раз, тем более, если никто не узнает. Ремус, немного жёсткий при знакомстве, в постели действовал так плавно, что Сириус таял под каждым его прикосновением, тут же раскаляясь до предела, забывая о личности партнёра, помня только самое миловидное, но в то же время грубое лицо и горящие глаза. Глаза совсем янтарные, как горячий воск золотистой свечи с блёстками и перламутром, они заглядывают внутрь тебя, никогда не радуясь обнаруженному, они проверяют на наличие всего подряд, тут же выделяя наиболее подходящего человека и, если обладатель захочет, выразят любую эмоцию, даже если её не испытывают. Сейчас они напускали тяжёлый жёлтый туман, расстилающийся по дну черепной коробки, постепенно просачивающийся и в мозг, оставляя там свои ядовитые пары. Блэк если и ощущал себя хоть как-то, то только шестнадцатилетним девственником под руками опытной выпускницы, которая сжалилась над мальчиком, благородно решив передать ему мастерство секса. Но когда до слуха доносится звук рвущейся упаковки, то сознание немного проясняется, со страхом вспоминая о самой важной части. Ремус раскатывает презерватив по вставшему члену, и, замечая сменившееся выражение расслабленного лица, нагло щурится и усмехается, тут же решаясь на неожиданный шаг. Он медленно склоняется, проводя чуть приоткрытыми губами около уха, подмечая необыкновенную тишину со стороны парня, касается плеч и как бы невзначай задевает соски, а потом размеренным движение облизывает головку Сириуса, вбирает её полностью в рот и выпускает на выдохе, тут же горячим языком обводя по всей длине. Брюнет честно старается зажмуриться и не думать вообще ни о чём, но на грудь как будто что-то давит, мешая дыханию, когда приходится выгибаться, сжимать простынь в кулаке и шумно втягивать воздух через нос, еле слышно простонав в себя. Ремус прислушивается, дерзко обхватывает чужую шею ладонями, заставляя оголить её и закинуть подбородок, вытянуться и напрячься, легко целует в линию челюсти и покусывает мочку уха, совсем отвлекая от того, что одна рука скользнула ниже, одним пальцем входя в Блэка. Блять. Это уже слишком много, слишком непривычно. Парень одновременно был рад и проклинал то, что теперь не может остановиться. Ему бы хотелось перестать задыхаться от страха и возбуждения, уйти из этой комнаты как можно дальше, но излишнее любопытство царапало грудь изнутри, убеждая, что у всего начатого должен быть конец. Если он попросит, то Ремус конечно прекратит всё, быстро оденется и уйдёт, но нет. Брюнету стало необходимо хвататься за образ парня, тяжело всасывая в себя воздух, пока он умело растягивал Блэка, потому что тот возбудился, только представив их секс на долю секунды, он просто обязан опробовать всё, определиться окончательно и никогда больше не отпускать осознание своей ориентации. А ещё пальцы внутри него слишком длинные, а потому отвлекают от мыслей. Ремус смотрит на ежесекундно меняющееся лицо и ухмыляется. У него давно не было девственников, да и тем более таких симпатичных. Но больше ничего. У клиента грязная квартира, наверняка тупые шутки и уровень интеллекта ниже среднего. Наверное, так даже лучше, ибо парень ненавидел наигранно умных людей, постоянно это демонстрирующих, часто бессознательно. С ними никогда нельзя расслабиться и отпустить своё тело, отправляя его в собственное исследование. Умные люди неотрывно следят за каждым движением и еще чертовски возбуждают, пока не начинают нагло выёбываться своими познаниями. «Да мне плевать, чувак, можешь простонать какую-то хуйню хоть на эльфийском — мне пле-вать». Но Ремуса в основном не спрашивали и не пытались впечатлить, его сразу брали за волосы и ставили на колени, интенсивно двигая тазом. А этот придурок спросил его имя. Что страннее всего — он ему его сообщил без капли сожаления до сих пор. Но удовольствие, получаемое клиентом, в любом случае снова выглядело крайне забавно. Брюнет крепче, но ниже, выглядит вполне брутально и как бабник, гроза всех дворов, фаворит девчонок, и всё это просто в домашней футболке и шортах. И прямо сейчас он извивается под только одними его тонкими прикосновениями и лёгкими поцелуями в область ключицы. Стоны у него дико приглушённые и хриплые. Ремус честно старался не смеяться, и этот парень даже ничего не заметил, почти не открывая глаз. Когда же в ход идут пальцы, поясница выгибается, тут же бессильно падая вниз, на лице Сириуса — вселенское страдание, и Люпину уже почти жалко, но желание довести до конца заставляет усердствовать дальше. Так было всегда — бесцельно и безэмоционально, с чётким знанием дела и по инструкциям, генерируемым разумом, с установкой на человека, мгновенной возникающей при первом взгляде на него. Парню плевать на личность, его волнует только чужой кошелёк и, вероятно, чистоплотность, чем люди, его вызывающие, редко отличаются. Но этот брюнет с открытым взглядом и угольными кудрями явно заботится о себе больше остальных. Хоть что-то. Сначала Сириус чувствует облегчение и опустошение, наконец позволяя себе отпустить напряжение, но тут же совсем рядом оказывается член, примеряющийся головкой. Ему плохо, плохо, ужасно плохо. Ему кажется, что сейчас стошнит или он потеряет сознание, но только не это, пожалуйста. Ремус дразнит, чуть надавливая, но не заходя внутрь, всей длиной трётся о ягодицы и намеренно давит на рёбра слишком сильно, до красных следов и ноющей боли. Удовольствие перекрывает паника. Тогда почему если так страшно, то Блэк послушно раздвигает ноги, подтягиваясь бёдрам к чужому, липкому от пота телу, но не может пошевелиться или сказать, что не всё в порядке, что его срочно нужно успокоить или заверить: «от одного раза ничего плохого не случится»? А если ему понравится, но попадётся не Ремус, то как он вообще сможет взглянуть на ситуацию? Ремус, Ремус выглядит рассудительным, значит, ему можно доверять. Наверное. Но все мысли улетучиваются, как только в него проходит головка. Тяжело, горячо и узко. Внутри всё стягивается узлом, слышится болезненный и приглушённый вскрик, сразу же переходящий во влажный всхлип, пока красивое лицо всё искривляется в гримасу неподдельной боли. Сириуса сейчас вырвет от этих ощущений, когда впервые внутри чувствуешь что-то лишнее и инородное, вполне справедливо отторгаемое телом. Особенно когда медленно глубина увеличивается, хочется закричать, чтобы всё стало быстрее, но этого боишься ещё больше. — Ещё долго? — шумно вдыхая воздух, умоляюще спрашивает Сириус, надеясь в ответ услышать долгожданное «всё». — Половина. Блэк чуть ли не плачет, сотрясаясь всем телом. Его руки судорожно цепляются за всё подряд, сбрасывают какую-то вещицу с тумбочки, но при этом тяжелеют, становясь слишком неподъёмными, трясущимися и слабыми, чтоб их контролировать. Он впивается ногтями в чужие худые локти, придерживающие его под поясницей. И только когда Ремус окончательно останавливается, то Блэк чуть расслабляется и позволяет своему телу обмякнуть, позволить привыкнуть. Тонкие пальцы гладят грудь, успокаивая, пока дышать слишком тяжело с чувством подобной заполненности. Ему не нравилось это положение: больно и непривычно — только вот руки, оставляющие царапины на рёбрах, всё ещё манят к себе, и весь вспотевший Сириус хочет поднять голову, намекнув на поцелуй, угомонивший бы беспокойное сердце, но вспоминает, что нельзя и радуется тому, что больше не придётся шевелиться, но в то же время сердится — хочется ощутить мягкие губы не только на своей коже. Парень чуть надавливает на пах брюнета, чтоб помочь быстрее сориентироваться, но вместо тяжести отдаются начала ноющего томления. Ремус снова ставит ладони по бокам от лохматой головы, вглядываясь в лицо. Но Блэк закрывает глаза, не в силах видеть выжидающий взгляд. Зачем он это делает, зачем смотрит так? Только Ремус снова склоняется, заставляя свой член медленно начинать раскачиваться, проводит губами от шеи до живота, а потом обхватывает головку Сириуса, заставляя того простонать чуть громче от удвоенных ощущений. Никогда раньше он не понимал геев, думая, что им просто больше некуда совать член, от безысходности трахающихся куда попало даже без приятных ощущений. Но сейчас, начиная постепенно понимать суть и привыкать, Блэк чувствует, как его убеждения рушатся в который раз за этот вечер. Ремус издевается и изводит специально, выбирая свой самый пьянящий взгляд, открывает губы, сладко проводя языком по соскам. Брюнету даже не стоит полностью открывать глаза, чтоб замечать все детали, они и так налицо, кружатся вокруг приглушённым вихрем красок и цветов. Это первый раз, когда ему страшно, но в то же время тепло, он просто лежит, позволяя делать с собой всё что угодно, безгранично доверяя этому человеку и не имея на то совсем никаких оснований. У него в постели раздетый парень, который, к тому же, сверху, да ещё и видом на реального не совсем похож: он сжимает до красноты ягодицы, облизывается и рукой убирает со лба чужие взмокшие волосы в непривычном ласковом жесте. Но под радужкой глаз, за белками, зрачками и капиллярами совершенно точно видно настоящую сущность незнакомца, предпочитающего хорошо притвориться, чем оставить клиента недовольным. Может, он смог бы стать психологом, раз так хорошо разгадывал личности других, сразу подстраиваясь под то, что они требуют. И такие выводы пришли оттого, что Блэку словно заглянули в черепную коробку, затрагивая нужные струны. — Тебе лучше? — будто невзначай интересуется парень, уже напрягаясь. — Да, давай, — это именно тот вопрос, который заставил желать ещё больше, то, что так было нужно прямо сейчас. Ремус видел по лицу, что брюнет давно готов, но даже не пытался — распалял интерес и собственное рвение для создания эффекта жажды. Первое движение бёдрами — постепенное опустошение и ощущение облегчения, когда грудь поднимается гораздо выше, чем последние пять минут. Но плавный толчок комбинируется, чередованием постепенно превращаясь в гармоничную протяжную волну. Из Сириуса таким образом словно вышибают дух, не оставляя выбора, кроме того, чтобы наслаждаться и неосознанно чуть поскуливать, как загнанный бродячий пёс, которого снова пинают в бок, чтоб не мешался на дороге. Ему внезапно хочется, чтобы его ударили, плюнули, оскорбили или заставили почувствовать себя ничтожеством, но только не рядом с нежным Ремусом, в глазах которого сейчас плясали черти, а радужка меняла свой цвет на более оранжевый, раздуваемая пламенем хриплых чужих стонов. Ему начинает нравиться, движения всё становятся быстрее, продолжая помогать удовольствию восходить по нарастающей. Буря эмоций захлёстывает с головой, когда парень не замечает больше признаков боли на лице Блэка, резко ускоряясь. Пару раз он выходит полностью, рискует, но всё же хочет продемонстрировать всю прелесть быстрого секса: так время не переливается, не начинает уменьшать наслаждение, размазывая его по часам, а резкими вспышками помогает достичь оргазма, особенно с достойной прелюдией — идеально для первого раза. Голова идёт кругом от нереальности происходящего, а поскрипывающая кровать из унылого повествования вещает о невероятных, ибо первых, подобных событиях в жизни Сириуса. Это, наверное, самый тяжёлый день в его жизни. Был бы, если бы оставалось хоть немного места на мысли в опустевшей голове. Если бы брюнету сообщили, что его будет ебать, нет, даже в прямом смысле долбить смазливый парень, то он никогда бы в жизни не поверил, послав лжеца на хуй, сам не понимая, что скоро там и окажется. Невероятно, просто, блять, невероятно и феерично. Это относится как к самому факту секса, так и к ощущениям во время него. Сначала тебя пронзают насквозь, задерживаются так, чтобы становилось постепенно приятно, а дальше нарастающая волна внизу живота, переходящая до пяток и кончиков ушей, буквально атрофируя конечности, заставляя глаза закатываться в такт движениям и рот нелепо приоткрыться, чтоб выпустить из горла сдавленный и непривычный стон. Он не позволял себе такой слабости настолько громко при девушках, при ком-либо вообще. Внутри всё переворачивается, растекаясь в лужу, в груди хрипло звенят раскаты грома, готовясь ударить в любой же момент. Парень и понятия не имеет, сколько именно прошло времени, потому что для него существовует только мерный жёсткий ритм, иногда сбивающийся от скорости. — Почти, — шипит Блэк, из последних сил сжимая простынь. Ремус крепко обхватывает член брюнета, начиная мелко водить вверх-вниз узкой ладонью, но стараясь не сбиваться с темпа, в глазах некоторая растерянность и не наигранная пелена, скорее всего выдуманная опьянённым разумом, который сквозь ресницы тяжело смотрит на всё, прежде чем в голове взрываются сотни искр. Это похоже на падение с высоты или прыжок с почти что закрутившихся качелей. Это похоже на землетрясение, потому что тело Сириуса действительно передёргивает со всей силы. Это похоже на... веснушчатые узкие плечи и янтарные глаза, в которых зажигались бы звёзды, когда они смеялись, на привкус горькой микстуры и льнущей бархатной щеки к колючему горчичному свитеру. Жаль, что в темноте почти ничего не рассмотреть, но зато многое можно придумать самому и наивно в это поверить. Слишком ярко и живо, как будто уютно, что априори непривычно, ведь оргазм никогда не навевал подобных эмоций. На животе неприятно влажно и липко, Сириус морщится, но не может пошевелиться от головокружения. Чьи-то горячие руки вытирают его бумажными салфетками и накрывают одеялом, сбившимся на кровати в один угол. И рядом становится пусто, крайне пусто. А ещё холодно. Парень замирает, а потом называет несколько цифр, которые запоминаются смутным пятном, но доходят как оплата за секс. Блять. Ничего не в порядке, ибо Блэка отодрали, как суку — можно только смириться, но даже этого не выходит. Ему казалось, что ещё немного — и он заплачет, засмеётся или сделает что угодно, лишь бы не лежать, зарывшись носом в несвежее одеяло и игнорируя немного неприятный запах. Надо поменять. Ни на что не оставалось сил, а в ванной тихо зашумела вода, доносясь через плотную толщу. Брюнет подгибает под себя ноги, стараясь мгновенно определиться. Думать наперёд — полный бред, чаще всего только вредящий. Посмотреть правде в глаза можно только упорядочив свои мгновенные мысли и действовать в соответствии с ними сразу же, прощупывая правильный путь интуицией. Хотя Сириусу можно даже не пытаться найти что-то — он конкретно проебался по всем фронтам, свернув не туда ещё с рождения. Значит, плевать. Скорее изначально он был настроен на негативный результат, но... Ему понравилось. Чертовски сильно понравилось. Просто интересно, подобные эксперименты проводят все натуралы, это какая-то часть взросления или что? Как действовать дальше, если ты впервые за двадцать один год ставишь себя перед простым фактом: все твои убеждения до этого — чушь. Руки мелко трясутся от усталости, хоть он ничего и не делал. Нужно поспать, срочно нужно поспать, а потом уже решать, что будет дальше. Находясь в полудрёме, Сириус слышит то, как открывается дверь ванной. Странно, только сейчас до него дошло, что парень нагло воспользовался его душем. Наверняка этим он снова выделяется среди остальных. Разве это не против правил? Звук шагов обрывается на пороге спальни. — В коридоре на тумбочке лежит кошелёк. Возьми, сколько нужно, — сонно пролепетал Блэк, зная, за чем пришёл Ремус. Тот промолчал и развернулся, тихо собираясь. Сириус зажмурился, зная, что даже не сказал «спасибо», не попрощался. Это неправильно, а Ремус... Ремус действительно отлично справился, доставил удовольствие. Брюнет не хочет думать об этом, ему тяжело вообще правильно воспринимать произошедшее, да и воспринимать в целом. Всё тело горит, знобит от шокирующих ощущений, не ожидавшихся в этой жизни. Он тяжело сжимает подушку, но тут же отпускает, чувствуя себя растерянным и разозлённым. Ни одна девушка никогда не обходилась с ним настолько нежно и чувственно: они всегда требовали к себе полного внимания, считая, что наигранные стоны компенсируют все приложенные старания, а парни и сами могут справиться. Считается, что если ты парень, то не можешь любить прелюдии. Нет, чёрт возьми. Он снова даже не думал о том, что так может быть, что это окажется настолько болезненно приятно, что все пережитые неудобные обстоятельства, по сути, стоили следующих за ними действий, жаркой истомы и слов, так и не вырвавшихся из горла. Весь стыд схлынул из головы, убеждая, что у тех, кто занимается проституцией может быть по несколько партнёров за день — им некогда запоминать всех. Но потом это перерастает в страх — вдруг Ремус его сразу же забудет? Это странно, но Блэк чувствует особую ментальную связь с ним. Всё-таки он его первый мужчина, может, это и не то, о чём мечтал Сириус, но всё же. Первые партнёры, какими бы не были, остаются первыми на протяжении всей жизни лично для него. Он всё ещё помнил ту девушку на год старше, которая вечно ходила на спортивные соревнования от школы, занимая первые места. У неё были сильные руки и грязная голова, от неё пахло маком и табаком, а ещё страхом, что их застанут в подсобке на большой перемене. Да и к тому же, это Ремус. Ремус, которому он даже позволил самому взять деньги и уйти, не сомневаясь в его честности. Джеймс говорил, что его лучший друг совсем не понимает людей и не может отделять тех, кому доверять стоит, а кому — нет, но почему-то казалось, что в случае этого парня ошибок быть не может. Он актёр, играющий без помарок и сразу же меняющийся после представления. Только вот в подобное не лезут от хорошей жизни. — Он либо идиот, который не может найти альтернативу, либо всё настолько плохо. Либо мазохист, — озвучивает мысли Блэк, начиная засыпать. А всё же, Ремус лучше любой девушки. Или ему просто понравилось быть пассивом. — Мы же ещё встретимся? — тревожно вопрошает парень, уставившись на вторую пустующую сторону кровати, сглатывая, и тут же погружается в сон. Но входная дверь уже давно захлопнулась. В четыре часа ночи в комнате на удивление душно, да и мерзостно воняет потом, а кожа липкая. Сириус раздражённо ведёт носом и уже хочет встать, пока постепенно не вспоминает, почему именно лежит сейчас абсолютно голый. Даже странно представить, что это произошло в реальности, а не являлось больным сном. Он нехотя встаёт, чувствуя ломящую боль, непослушными руками сгребает простыни и стягивает пододеяльник, чтоб закинуть в стиральную машинку. Нужно будет застелить чистое постельное бельё. Марлин с этим замечательно справлялась, особенно если ей помогали. Можно ли охарактеризовать данную ситуацию как «пиздец» и попросить помощи? — Я справлюсь, — гордо вскидывает голову парень. Примерно так и происходит взросление, с которым всё ещё никак не получается смириться — сначала ты всегда сам стираешь свои вещи, да и к тому же определяешь их степень загрязнения и стараешься не спутать белое с цветным, а потом начинаешь платить налоги. Отвратительно. Что ж, после непродолжительного сна теория о гомосексуальности кажется не такой уж и безобразной и беспорядочной. Если Фрейд утверждал, что все люди бисексуальны, а большинство с ним согласилось, то, вероятно, это не такой уж и бред. Просто в каждом человеке выработано большее или меньшее соотношение симпатии к разным гендерам, и если уж и любовь однополая, то часто неосознанная из-за слишком незначительной составляющей. Наверное, это должно работать так. И вообще, какого хуя Блэк должен задумываться об этом? Если ему понравилось заниматься сексом с парнем, то это не ломает империи, не обрушивает города и остаётся неизвестным и незначимым для всего земного шара. Если даже у него и есть тяга к мужчинам, то это обозначается исключительно падением его сформировавшихся под пристальным надзором матери устоев. А ему нравилось осквернять всё то, что было связано с Вальбургой. Какая разница, кого любит человек, если это не определяет его моральные качества? А у Сириуса они и без этого такие себе, значит, почти ничего не меняется. Тем более, нет конечной уверенности. К брюнету то и дело приходила навязчивая мысль в любой непонятной ситуации тут же звонить Марлин. Поймёт ли она? А Джеймс? Он снова, снова думает о том, с чем ещё окончательно не определился. И, вероятно, это говорило само за себя. Просто представляя рядом с собой какого-нибудь смазливого парня, которого можно обнять, зарыться в волосы... это отличалось от восприятия девушек. Последние ассоциировались с приглушённым синим светом и сигаретами, множеством сигарет. Кстати, о них. Блэк бесшумно выуживает из-под груды завалявшихся вещей помятую пачку и выкидывает одну сломанную. Несколько раз напряжённо щёлкает зажигалкой, но выбивает крохотный огонёк. Затягивается. Ему не нравились крепкие сигареты с терпким табаком. Они были девушками. Пьянящими, обезоруживающими и неожиданными, странными, отторгнутыми, но часто очень нужными, необходимыми и разрывающими в клочья. А те тонкие, с кнопкой, которые Поттер называл «пидорскими» — парни. Изящные и неизведанные, тёплые. — Я ебанулся, — подтверждает Сириус, качая головой. — Снова. Белёсый дым выходит из ноздрей и тут же рассеивается в воздухе, впитываясь в уже изрядно пострадавшие обои. Блэк купил эту квартиру на наследство, устав от жизни, где ты не знаешь, что произойдёт через час. С Джимом они сделали тут ремонт, обустраивая всё дёшево, но не безвкусно, добавляя по минимуму вещей и деталей — только всё самое необходимое. Оба прекрасно понимали, что в будущем здесь окажется множество хлама, а если к нему прибавится и изначальный, то станет тяжело дышать. Но здесь мрачно, нет солнечной стороны и шумные соседи. Иногда Блэк даже мстит им, включая Leathermouth на приличную громкость. Пусть эти суки прочувствуют на своей шкуре. Но он же не изверг. Это гораздо приятнее криков, шума молотков и дрелей. Всё равно здесь гораздо лучше. Брюнет проверяет деньги, на удивление отлично запомнив исходную сумму и ценник. Ремус не взял хоть на доллар больше. Придурок.

***

— Ты ебанулся, — выразительно подмечает Джим, в сотый раз автоматически размешивая сахар в кружке. — Но я без малейшего понятия, что мне с этим делать. Как бы ты отреагировал, если бы свой самый сильный оргазм испытал от мужика, да ещё и не вставляя ему? — Сириус напряжённо пытается надавить, не стесняясь подробностей. — Ты уверен... что не придумал это? — скептически выгибает бровь Поттер, чуть сморщив нос от подобных высказываний. — Блять, конечно придумал себе хуйни, а теперь пытаюсь из неё выкрутиться. Когда я в последний раз вообще верил в то, что думаю и делаю? — Всегда, например, — чуть посмеиваясь, выдаёт Джеймс. На самом деле, Блэк всегда был логичен. Но не в отношении себя. — Ладно, но, допустим, что тут совсем не так. Смотри, я же вообще об этом не фантазировал, ничего. А если и да, то сам не замечал, — Блэк жмёт плечами, утыкаясь взглядом в стык потолка и стены, чтобы просто не видеть реакции своего лучшего друга. Это довольно опрометчиво — рассказывать обо всём ему. Конечно, никогда особо Джим не выражал своей гомофобной позиции, но все его колкие замечания тут же всплыли в памяти. Наверное, на подсознательном уровне он воспринимался как самый натуральный натурал, поэтому после слов Марлин представить себя в кровати с другом было ужасно. Да и тем более, к Сохатому (вероятно потому, что он был почти женат на девушке, с которой встречался семь лет. Вероятно, она изменила ему перед самой свадьбой с её школьным другом) Сириус испытывал, хоть и не признавался, нежные чувства, платонические до такой степени, что представлять секс с ним — последнее дело. Это ужасно, это было бы крайне ужасно. — Мне всё это не нравится, — раздражённо чуть ли не выплёвывает Поттер, отводя взгляд. — Я понимаю, но если что, то один раз — не пидорас, окей? — Сириус щурится, сам медленно собирая по кусочкам своё ухнувшее в желудок сердце. Джим никогда не умел готовить кофе. У него он то слишком сладкий, то слишком пресный, то недостаточно молока, то его через край. А ведь это всего лишь растворимый. Поэтому его делал Блэк, тщательно соблюдая все пропорции, которые подсказывал мозг. Но за время рассказа о позавчерашнем событии друг не притронулся к кружке. И нельзя было назвать раскрытие всех карт опрометчивым решением — Джеймсу можно было доверять, что бы он ни говорил. — Ты уверен? — Нет же, иначе бы не метался из стороны в сторону, — Сириус понимает, что это бесполезно и что эта тема не станет чем-то серьёзным в глазах Сохатого. — Знаешь что? Я хочу проверить второй раз. — Блять, — испуганно выдыхает парень, тут же в защитном жесте вжимая шею. — Идиот, — у него щиплет в носу, и в горле встаёт ком. Поттер его боится теперь, чувствует угрозу нападения. — Я подцеплю кого-нибудь в гей-клубе, — твёрдо заявляет Блэк, руками начиная расчёсывать непослушные кудри. — Так два раза —..? — И ты больше никогда не заводишь разговор об этом. Когда Джим уходит, то Блэк наконец делает вдох полной грудью. Ему гораздо легче размышлять одному, чем в подобной компании, когда в глазах чётко читается презрение и недоверие. Нет, это не было истинным отношением к ситуации — скорее защитная реакция, вызванная столь шокирующим заявлением. Джим пытался слабо надавить, заставить сомневаться так, чтобы это показалось личным решением. Но за эти пару дней в голове брюнета закрепилась важная установка: он — би. И в этом нет ничего такого. А его накрашенные ногти и до осознания блестели чёрным лаком. Ему хотелось определиться как можно скорее, чтобы начать обращать внимание не только на девушек, но и на парней. Казалось, что без констатации ориентации, заложенной в голове, это было неправильно. Но при этом определиться окончательно что-то мешало. Сириус ищет в картах какой-нибудь неприметный клуб. Никто не должен видеть, как туда заходит один из самых популярных парней в городе, сам уже запутавшийся. Ему просто важно понять и не наткнуться при этом на знакомых. Как вообще одеваются в подобные заведения? Но брюнету всё равно, потому что предпочтение падает на потёртую кожаную куртку и футболку с джинсами. Это его типичный комплект, удобнее найти было невозможно. Сириус снова волнуется, снова переживает по поводу того, что не знает, как себя вести, как действовать и как развести кого-нибудь на секс. Хотя он уверен, что многие туда за тем и приходят. Только на улице гораздо темнее, чем ожидалось, а ещё влажно, поэтому волосы пушатся и завиваются, что выбивается из намеченного плана. Ему всегда больше нравились прямые локоны на себе, слегка волнистые, но не тот беспорядок, тяжёлый для расчёсывания. В неоновом свете, среди обязательных ультрафиолетовых ламп, на которые стоит только усмехнуться, танцуют, пьют и веселятся парни. Они смотрят друг на друга откровенно, завлекающе и невероятно знойно, что человек, привыкший видеть на их местах девушек, чуть смущается и представляет себе полный абсурд. А Блэк в дурацкой горчичной шапке выглядит невероятно глупо среди красавчиков. Блять. Они реально красивые. Все. Сириус стягивает шапку и шарф, складывая их в отдельный шкафчик на входе, а потом слегка улыбается, зная, что это работает, вальяжно проходит к бару и смотрит исподлобья, но не обращает на себя слишком много внимания. Он затаился и ожидает, уверенный в том, что жертва найдётся на этот раз сама. Он даже не спросил его имени, а повёл за собой. К себе. Почти не смотрел на лицо и до синяков сжимал чужие бёдра, как только затащил в постель. В нём проснулся зверь, жаждущий пробы, жаждущий логичного вывода и ощущений. Блэк долбит его под протяжные стоны — резко и безжалостно, почти ничего не чувствуя, хоть и с длительной прелюдией и разгоном, с трясущимися коленями и скрипучей кроватью. Он устаёт, ещё даже не кончив. Ему словно всё равно, словно это только пробежка или выигрыш в внутриклассовом конкурсе в начальной школе. Бесполезно, но даже немного приятно. У парней всё расширяется не так сильно, гораздо уже, и это до мурашек сдавливает член, готовый разрядиться уже довольно скоро. Но Ремус не позволил себе это сделать тогда. Так мерзко? Сириус совсем ужасен? — Почти, — хрипит парень, а в голове прокручивается не совсем чёткое воспоминание. Он кончает, но Блэк нет, просто устало заваливается рядом и стискивает зубы. Нет желания больше мучать... — Меня Питер зовут, кстати. ...Питера. — Ага, — Сириус безразлично кивает и встаёт с кровати в душ. Надо срочно подрочить, вспомнив минувшие минуты. У него ничего не получилось. Значит ли это, что теперь ему всё равно? Может, это распространяется только на первый раз, а потом срок истекает, старые эмоции заглушают новые, башни отстраиваются с нуля, но по подробным чертежам. Во второй раз. А если... вина в активной роли? Нет, это даже унизительно для него. Сириус придирчиво рассматривает своё лицо в зеркале, пока на его кровати лежит другой парень. Чужой. У него внутри что-то переворачивается и ноет, требуя повторения, но только не с ним, чтобы на этот раз стало сладко и хорошо. Он проводит руками по своим щекам, чуть покусанным и горячим, морщит нос и встаёт в ванну. Сириус в отражении совсем не был похож на счастливого Сириуса, удовлетворённого и вполне разборчивого. Нет. Никогда до этого он не подцеплял человека самостоятельно, все всегда тянулись к нему. Так в чём же проблема? Может, у него ужасный вкус? Или ещё хуже — никакой он не бисексуал, а типичный придурок, слишком сильно себя накрутивший. Но он не выгонит этого парня на улицу, подождёт, пока тот поймёт, что всё это только ради секса, и переночует на диване. Блэк буквально может протянуть руку и пощупать то, как ему плохо. Это необоснованное чувство использованности, хотя по факту всё иначе, тяжело висит на плечах и давит—давит—давит. Последний раз такое было, когда... У Регулуса локти острее, но работал ими лучше старший, потому что у него узкие колени, проглядывающие сквозь рваные джинсы. У Регулуса лицо миловиднее, но черты более красивые у Сириуса, только они оба словно вылеплены из мрамора, с бледной чистой кожей, обрамлённой смольными кудрями. Регулус выглядит хрупким и сломанным, каким и оказывается на деле. Но главное их отличие состоит в одном: Сириус всё ещё жив. А Регулус нет. Ему было семнадцать и было ещё множество счастливых лет впереди, только в школе он связался с отвратительной компанией. Его брат, всегда крепко держащий возле себя Поттера, совсем забывал про младшего. Поэтому Регулус неосознанно решил обратить внимание на себя, налаживая связи с плохими людьми. У них было что-то вроде общества, цели которого оставались так и не ясны, только руководил ими какой-то стрёмный уёбок, терроризировавший весь город. Сириус слишком поздно это заметил, недоверчиво вглядываясь в застывшее лицо в гробу. Мама не любила его, выгнала из дома, а второй сын — радость, успокоение для старой души. И сейчас его больше нет. Он не может повернуть голову, чтобы взглянуть на Вальбургу, приковавшись взглядом к телу. ...тогда Блэк впервые почувствовал себя использованным. Даже не запасным вариантом, а скорее никем, ошибкой времени и молодости, пробой пера, на которую ничего не возлагали, а заранее понимали — этот план «Б» не сработает. Теперь снова. Сириус злится. Он сам виноват в своих поспешных решениях, ведь ему это совсем не нравится, вообще ни капли — парни красивы, но не настолько, чтоб их трахать, а ещё ладони у них холоднее, чем у девушек. Регулус. Регулусу это бы не понравилось. Парень не знал, почему именно сейчас вспомнил о своём брате. Прошло уже три года, что теперь не вызывало боли, не будоражило детские совместные беззаботные дни и просто оставляло пустоту. И такое состояние очень сильно вписывалось в данную ситуацию. Блэку кажется, что он совершил ошибку, но воспоминания о Ремусе от этого не становятся тусклыми, омерзительными или неправильными. Всё такими же до стиснутых зубов приятными. — Надо отделаться от этого, — раздражённо шепчет Сириус, подставляя лицо тёплым струям. Но рука сама тянется вниз и осторожно обхватывает член. Он неосознанно вспоминает горящие янтарные глаза в темноте, боль в пояснице и искусанные рёбра, засосы, всё ещё не сошедшие. Это всё пахнет луной и истомой, дорогими духами, хоть и в душной спальне, накалившимися лампочками и дождём. У Ремуса на спине множество бледных веснушек, на носу тоже, а ещё куча шрамов, историю которых Блэк жаждет узнать так же, как провести по ним руками, борясь с желанием зарыться носом в волнистые пряди и больше никогда не выходить из этого ванильного мира, где не было бы смерти брата, в которой Сириус всё ещё считает себя виновным, не было бы страха, печали и боли от нерешённых вопросов. Просто хорошо, светло и нет места путанице в бесполезной ориентации. Колени чуть подкашиваются и Сириус кончает с тяжёлым вздохом, прежде чем понимает, что именно происходит. Он представлял то, как вводит два пальца в Ремуса, оттягивает его губы зубами и кусает за мочку уха. Блять. Наверное, что-то снова пошло не так, и лучше уж, как в кино, захватить себя в заложники и допытать со связанными руками своё отражение в зеркале. Оно должно ответить на простой вопрос: «Кто я?». Потому что его ничего не интересует, не волнует, все дни «нормальные», ибо «хорошие» уже закончились. Но нельзя опускать себя до вечного рефлексирующего состояния, постоянно прокручивать в голове одну и ту же ситуацию, прожигать взглядом дыры в потолке и молчать на слишком простые вопросы. Сириуса всё бесит, он быстро моется и переодевается в домашнюю одежду, напряжённо проходя на кухню. Старается не думать о парне в его спальне, старается вообще ни о чём не думать, избавиться и раствориться. Снова достаёт сигарету и поджигает, по привычке прикрыв ладонью кончик, хотя ветра тут никакого быть не могло. Коленями прислоняется к приятно-тёплой батарее и хочет завязать волосы в хвост, только не находит нигде поблизости резинки. А шевелиться не хочется. Эти шорты вечно нужно поправлять, иначе сползут. Он не помнил, откуда и почему они у него, зато в них свободно, как и в этой футболке, тоже огромной. Блэк постарался сам себя спрятать и уберечь. Только не получилось. Сзади кто-то делает осторожные шаги. — А тебя как зовут? — Питер улыбается, но как только Сириус медленно поворачивается, оперевшись на подоконник, и смотрит исподлобья, таким образом выражая всё своё негодование, то смущённо затихает. — Ты очень похож на Сириуса Блэка. — Нет, — фыркает Блэк, выдыхая облачко белёсого дыма, но чуть брезгливо добавляет: — Эван. Эван Розье — одноклассник Регулуса, тоже член их идиотской компании. Это самое первое имя, которое пришло после секундных раздумий. Питер кивает, но всё сразу же понимает. Ничего большего. Зря даже пытался завести разговор. Он немного пухлый и ниже брюнета, с короткими светлыми волосами и водянистыми глазками. В принципе, ничем не примечательный, но миловидный и приятный. Поэтому дело тут вовсе не в том, что Питер не понравился Сириусу. Ему было плевать. Но что-то было не так, это было не то, и птицы в груди отказывались щебетать как в прошлый раз. Парень снова отворачивается к зашторенному окну просто по привычке. — Можно мне переночевать у тебя? — Питер мнётся и смущённо опускает взгляд вниз. Это явно не то, что он ожидал от этого вечера. Только бы он не оказался девственником до этого, тогда всё ещё более ужасно. Конечно, придавать какое-то весомое значение своему первому разу странно, но... в этом нет ничего осудительного. — Можно. И Питер уходит обратно в спальню.

***

У него трясутся руки ровно в то же время и в тот же день, только спустя неделю. Тошнит, крутит живот, и вымышленные черви проедают мозг, пока пальцы сами отыскивают в списке исходящих нужный номер. Сириус волнуется, волнуется слишком много за эту неделю, потому что ненавидит, когда его выбивают из колеи. Но никогда в жизни он не мог предположить, что будет даже убиваться из-за подобной проблемы, которую и проблемой-то назвать можно с натяжкой. У него не получилось определиться никак, после секса с Питером удалось отойти гораздо раньше, чем планировалось, но уверенности это не прибавило. Он сразу же хотел сорваться, но контролировал себя, не давая вылиться идиотскому желанию в реальность. Тогда решат, что Сириус одержимый или что-то вроде того. В телефоне раздаётся щелчок. Снова прохладный голос. — Здравствуйте. Блэк чётко произносит то, что про себя повторил уже сотни раз. На другом конце повисает удивлённое молчание, но потом девушка соглашается. Сириус победно улыбается, ощущая прилив адреналина. Он справился, он сделал это, а, значит, заслужил награду, которая тоже скоро будет. Всё как в прошлый раз — душ, чистая одежда и разбрасывание вещей по углам. У него уже не хватает постельного белья, чтобы постоянно его менять, поэтому Блэк застилает кровать покрывалом, недавно купленным специально для этих целей. На что он тратит деньги? — Ты же обещал, что будешь экономить, — раздражённо пихает его в бок Джим пару дней назад, когда они вместе заходят в магазин за этим самым покрывалом. — Это не так много, — жмёт плечами Блэк, но самого душит от правдивости слов друга. — Да, только вот ты теперь безработный и живешь без дохода. Вечно это продолжаться не может. Он кивает. И сейчас проделывает этот же жест, соглашаясь с воспоминанием. Стук в дверь. Поворот замка. — Неужели я был настолько хорош? — с порога зло усмехается Ремус, сразу же начиная расстёгивать куртку и разматывать шарф. — Я надеюсь, что за это время ты не купил набор кожаных плетей, это без меня. И... — Почему? Сириус, как только видит это чудесное лицо, сразу же робеет и проклинает себя за это. Но, стараясь загладить смущение, задаёт глупый вопрос. Как всегда. — Что? — парень замирает на месте и поворачивается к брюнету, первый раз за сегодня заглядывая ему в глаза. До этого он как будто сам пытался отвлечься болтовнёй. — Почему ты против БДСМ? Разве это не прибыльнее? — Да, но... это не твоё дело, — Ремус тут же хмурится и отворачивается, чтобы положить верхнюю одежду. Сразу же из растерянного превращается в серьёзного, и от этого болезненно сжимается сердце. Но почему? — Что-то случилось сегодня? — настойчиво продолжает Блэк. Ему казалось, что что-то точно не так, как должно быть, не в порядке. — Иди на хуй, — огрызается парень, раздражённо одёргивая бордовый свитер. Сириус бы сказал, что сейчас скорее он пойдёт на хуй, но не стал. Он не собирается отвечать — лучше не допытывать, иначе всё станет только хуже. Ремус снова заходит в ванную и моет руки, вытирая их о свои джинсы, а когда выходит в коридор, то видит замершего на месте брюнета. — Я хочу быть сверху, — отчётливо произносит Блэк, поднимая голову, но никак не может поймать взгляд парня. — То есть... — То есть активом. Парень, услышав это, чуть выпрямляет плечи, сжимает одной рукой пальцы второй и явно нехотя кивает. — Но если ты... — Сириус тут же передумывает, наблюдая за реакцией, боясь стать дискомфортным. — Заткнись, просто заткнись, — Ремус смотрит, чуть наклонив голову, а потом рывком заходит в спальню, хватая за руку парня. Блэк тут же переключает инициативу на себя, обхватывает тонкие запястья крепкими руками и снова чуть ли не целует в губы. Другой парень тут же становится не острым и вечно недовольным, а снова напускает на губы фальшивую улыбку, сверкает глазами и послушно ластится. Он обхватывает шею, проводит руками по груди, намеренно задевая соски и всегда чуть пригибается из-за более высокого роста, впускает ладони в волосы и заставляет снова чувствовать блядские чувства. Особенно когда на кровати лежит хрупкий извивающийся парень, к лицу которого прилипли пряди, но он всё равно облизывает губы — дразнит —, собирая солёные капельки пота. Послушно сползает на пол и встаёт на колени, тут же обхватывая губами уже вставший член Сириуса. На них нет одежды, но Блэк медлит, боится, что причинит боль, что станет слишком жёстким или притронется к губам, забывшись. Он уважал Ремуса, пусть все и посчитают странным, но не хотел нарушать его личные границы, если их вообще можно было нарушить ещё больше в такой ситуации. Брюнет смотрит в потолок, избегая пересечения взглядов, которое бы точно произошло теперь. Блэк не хочет видеть его там, вне спальни, но сейчас, сейчас это другой человек, в котором словно просыпается его звериная похотливая сущность. И первая всё прекрасно понимает, но ничего не может поделать — это работа, из которой очень тяжело выбраться. Но Сириус всё равно сжимает волнистые русые пряди, не дёргая слишком сильно, качает бёдрами, а потом подхватывает парня, утаскивая его за собой на кровать. И, прямо как совсем недавно представлял, вводит два пальца. Но тут же понимает, что этого даже не нужно. Ремус определённо имеет постоянную практику, там совсем не узко, о чём он хотел сообщить, как только понял намерения Сириуса, но решил промолчать, ибо если тот этого хочет, то лучше не прерывать. Брюнет недовольно хмурится и сжимает губы, потянувшись за презервативом на тумбочке. Парень тут же садится, забирает его из рук, разрывает упаковку и, пару раз проведя по члену Блэка, аккуратно раскатывает по нему, попутно целуя в шею. От этих действий чётко ощущает мелкое подрагивание у себя в ладонях, но Ремус послушно откидывается на спину и раздвигает ноги. Сириус ничего не спрашивает. Тут всё не так страшно, но он действует медленно, на всякий случай. Всё равно что-то не так, стоит быть осторожнее. Постепенно Блэк наращивает темп, сжимая зубы. В нём снова пробуждается эта волна страсти, застилающая глаза, снова становится тяжело дышать и контролировать себя, желая только вдалбливаться со всей силы, чтобы потом тяжело было стоять на трясущихся от перенапряжения ногах, ускорять темп, вслушиваясь в приглушённые шлепки влажных тел, зачёсывать рукой волосы назад, чтоб не спадали на глаза, позволяя видеть всё, что происходит на лице Ремуса. Глаза у него полуприкрыты, он тяжело дышит и жмурится, но не выглядит так, как человек, которому это приятно. «Сам виноват, раз не захотел говорить мне», — раздражённо думает Блэк и считает это вполне справедливым. Нужно предупреждать, а не строить из себя загадочного и недоступного мальчика. Придурок. Сириус снова чувствует приближение разрядки. Он тут же вытаскивает член, пока умелые пальцы Ремуса энергично обхватывают его. Сноп белых искр взрывается на обратной стороне век, непринуждённо демонстрируя разницу между всеми последними оргазмами, полученными благодаря собственной руке. Снова всё свернуло не туда. Блэк сползает на пол и тяжело дышит, пытаясь отойти. — Я полежу тут чуть-чуть, — тихо бормочет парень, прикрывая глаза. — Принесёшь мне салфетки? Сириус удивлённо вскидывает брови, но кивает, не уверенный в том, что жест был замечен. Скорее для самого себя. Противоречиво, но ему совсем не нравилось ходить по квартире голым, тем более если в ней был кто-то ещё. Поэтому через пару минут, немного успокоившись, он криво надевает свободные шорты и идёт на кухню, опираясь на стены руками. Ему кажется, что у него кружится голова, что он сходит с ума, и Блэк едва верит в то, что это снова произошло. Он отдаёт салфетки, идёт в душ и снова оказывается в комфорте. Курит, стоя у окна, когда за стёклами так темно, что ничего не разглядеть. Гадкая иллюзия. Ему опять понравился секс с парнем, даже больше, чем с девушкой. Просто сейчас Блэк больше находился в сознании, и совсем не было больно, только немного страшно, и то, это связано с Ремусом, а не с, ощущениями. Когда ты снизу, то почти ничего не делаешь, а только стараешься оставаться живым, чтобы не сдохнуть от боли или наслаждения. Почему? Почему так? Почему ни одна девушка ещё не смогла настолько мастерски сделать минет или так красиво простонать, хоть и более наигранно, почему ни у кого так впечатляюще пятнами не краснело лицо, делая веснушки ещё ярче. И никто не был готов на всё. Может, все до этого были обычными девушками, даже не думающими об оплате за секс, иначе бы Сириус задолжал им слишком много. Но третья сигарета валяется в жестяной банке, скуренная до фильтра, зажжена четвёртая, а в горле непривычно щиплет от мыслей о том, что можно бы взять в рот. Ну просто так, попробовать. Брюнет осторожно проходит в спальню и склоняется над парнем, заставая того спящим. Чёрт возьми. Это вообще нормально? Он же даже не кончил. Снова. И совсем не оделся, не накрылся, оставляя поддувающим окнам свою бархатистую кожу. Касаться её нельзя. Ни в каком случае. Только если тебе нужно разбудить, верно? Блэк проводит кончиками пальцев по плечу, прикрывает глаза и всё же хватается за него, чуть тряся. Хотелось бы, чтобы такой гость остался у него жить и существовать, но это неправильно. У него наверняка есть дела и более важные события, чем оставаться сразу же после отменного секса спать в доме чувака, которого он видел два раза. А если будет ещё один вызов, то всё станет только хуже и может повлечь за собой проблемы. — Блять, — открывая глаза, выдыхает парень и тут же садится, поведя плечом, чтобы скинуть с себя руку. Лучше бы оказаться дома в возрасте десяти лет, когда мама варит картошку и делает капустный салат, где так легко продолжать жить и радоваться, а не оказываться каждый день в новой грязной квартире, душной спальне, наблюдая извращённые похотью лица. Но этот брюнет не такой. Он моложе и капельку, кажется, опрятнее. Только вот это гадкого к нему отношения не меняет. Да и он мечется между интересом и безразличием, потому что уходит сейчас, неплотно прикрыв за собой дверь. Ремус быстро натягивает одежду, кое-как вытираясь. Он не хочет даже идти в душ, хотя бесспорно бы попросил ввиду своей развившейся наглости. Ему легко, только взглянув на очередного клиента, определить, разрешит ли он помыться, какого хочет с собой обращения и как можно с ним разговаривать. С этим парнем можно сделать что угодно, он на всё согласен и вполне лоялен, он даже будет терпеть грубость в свой адрес и пропустит мимо ушей нытьё, но заметит, если партнёру некомфортно. Возможно, всё это от наивности, тогда это только его проблемы. Ремус выходит из спальни, начиная натягивать на себя куртку. С кухни медленно идёт Сириус и тут же берёт кошелёк, а парень равнодушно называет сумму. У брюнета между губ зажата сигарета, из уголков рта выходит дым, лицо сосредоточено, и между бровями залегла морщинка. Он не умеет считать? Но в протянутой руке оказывается несколько купюр, соответствующих названной цене. Парень быстро пихает их себе в карман и резко тянет за дверную ручку, а потом так же стремительно закрывает за собой. Блэк стоит в коридоре, устало смотря туда, где только что был Ремус. Всё же хорошо, что в первый раз удалось узнать его имя. Но в то же время и плохо. Ремус не должен был вводить в ступор, заставлять задуматься и потеряться. И Ремус не должен был доводить его до потрясающего оргазма вот уже дважды. Сириус делает очень глубокую затяжку, от которой в глазах чуть темнеет, и ложится на пол в зале. Дерьмо. Везде выключен свет, а зимнее солнце уже зашло в часа четыре. Только за шторами остаются ползущие полоски машинных фар и гогот подростков вперемешку с ломающимися ветками деревьев. С ломающимися рёбрами при каждом вдохе, с растерзанной грудью и следами чужих зубов на плечах. Это всё не может происходить на самом деле: в сигаретном дыме и под миллиардами звёзд, с остывающим кофе в руке по утрам и ласковыми прикосновениями. У Сириуса внутри в который раз всё переворачивается и крутится за неимением альтернативы при воспоминаниях о выпирающих костях и шрамах. Сегодня он увидел всё это ещё раз. И пожалел, но и поблагодарил за это жизнь. Ему тяжело думать о чём-либо, кроме веснушек и этого тела.

***

— Ты... — Не хочу, — жёстко отрезает Блэк, уже машинально готовый потянуться за сигаретами, которых за этот период выкурил гораздо больше, чем следовало бы. — В каком смысле? — хмурится Ремус, не особо понимая, что этому чёртовому сталкеру от него нужно. Нет, конечно, постоянные клиенты — это замечательно, но только не этот фрик. Уже третий раз за полторы недели. Бред. — Не хочу с тобой трахаться, — склоняет голову чуть набок брюнет. Парень ещё удивлённее смотрит, а потом зло шипит: — Тогда какого хуя я сюда шёл? И он уже хочет застегнуть куртку и хлопнуть дверью так, чтобы все стены здесь затряслись, пошли трещинами и однажды лопнули, похоронив под обломками этого обмудка. Но его руку быстро останавливает другая, которую Ремус тут же брезгливо смахивает. — Я заплачу тебе. Так же. Просто посидишь со мной на кухне. Ремус, кажется, думает несколько секунд, а потом, успокоившись, поднимает голову. — Ты же понимаешь, насколько это чревато? Кивок. — Для меня это выгодно, но только без глупостей, — парень жмёт плечами и медленно снимает верхнюю одежду. — Сириус. — Что? — отвлекается он от методичных действий, вопрошающе вскидывая голову. Сейчас смотреть было гораздо легче, чем со знанием того, что прямо сейчас тебя выебет какой-то незнакомец. — Меня зовут Сириус, — отчётливо произносит брюнет, чтобы это в очередной раз не приняли за шутку. — Дурацкое имя, — фыркает Ремус без тени улыбки. — Спасибо, твоё тоже. Просто у нас в семье все помешаны на звёздах, как будто они чем-то могут помочь. Мне ещё повезло, моего деда вообще звали Поллукс, прикинь? — Подожди, ты случайно не?.. — Блэк, да. Сириус Блэк, — он перебивает и вскидывает брови, стараясь по лицу распознать реакцию, но тот остаётся равнодушным. — Что ж, я что-то про тебя слышал. Говорят, ты жуткий бабник, — тут Ремус снова поднимает голову и чуть зло улыбается одними уголками губ. От этого Сириусу становится немного неловко, и он поднимает плечи в защитном жесте и отводит взгляд. — Я никому не скажу, если хочешь. Мне вообще плевать на всех, подобных тебе. Я Ремус Люпин, кстати, ты наверное этого и ждал. Это правда. Блэку хотелось узнать фамилию человека, о котором не мог перестать думать. — У тебя нет друзей или что? — в пустоту спрашивает Люпин, в который раз проходя мыть руки уже по-хозяйски. — Есть один. Может, два. Но терпит только один, да. — Просто пытаюсь понять причину того, почему ты тогда идёшь не к психологу, а звонишь в компанию, имеющую кучу проститутов и проституток, — он вытирает тонкие пальцы полотенцем, а Сириус невольно сглатывает, вспоминая, как Ремус медленно вводил их в него. А ещё он ненавидит слово «проституция» и всего его производные просто из принципа. — Ты так уверен, что у меня проблемы с головой? — Очевидно, если тебе настолько одиноко, что ты готов платить за то, чтобы с тобой попили чай. И да, теперь я уйду только с деньгами, но скорее всего в процессе ты вообще пожалеешь, что совершил столь необдуманный поступок. Блэк не мог спокойно смотреть на этого человека, вспоминая то, что он с ним делал за закрытыми дверями спальни, и свои действия без него, с додумыванием в голове, например, в душе. Ремус всегда так спокоен и равнодушно болтает какую-то хрень или старается быть адекватным, когда сидит на семейном ужине? Кстати, третий в жизни диалог между ними уже является поводом расспросить о том, что его довело до такого рода деятельности? Наверное, нет. Сириус в подобных случаях всегда вспоминает Марлин и думает о том, что она бы сделала в той или иной ситуации. Сейчас подруга по голове его бы точно не погладила. — Хочешь поесть? — немного смущённо интересуется Блэк, наблюдая за парнем, уже проследовавшим на кухню. Тот разворачивается, немного прищурившись, смотрит с недоверием и хмурится, но тихо выдаёт: — Хочу. Сириус тут же понимает, что это была ужасная идея. У него отвратительный навык готовки и полное отсутствие продуктов в холодильнике. Он забыл сходить в магазин и сейчас замер, чуть ли не плавясь со стыда под чужим тяжёлым взглядом. Люпин только вздыхает, сразу же всё понимая. — Наверное, я должен был задать тебе этот вопрос. Могу приготовить, раз уж ты заплатишь, — Ремус смело открывает холодильник, оглядывая плачевные запасы еды. — Сходишь в магазин? Блэк кивает. Сейчас этот парень имеет энергетику ворчащего мужа или вроде того, но точно не человека, которого ты совсем не знаешь. — Дай бумагу и ручку, — требовательно просит тот, сложив руки на груди. На столе в зале находится какой-то обрывок и карандаш, Ремус склоняется, автоматически выводя названия продуктов. И, блять. Почерк у него чуть ли не каллиграфический: с прописной «t» и чёрточкой над ней, с просто потрясающей буквой «f». Сириус в восторге и не может оторвать взгляд, хотя у самого, благодаря частным урокам в раннем детстве, могло бы получиться не хуже. Просто Люпин делал это быстро, летяще и как настоящее шоу или представление. — Прекрати, — обрывает наблюдение Ремус, даже не оборачиваясь и не отрываясь от этого драгоценного списка. Блэк явно вызвал его сюда не для того, чтобы постоянно смущаться и думать о том, что ведёт себя как полнейший идиот. Наконец, листок сложен в два раза и передан прохладной влажной рукой в более широкую и сухую, но не лишённую аристократических черт. Ремус трогал его и до этого, даже слишком много, даже в довольно интимных местах, но почему-то именно это мимолётное и почти незаметное прикосновение запомнилось больше всего. Сириус вообще не понимал, что с ним происходит, но совершенно не хотел возвращаться к анализу ситуации, потому что ему это надоело, он больше не хотел и не мог. — Иди и не стой, — раздражённо бросает парень, внимательно изучая его глазами. — Пиздец, ты какой-то заторможенный. Блэк кивает, что вызывает у Люпина торжественную насмехающуюся полуулыбку. Идиот, он связался с каким-то идиотом. Но у него красивые волосы и лицо, можно считать это за компенсацию. Хотя нет. Ум для Ремуса всегда был важнее. И он свободно выдыхает, когда брюнет уходит. Блэк ещё и наивный, потому что в подобной сфере очень редко встречаются честные люди. Будь на его месте кто-нибудь другой, то просто бы обчистил квартиру и быстро свалил. Парню повезло, что Ремус на собственной шкуре ощутил, что значит потерять абсолютно всё. Ему стоит посидеть спокойно, не влезая в неприятности. Хотя, к чему эти мысли, если он всегда был и остаётся довольно неконфликтным человеком? Просто создаётся ощущение, что общаться с Сириусом всего лишь час — уже самая большая неприятность, в которую можно вляпаться. Именно вляпаться. Люпину плевать на этого человека, на его жилище и обхождение с ним, да даже на пустой холодильник, пока ему платят. Деньги стали главным приоритетом, за них можно было терпеть многое. В любом случае это не навсегда, а от таких мыслей становится гораздо спокойнее даже в самой дерьмовой ситуации. Но сейчас всё очень даже неплохо, скорее хорошо. Он поест за чужой счёт, да ещё и получит несколько банкнот, а всего лишь терпеть человека гораздо лучше, чем секс с ним. И хоть Блэк и кажется глупым, всё равно кажется, что это совсем не так, просто ему что-то конкретно мешает. Но удел Ремуса явно не копаться в чужих мозгах. Но этот фактор мог сыграть ужасную шутку. Довольно опрометчиво было сказать своё имя незнакомцу, с которым перепихнулся пару раз — он может распиздеть это всему городу, учитывая его связи. Но зачем? Только отсутствие мотива успокаивало. Хотя... какая к чёрту разница, если личность бедняка Люпина никому неизвестна и скрываема от чужих глаз? Никто ничего не знает про того странного парня, живущего где-то на окраине в самом неблагополучном районе. Дверь открывается, а за ней показывается растрёпанный, но довольный Сириус, словно гордый за то, что смог самостоятельно сходить в магазин и, вероятнее всего, даже не ошибиться в выборе продуктов. На бледной коже контрастно выступает яркий румянец на щеках и носу, а потяжелевшие от мокрого снега кудри рассыпались по плечам и даже попали в рот, растянувшийся в улыбке. Зрелище довольно трогательное, и даже Ремус аккуратно и незаметно прячет улыбку. Наверное, Блэк был именно тем, кого называют «свой в доску». Это помогало ему очаровывать девушек и парней, пробиваться до влиятельных в кругах тусовок людей и добиваться популярности, даже не заметив этого. Всё у него выходило благодаря легко текущему общению и симпатичному лицу, но сейчас он явно не тот, про которого все говорят. В своей идиотской домашней одежде слишком большого размера, которую Сириус сейчас переодевает в другой комнате, будто ему есть, чего стесняться, его личность приобретает довольно приятный оттенок. Люпин бы заметил всё это, если бы не уткнулся в телефон, по привычке листая ленту, совсем забыв о пакете из магазина, пока на кухню не возвращается брюнет, начиная раскладывать всё по местам с удовлетворённым видом человека, впервые купившего полезную и свежую пищу. Поэтому, только взглянув на него, Ремус думает, что неплохим вариантом было бы овощное рагу, которое наверняка его новый знакомый не ел ни разу в период своей одинокой жизни. Он похож на человека, перебивающегося дешёвыми консервами, продуктами по скидке из-за истекающего срока годности, дегустационными шведскими столами, заводящего новые знакомства лишь для того, чтобы однажды прийти на День рождения, затеряться в толпе, потому что без подарка, и наконец бесплатно поесть. И всё это, даже несмотря на то, что у него, должно быть, много денег. Весь город шумел, когда умерла Вальбурга Блэк, а наследство перешло ужасному сыну, от которого при жизни богатая вдова отреклась. Сыну, «сбежавшему из дома», «предавшему мать», самому последнему из рода. Так пусть он считает Люпина своей феей-крёстной, которой всё равно на его состояние и умения. Сириус неприятен ему даже с карманами, набитыми драгоценностями из фамильного особняка. Парень встаёт, интуитивно находя все нужные предметы для готовки. Для них не оказалось какого-то особенного места, что даже к лучшему, ведь таким образом становится ясно: во-первых, у Блэка нет фантазии, во-вторых, так Ремус больше похож на хозяина и того, кто держит всю ситуацию под контролем. Ему нравилось демонстрировать другим, что он здесь главный. Хоть это и было совсем не так. — Что ты собираешься сделать? — с нескрываемым интересом и чуть ли не восхищением заглядывает Сириус через плечо Ремуса. — То, что тебе не понравится. — Тогда в чём смысл? — обиженно ворчит брюнет. Он просто ребёнок, господи. Интересно, Люпина посадят за изнасилование несовершеннолетнего? — Подрастёшь — узнаешь, — безэмоционально морщится парень, дёргая плечом, давая понять, чтобы другой свалил куда подальше и не мешал, потому что у него в руках нож с довольно острым лезвием. Это давало усомниться в том, что им вообще пользовались. — Отвали, — раздосадованно ворчит Сириус и уходит в зал. Он ложится на диван, уставившись в потолок. За полторы недели стало непривычно слышать возню на кухне, это даже приятно ласкает слух, но только это совсем не то, что ожидалось от сегодняшнего вечера. Блэку хотелось разузнать больше про этого человека: конечно, в идеале это оказался бы хрупкий парень с очень тонкой душевной организацией, который с порога бы протараторил историю всей своей жизни, а потом жался бы к батарее, укутанный пледом, сжимающий трясущимися руками кружку горячего чая, в которую беззвучно капали солёные слёзы с его мягких щёк. Но нет. Сириуса довольно однозначно выгнали с его же кухни, оставив обиженным на жизнь и почему-то выключатель в спальне. Возможно, потому что именно с выключателя всё началось, Люпин щёлкнул им, прежде чем прижать чужое тело к стене. Стоп. Какого чёрта он вообще позволяет подобное Ремусу? Впрочем, слишком лень вставать. Да. Именно так. Здравое и совершенно взрослое решение. «Подрастёшь», да если бы он знал, на сколько этот «ребёнок» закупается презервативами, то расплакался бы. Так вышло, что парень уснул. Он даже не хотел, даже не думал, но это случилось, ибо было скучно. Даже не вернуться на кухню за сигаретами, ибо есть вероятность столкнуться с колючим и уничтожающим взглядом, готовым прожечь в тебе дыру, если ты потревожишь его идиллию с разделочной доской и шипящей сковородкой. Сириус не знал, откуда появились такие выводы, только казалось, что Люпин — его старый приятель, с которым они встретились спустя несколько лет разлуки и тоски. И словно оба они поменялись, приобрели новые ценности, но остались теми же, всё ещё ненавидящими друг друга и всё вокруг, а поэтому понимающими. — Вставай, — резко треплет его по плечу знакомая рука. И хочется расплакаться, потому что ему снилось явно что-то родное, чудесное и хорошее, но явно не потолок, где под плинтусами завелась плесень, которую Сириус видит в первую очередь. Что-то это напоминает. — Ты это сейчас кому именно? — сонный мозг генерирует ужасную шутку, да ещё и выдаёт её через рот. Лучше бы не делал этого. Ремус скептически поднимает брови и возвращается обратно на кухню, чуть скривив рот. Сразу же чувствуется запах настоящей домашней ароматной еды, видимо, с кучей специй. Вероятно, это будущий главный кулинарный шедевр в жизни Сириуса. Можно ли нанять Люпина своей кухаркой? Да, это крайне невыгодно, но ради этого, вероятно, даже стоит устроиться на работу. — Как думаешь, из меня выйдет отличная модель? — спрашивает Блэк хриплым голосом, только появляясь на кухне. Лицо Ремуса приобретает удивлённый и саркастичный оттенок. — Конечно, будешь на первом месте среди самых успешных как среди мужчин, так и женщин, — иронично подбадривает он, раскладывая еду по двум тарелкам. — Нет, ну я серьёзно. Надо же где-то начать работать в ближайшем будущем. Я просто не думал никогда об этом, но вдруг? Я же просто охуенный, так ведь? — Сириус щурится даже от тусклого света и выглядит сейчас скорее как престарелый ёж, нежели кто-то с претензией на «охуенность». — Вау, да брось, ты слишком критичен к себе, постарайся научиться принимать и любить себя, повысь самооценку, а то с ненавистью к своему телу будет очень тяжело жить, — Ремус печально вздыхает и с сочувствием качает головой, но цедит сказанное сквозь зубы. — Блять, я понял, что это не у тебя явно надо спрашивать. Просто побоялся, что забуду, если сейчас же не расскажу кому-нибудь. Спасибо, теперь всегда буду помнить, — брюнет надувает губы и садится за стол, вглядываясь в тарелку. — Это что? — Овощное рагу, если для тебя это имеет хоть какое-то значение и смысл. Блэк смотрит вопрошающе и с непониманием, на что Люпин только цокает языком. — Просто забей и ешь. Сириус с осторожностью принюхивается. Конечно он знал, что такое овощное рагу, не стоит держать его за идиота. Но это... довольно специфичный выбор, а угадывание блюда по списку продуктов никогда не приносило успехов. Он действительно отвык от хотя бы частично здорового питания, поэтому преждевременно отнёсся с недоверием и только сейчас почувствовал, насколько голоден. И всё оказалось не так уж и плохо: вполне вкусно и приятно, разве что довольно горячо. Только было ощущение, что он слишком шумно глотает или невпопад пару раз шмыгает носом, что может задеть раздражительного Ремуса. При нём тяжело было есть, ибо при каждом взгляде в голове всплывали картины двух вечеров, щёки заливались румянцем, а Люпин сидел, как ни в чём не бывало, задумчиво рассматривая содержимое своей тарелки. Блэк не хотел бы этого говорить, но рядом с ним было даже уютно, как будто это — твой бывший одноклассник, с которым вы давно не виделись и вот решили встретиться вместе, обсудить прошлое. Но в то же время вы ясно помните, как трахались друг с другом в школьном туалете, поэтому оба этой темы тщательно избегаете, несколько раз чуть не подойдя к ней вплотную, но мастерски уводя диалог в другое русло. У Сириуса в голове полный бардак от удивительной безразличности и напускного (или нет?) спокойствия, что хочется вмазать по лицу или же расплакаться на плече. Ему понравился Ремус, скорее заинтересовал его как человек, способный не только на отличный секс. И брюнет с его проклятым любопытством захотел узнать большего, успокоиться и никогда не сдаваться от неудачных попыток заглянуть под радужку глаз. И вот теперь парень просто приготовил ему обед, потому что сам захотел есть. Да и так, что останется ещё на несколько дней. Слишком часто что-либо становилось делом принципа, важным для Сириуса как единственная идея, способная сделать счастливым. Как цель, за которой наконец можно погнаться, потому что подобную он находит редко. И лёгкое чувство эйфории после её достижения. Потом снова апатия. И парень хочет залезть в душу Люпина, достать оттуда его страхи и сердце, разорвать всё по кусочками, тщательно изучая каждую деталь на предмет, способный его заинтересовать. Блэку часто становилось скучно уже на середине, но что-то внутри подсказывало — здесь всё будет совсем не так, стоит только попросить остаться на ночь или посидеть ещё немного. — Ты?.. Уже необдуманно начинает брюнет, но замолкает, оборванный уничижительным взглядом и вкрадчивым, но строгим: — Нет. Почему-то именно на основе этого ответа Сириус мгновенно решает, что его новый знакомый, которого стоит разгадать — чертовски умный мудак. — Ладно, — слегка разочарованно соглашается он, но внутренне надеется на то, что Люпин ничего не понял, ибо это действительно было бы максимально глупо, учитывая его неприступность. Блэк позвонит во второй раз, третий, выпросит номер телефона и потом убьёт себя, проебав все свои деньги. — Сам помоешь, — через минуты три лениво роняет Ремус, ставя свою тарелку в раковину, а потом чуть зевает и проходит в коридор. — Мне пора. — У тебя есть ещё кто-нибудь сегодня? — поборов неловкость, спрашивает Блэк. Ему нечего терять, всё равно в этих янтарных глазах он выглядит конченным придурком. — Нет, — даже не подняв взгляд и не задумавшись, отвечает тот, активно набирая кому-то сообщение. — Тогда чем ты занимаешься? — он сразу же выдаёт это, качаясь с пятки на носок и заложив руки за спину, как нашкодивший или нетерпеливый школьник, готовый сорваться с места по разрешению или увернуться от тяжёлого взмаха руки. Люпин кривится и смотрит прямо в глаза секунды три, словно готовясь плюнуть в него кислотой, готовой разъесть всё что угодно, даже это прелестное лицо, которое совсем не жалко. Сириус сразу же чувствует, что весь бы покраснел, если бы был расположен к этому, но только снова вжимает голову в плечи. — Прости. Парень жёстко, гораздо грубее, чем весь сегодняшний диалог, называет сумму, сжимая зубы. У него очерчиваются и проступают скулы, делая лицо более квадратным и каким-то неприятным, какие бывают у учителей. Ремус не прощается, снова уходит, но не хлопает дверью — слишком низко опускаться для подобного. Брюнет остается один. Он снова сморозил хуйню, а теперь не совсем понимал, что с этим делать. Ему не хочется даже курить, а вместо этого появляется желание оставить грязную посуду, закутаться в одеяло прямо в домашней одежде и остаться в нём навсегда, больше никогда не вылезая из своей зоны комфорта — иначе станет только хуже, неприятнее и некомфортнее всем подряд. Что Сириус и делает. У него больше нет сил смотреть на Ремуса, вспоминать его, хочется стереть его постоянно всплывающий образ с сетчатки глаза, хочется выследить и в тёмном переулке гасить его, прижав к стене. Потому что Блэк терпеть не может, когда ему кто-то снится.

***

— Я постарался сделать это сам, — с гордостью вещает Сириус, уже обхватив рукой крышку для тарелок, которую обычно использовал для микроволновки, сейчас импровизированно установил на стол ради интриги. — Вау, неужели, — чуть усмехается Люпин, подперев щёку рукой, а сам искоса поглядывает на экран телефона, явно ожидая от кого-то сообщения. Брюнета это слегка задевает и болезненно колет в грудь, стирая с лица улыбку, но, как только парень смотрит, он снова искренне радуется уделённому вниманию. — Смотри, — заговорщически шепчет Сириус, чуть склоняясь над столом, а потом резко поднимает кусок пластика, демонстрируя... — Макароны? — скептически уточняет Ремус, недоверчиво поднимая только глаза, снова лишний раз не шевелясь. — Это паста, mon cher ami! — торжественно и воодушевлённо качает лохматой головой Блэк, пододвигая тарелку чуть ближе к гостю. — Мой друг отлично готовит, но ему всё равно отказывает девушка, в которую он влюблён. Я много раз видел, как он это делает, даже спросил рецепт. Но я вообще без понятия, как это всё на вкус. — Мне страшно, если честно. И твоя тарелка на холодильнике слишком заметна, в следующий раз прячь лучше. Вторую порцию пришлось убирать куда-нибудь, но не в комнату, потому что матушка с детства приучила есть только на кухне, так что теперь даже нельзя представить подобное нарушение самого главного правила; — конечно, к пицце это не относилось — в шкафчиках было пыльно, а в холодильнике всё быстро остыло бы. Нужно срочно было искать место, куда не сразу посмотришь. С губ Люпина срывается «в следующий раз», уже выдавая подсознательный намёк на то, что... «следующий раз» всё же будет. И скорее всего это станут те же односторонние разговоры и молчание в третий раз. Сейчас же стоит заглянуть в будущее с пониманием дела, внимательно просчитывая все ходы, которые вмиг забываются при самом важном моменте. Но сейчас так важно не уплывать в страну надежды, а заглядывать в будущее с пониманием дела, внимательно просчитывая все ходы, которые вмиг забываются при самом важном моменте. — Мне нравится твой акцент, — внезапно подмечает Ремус, а глазами анализирует каждую спагетти на наличие неизвестно чего. И Сириус завуалированно называет его «другом». Это важнее. И Люпин не обрывает, не перебивает и не морщится, а делает вид, будто пропускает мимо ушей. И Люпин не обрывает, не перебивает и не морщится. Возможно, просто не придаёт этому значения, но у брюнета в душе разливается неконтролируемое тепло, томящееся и сладкое. Всю жизнь общаясь только с Джеймсом, Сириус не привык думать о том, что рядом может быть кто-то ещё. Он прекрасно понимал, что слишком забегает вперёд, но не мог отделаться от ноющего желания получать, что захочет, ежесекундно. Всё выпрыгивает из груди, оставляя после себя пустоту, когда Ремус улыбается. А он почти никогда не делает этого искренне. — Аристократов учат французскому с детства, — чуть морщится Блэк, вспоминая то, как убивался с частными учителями, если не получалось запомнить произношение очередного длинного слова. — У меня был еще испанский. Это прикольно, но бесполезно. Без практики я очень многое уже не помню, — он жмёт плечами, уныло проводя пальцами по краю стола. На самом деле довольно странно было вспоминать себя в более раннем возрасте — этого энергичного худощавого ребёнка с вечными непослушными кудрями и разбитыми коленками. Он был слишком активен и был не в силах сосредоточиться на чём-то конкретном — либо же оказывался чересчур усидчив и запоминал всё, что видел, включая мозг на полную. Никогда у Сириуса не выходило закончить что-то конкретное до конца, а только на половину или же перебивками. Блэк рассматривает страницу, сразу же отпечатывая в своей голове информацию, написанную на ней, если это потребуется, не задумываясь выводит неизвестные слагаемые из сложных формул, но забывает всё через час и не помнит, как именно решал примеры и задачи. 6. Ему нравилось выступать перед классом, потому что так на него обращали больше внимания, но на письменных предметах, например, математике или физике, где потребности в публичных ответах не было, он лучезарно улыбался на ругань учителей, жалующихся на то, что он совершенно ничего не может выполнить у доски. Все работы он всё равно пишет на «отлично», даже не заботясь о том. Сириус прекрасно знал, что вполне умён, и тем более красив. И он пользовался этим, но сейчас терял всю свою уверенность и смелость, уступая глупой робости, возникающей при одном взгляде на парня, аккуратно и невинно пробующего пасту. Её готовила ещё Юфимия Поттер по выходным, пока её сын медленно не перенял привычку. — Это... не плохо, — благосклонно кивает головой Ремус, смотрит на Блэка и закатывает глаза. — Тебе этого недостаточно, ясно. Это хорошо? — Спасибо, — поджимает губы брюнет, складывая руки на груди. А потом садится, начиная пробовать самостоятельно. Ладно, у миссис Поттер выходит значительно лучше. Съедобно, но как-то не так, чего-то не хватает. — Очевидно, мне стоит больше практиковаться, — со вздохом печально добавляет Сириус. Люпин только усмехается, но ничего не отвечает. Он молчит, только молчание это неловкое и кровоточащее, и если сейчас можно оправдаться тем, что ешь, то без еды всё намного труднее. — Зачем ты это делаешь? — спокойно спрашивает парень, как только тарелка становится пустой. — Что именно? — недоумевающе хмурится Блэк, отрываясь от своих мыслей. — Зовёшь меня. Четвёртый раз. Но уже второй просто кормишь. Зачем? — Я не знаю? — смущённо и тихо бормочет он, опуская взгляд. — Это не совсем нормально. То есть я не собираюсь становиться твоим другом или ещё кем-либо, если ты на это рассчитываешь, — Ремус поднимает брови, и его лицо не выражает совершенно ничего. Сириус тут же невольно понимает — его надежды на сам-не-знает-на-что уже разрушены. Только не верит. Не верит пустым словам, которые говорят все подряд. — Мне просто интересно, — твёрдо говорит правду Блэк, наконец всматриваясь прямо в глаза собеседника. — То есть я что-то вроде развлечения? — на серьёзный кивок Ремус неестественно растягивает губы в болезненной и чуть сумасшедшей улыбке. — Мне пора бы привыкнуть к этой роли. По сути, мне плевать, что ты обо мне думаешь, пока продолжаешь платить деньги. — Зачем тебе деньги? — В каком смысле? Всем они нужны, — он хмыкает, явно выражая этим пренебрежение глупостью брюнета. — Нет, ты часто говоришь, что ради них можешь выдержать многое. Для чего-то конкретного? — Блэк щурится и подпирает подбородок руками. Но Люпин не собирается говорить. — Что ты хочешь? Парень думает пару секунд, а после еле слышно шепчет: — Хочу пиццу. Сириус пару раз осоловело моргает, думая, что ему послышалось. — Что? — Пиццу, — раздражённо повторяет Ремус, скрестив пальцы рук между собой. Брюнет молчит пару секунд, а потом широко улыбается, чуть посмеиваясь. — Ладно, только если ты подождёшь, — он уже подрывается с места, но его останавливает быстрое «не-ет». — В следующий раз, — беспрекословно назначает таким образом новую встречу парень, чего только и ожидает другой. — Отлично, так он будет? Посмотришь тогда со мной фильм? — у Блэка глаза загораются предвкушением и интересом, как у дьявола, увидевшего лёгкую жертву, согласную на любую сделку. — Только если ты скажешь истинную причину того, зачем зовёшь меня к себе, — Ремус вскидывает подбородок, с вызовом смотря на нависающего над ним парня, который опирается руками на стол, но вперивается в чужие глаза, не в силах оторваться. — Но я же уже сказал, — он сбит с толку, на что Люпин хищно улыбается. — В следующий раз скажешь ещё раз, только подумаешь, — едко предлагает светловолосый, выпрямляясь. — Ладно. Я тебе пиццу — ты мне фильм, я тебе свой рассказ — ты мне свой, договорились? — и Сириус протягивает ему руку, крепко пожимая. Они касаются друг друга, но не интимно-принуждённо, не случайно, а по-деловому обязательно. И ему это даже слишком нравится. — У тебя странный подход к общению с людьми. — Я просто слишком часто смотрел на тебя.

***

— Подожди... что? — брюнет чуть не выронил ноутбук от неожиданности, когда с порога ему заявили: «Я, если что, не смотрю фильмы, поэтому можешь включать всё, что захочешь». — В каком смысле «не смотришь»? — Мне становится скучно, да и я не привык к такому вообще, — Ремус качает головой, пытаясь отделаться от надоедающего излишней эмоциональностью парня. Впрочем, ему не всё равно на него. Если бы однажды утром ему сказали, что Сириуса Блэка сбила насмерть машина, то Люпин бы даже расстроился, ибо брюнет неплохой, даже забавный иногда. Только он остро порой на всё реагирует, слишком часто ноет о случившемся событии, если оно имеет хоть каплю негативной окраски, но о серьёзных проблемах тактично молчит. Удивительная смесь похуиста и человека, который вечно всем недоволен. Но есть в нём что-то странное и немного интересное — любопытство, мощный шторм, сносящий дома, убивающий людей, но грамотно скрываемый под тихим шелестом ручья в глазах наряду с безумством, а не полный штиль, рассеянно лижущий песчаный берег. У Сириуса изнутри лёгких воют собаки на луну, а он сам не слышит, заглушая всё тяжёлыми аккордами рока. Ремус не нанимался личным психологом, но выслушать готов, чтобы забыть уже на следующий день. Так менее скучно. — И что тогда делать? — недовольно шлёпает босыми ногами по полу Блэк, относя всё в зал. У него штаны сегодня пижамные и длинные, да и вообще такое чувство, будто он только встал, хотя время уже довольно позднее. — Я посмотрел уже всё то, что хотел. — Выбирать наугад, — предлагает Люпин, вздыхая. Это так очевидно. — Я хочу что-нибудь страшное, — взбудораженно чуть ли не подпрыгивает парень. Он почти не виделся с Джеймсом в последнее время, не ходил по клубам и не пил, только курил много и валялся в кровати, разрешив себе абсолютно не думать. Постепенно дочитывал эссе Джорджа Оруэлла, открывая окно нараспашку. Ему вечно душно и холодно, но на улицу выходить совсем не хочется. Это всё — его размеренное существование и ощущение спокойствия, от которого уже получилось отвыкнуть, но с приходом Ремуса становится радостнее и вся скопившаяся энергия выплескивается через край. Сириус не был уверен, работало ли это с каждым человеком, но с Люпином — точно. — Ты будешь плакать, что боишься, — морщится парень, уже нехотя скидывая с себя ботинки. А потом проходит на кухню, чтобы самостоятельно поставить чайник. — Нет, — иронично бросает Блэк, мельком подсматривая за тем, что делает гость. И невольно улыбается. Ремус привыкает. За короткий срок. Но подсознательно брюнет понимает, что, да, если попадётся действительно качественный фильм, то ему будет страшно. Этого нельзя допустить. Поэтому Сириус ухмыляется и открывает вкладку с «Зеркалами», которые увидел бы уже во второй раз. Так ведь будет совсем не страшно? Но у него чешутся руки, когда курьер стучится в дверь с двумя коробками пиццы и Ремус чуть улыбается, проходя в зал, где они и решили остаться. Сириус хочет коснуться его просто из принципа, ибо не привык так долго оставаться один. Но он не смеет этого сделать, знает, что это только усугубит ситуацию и натолкнет друга на единственный выход — убегать от него как можно скорее. Но никто не запрещает прикрывать глаза, представляя полную блондинку или худощавую брюнетку в своей кровати, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей. Только уже даже секс не перекрывает образ Люпина в вязаном растянутом свитере и чашкой чая в руках. Тот действительно сейчас замер примерно в таком положении на диване, кажется, налив себе кипятка только для того, чтобы согреть руки. А ещё Ремус чувствует, как пахнет едой, поэтому щурится от удовольствия. — Мне просто захотелось вспомнить вкус, — застенчиво бормочет он, наблюдая, как перед Блэк торжественно открывает коробку. — Когда ты последний раз её ел? — Сириус останавливается, испытывающе пронзая голубыми глазами. Кажется, он начинает догадываться, но не хочет выставить себя идиотом, неспособным выстроить простую логическую цепочку, если предположение окажется неверным. Просто несколько мимолётных фактов складываются в единую картину, раскрывающую личность нового знакомого, но конкретно уследить за ходом мысли не выходит, откуда и берётся неуверенность. И тут же брюнета прошибает холодный пот. Что, если окончательно выведав какую-нибудь трагическую историю жизни, он снова потеряет интерес? Что, если в который раз симпатия оборвётся известностью, когда мозг больше не разрывает любопытство. Ведь по сути — это просто первый встретившийся на пути человек, занимающийся проституцией. И никто не говорил, что это считалось престижно, что это было нормой и всячески поддерживалось — скорее люди относились к этому с настороженностью, понимая, что чаще всего люди, работающие в подобной сфере, не полностью осознают себя и выполняют всё добровольно, порой находясь как в рабском труде. Но это были единичные случаи, благодаря которым ко всем относились с настороженностью, пытаясь мгновенно вычислить больные точки и вероятность того, что человек сам согласен на это. Сириусу нравилось такое внимание к деталям и уважение к проституткам, не проявлявшееся ранее. Долгое время они становились куклами и игрушками в извращённых руках, не воспринимались как личность, как живое существо, а только инструмент для получения наслаждения. Но сейчас всё стало гораздо лучше. Почти. Но просто вдруг, предположить как вероятный исход событий, однажды его интерес, вызванный скорее профессией, нежели самим человеком, испарится, исчезнет и зависнет в крайней и пиковой точке, а потом пойдёт на спад. Блэк никогда не боялся привыкать, зная, что совсем скоро всё надоест. Так не будет ли точно так же и с этим милым парнем, глазами пожирающего пиццу с грибами? Нет. Ему хочется верить, что абсолютно точно нет. — В старшей школе, — Ремус пожимает плечами и произносит это будничным тоном. Конечно, как будто у всех так абсолютно всегда. — Это же ужасно, — ошарашенно хлопает ресницами Сириус, ещё до конца не осознавая, как именно это прозвучало только что с его стороны. Но ему тяжело сдерживать себя. — Дай угадаю: ты предпочитаешь более питательную и дешёвую еду, которой хватает на долгое время? Ремус растерянно кивает и не понимает, к чему он ведёт, только бессознательно теребит край свитера, а потом, опомнившись, строго кладёт руки на колени, умиротворённо прикрыв веки. — У тебя же точно какие-то проблемы, чёрт возьми. Типо, тебе в дверь стучатся коллекторы? — брюнет скептически вскидывает брови, устраивая всё так, чтобы Люпин попался в ловушку, возбуждённо таращась на него и внимательно наблюдая за реакцией. Кажется, у него дёргается вверх уголок рта, но потом Ремус только отрицательно машет головой, принимая до тошноты спокойное выражение лица. Иногда Блэку казалось, что этот парень не совсем существует, что он — только плод его воображения. Потому что нельзя противоречить самому себе и своим устоям настолько часто: то сдерживать себя, то с лёгкостью срывать все маски, смотреть с заботой, а после снова бросать колкие замечания. Нельзя быть безразличным, когда тебя дичайше гложет проблема, когда ты чувствуешь себя отвратительно, нельзя продолжать вести себя так, словно ничего не случилось. Так, выходит, можно? Ремус строит из себя серьёзность и редко улыбается, но в глазах читается страх. Абсолютный и постоянный. — Рем, — тихо зовёт Сириус, когда спустя недолгое молчание замечает, что взгляд его знакомого становится абсолютно стеклянным, боится, что пробудил какие-то болезненные воспоминания. Люпин как ни в чём не бывало переключает всё внимание на него, ожидая вопроса. — То есть, если тебя что-то тревожит, то... успокоить я не смогу, но выслушаю, тебе станет легче, может. Ты можешь мне доверять и... — Завались нахуй, — довольно громко перебивает его парень, сжав кулаки. Люпин снова, как и всегда, морщит нос от накипающего раздражения и смотрит на один конкретный предмет в попытке снизить градус кипения. — Ты меня заебал уже со своими речами и расспросами. Я говорил, что расскажу, просто чуть позже, только вот ты это моё желание полностью убиваешь. Он встаёт, скрещивая руки на груди и вкрадчиво, с отвратительной ухмылкой, добавляет: — Если ты меня зовёшь, чтобы узнать трагическую историю и «спасти», то заранее сообщаю: трагической истории не будет, как и спасения. Но раз так хочешь, то лучше спаси себя. Блэк замирает на месте, кажется, забывая моргать. Виновато закусывает губу, чуть хриплым голосом спрашивая: — А что со мной не так? Он не ждёт ответа, прекрасно зная все сам, поэтому просто как можно скорее и в то же время медленнее уходит на кухню, демонстративно гремя ложками. Сириус собирается сделать ещё чай и не думать ни о чём, только надеяться, что когда вернётся, то они оба сделают вид, что ничего не было. Это было возвращение к «старому» Ремусу, который не особо отличался от «нового», но был более мнителен, резок и прямолинеен, при этом молчалив. Люпин только провожает его спину взглядом, с ужасом понимая причину своей реакции. Он начинает привыкать за дико короткий срок, а этого допустить нельзя. Когда Сириус возвращается с двумя чашками, то застаёт парня, всё ещё жадно смотрящего на пиццу. Но всё ещё оставшегося, не обиженного и не злого, скорее просто голодного. — Ешь, — как можно добродушнее призывает брюнет и щёлкает выключателем. Точно так же, как в первый раз сделал Ремус, прижимая его к стене. От воспоминаний в горле чуть першит, но свет монитора направлен на диван, чему Блэк вполне рад, ведь так не видно его смущённой улыбки от простого наблюдения за тем, как парень с вожделением делает первый укус, которого жаждал долгое время. И в который раз Сириус ловит себя на мысли, что это вовсе не должно заставлять краснеть или выбивать землю из-под ног, но Люпин так похож на ребёнка. Не капризного и противного, а заблудившегося в своих желаниях, выбирая среди них целое «ничего» от слишком глубокого анализа положения, несвойственного возрасту. Ребёнок-жертва и жертвующий всем ради одной цели. И его спаситель, который не может найти верную дорогу и вообще до этого не был уверен в своем намерении её искать. Точнее даже не знал об этом. Скорее всего, это со стороны выглядит так. Сириус не может понять, в какой именно момент он стал совершенно неспособен к детальному погружению в себя и изучению причин своего поведения, ведь обо всём ему теперь сообщают окружающие. «Тебе нравятся мужчины, Блэк». «Разберись со своим синдромом спасателя и проваливай». Ему стоит сказать «спасибо»? Наверное. — Спасибо, — подытоживает брюнет, самому себе кивая головой. — Чего? — переспрашивает Ремус, недовольный тем, что парень снова куда-то отключается. — Забей, — он чуть ли не посмеивается от того, как всё глупо складывается, но садится рядом и нажимает на «пробел», чтобы наконец начать просмотр фильма.

***

В прошлую их встречу, когда они смотрели «Зеркала», никому не было страшно, скорее у Сириуса потели ладони по непонятной причине, но кажется, виноваты были их плечи, почти что соприкоснувшиеся между собой. И было дыхание тихое и размеренное, сбивающееся вместе с напряжённой музыкой, почти что слышный стук сердца, пропускающего очередной удар перед внезапным скримером или в особо нагнетающей атмосфере. У Ремуса лицо в профиль очень красиво, и чуть вздёрнутый нос выглядит таким тонким и изящным, что парню его собственный кажется чудовищем рядом с ним. И Люпин щурится. Постоянно щурится, не только придавая своему лицу особое выражение презрения, хитрости, недовольства или наглости, усмешки, но и просто потому, что не видит. Монитор, находившийся не так далеко, стал слишком недосягаемым для него, поэтому Блэку весь вечер приходилось держать ноутбук на коленях. С одной стороны, так было совсем неудобно и более заметно, если вдруг тряслись ноги от мужественно сдерживаемого страха, всё равно порой вырывающегося в виде вздрагиваний. Но, с другой, Люпин придвинулся чуть ближе, и уже начинали появляться догадки, которые так страшно было допустить. И это очаровательное полусонное выражение лица друга уже под самую ночь слишком сильно сбивало с толку. Оба благополучно успели забыть о возникшем конфликте, выбрав своей тактикой игнорирование, за которым следует забвение, нежели обсуждение проблемы. А Сириус был уверен, что до второй стадии им осталось совсем недолго. Тогда Сириус под самый конец прижался плечом к чужому и еле слышно предложил остаться здесь на ночь, увидев грустно и сонное выражение, но Ремус отказался, энергично, но неохотно замахав головой. Не уходить из тепла и оставаться в безопасности — неплохой вариант после тяжёлого дня перед выходным, но у него кроме чистого похуизма есть и гордость, которую так легко не сломать, особенно после того, как её несколько раз растоптали на ровном месте, растерзав на множество кусочков. Блэк вызвался проводить его, но получил категоричный отказ. Ему уже начинало напоминать это ухаживания в младших классах — фильмы, пицца, прогулки и приглашения домой. — Много у тебя таких? — ставя на паузу фильм, парень внезапно прерывает всю сюжетную линию вопросом, звучащим немного нервно. — Кого? — возвращаясь в реальность, чуть осипшим голосом произносит другой, сонно хмурясь. — Тех, с кем ты вот так проводишь вечера, — чуть нагловато и с ноткой ревности бормочет Сириус, поджав губы, а потом выжидающе, проницательно вглядывается в янтарные удивлённые глаза. Ему внезапно важно стало узнать истинное отношение к нему. Почему-то его невероятно взволновала мысль, что каждый день Ремус трахается с другими людьми, с совсем чужими, иногда даже разговаривает. Его собственнические повадки не давали покоя всю жизнь, поэтому Сириус всегда злился, когда Джеймс начинал встречаться с девушками или общаться с другими, а Люпин, Люпин ещё и позволял касаться своего тела чужими руками за деньги, в то время как в будничной жизни неприязненно морщился, если к нему подходили слишком близко. Блэк не хотел даже думать о ревности, но в горле заметно щекотало при каждом слове, резонирующим с душным воздухом и пыльным запахом самого Рема. — Мне стоит открыть окно, чтобы тебе стало лучше? — в замешательстве предлагает парень, вопросительно уставившись на другого. — Ну я серьёзно, — пристыженно шепчет Блэк, смотрит чуть стеснительно и исподлобья, но старается держать голос ровным и чуть нагловатым. Это всегда работало и пробивало на правду, обескураживало собеседника и вызывало чувство доверия. — Зачем тебе это? Оставь меня в покое, — внятно и почти по слогам цедит Ремус, угрожающе сверкая тёмными безднами зрачков, проходящих бесцветным ядом в самую душу, обволакивая её своей наивной и игривой, заманчивой пустотой. — Прости, но я хотел... — тут же автоматически извиняется Сириус, но все равно собирается надавить, чтобы узнать ответ. Ему было бы даже легче, если бы тот сказал «все». «Все» относятся к нему хорошо и пьют чай на кухне, хотя брюнет и подсознательно понимает, что такого не происходит, это только единичный случай. Если бы Люпин сказал тихое «все», то это бы стало надеждой, потому что тогда Сириус знал, что он для него — «все». — Сегодня не слишком удачный день для того, чтобы идти на поводу своих желаний, — огрызается парень и нажимает на «пробел», тем самым заканчивая разговор. Так брюнет сломал тонкую связывающую нить, только начинавшуюся появляться. Значит, стоит начать заново. Это только оправдание. Он хочет трахнуть этого парня с потрясающими русыми волосами, прикрывая желание тем, что «собирает начать всё заново». На самом деле, просто стоит подумать о том, что Ремус совсем не такой, каким хочет казаться, что у него тёплые недоступные щёки и бархатистый голос в тёмной спальне, как сразу же манящее ощущение разливается по телу. Он идёт в душ, уже заранее позвонив по заветному номеру телефона. И сейчас, оставляя воспоминания о просмотре фильма за спиной, Сириус с ожиданием смотрит на Ремуса, чувствуя себя немного виноватым. — Я хочу секса, — объявляет Блэк, как только Люпин заходит в квартиру. Тот тут же останавливается, хмурится, явно не ожидая подобного подвоха, и уже с меньшим энтузиазмом и потухшим взглядом снимает куртку. — Тебе самому не омерзительно? — как бы невзначай бросает он, заставляя брюнета чуть приподнять брови в надменном жесте. — А тебе? — резко прерывает Сириус, выжидающе скрестив руки на груди. — Да, — Люпин соглашается и выпрямляется, становясь почти на голову выше. Ремус всегда сутулился, так и не привыкнув к тому, что однажды слишком сильно вырос за лето, после чего угол обзора совершенно поменялся, а ему хотелось вернуться в комфорт и обнаружить себя таким же, как все. Ему не нравилось выделяться. — И ты доплатишь мне за это, — он словно выплёвывает эти слова с презрением и действует совершенно высокомерно, игнорируя беспокойный взгляд, устремлённый только на него. — Но на деле мне похуй. — Мне тоже. Блэк в последние дни мог думать только о том, как же хочет трахнуть кого-нибудь, а особенно сильно — этого парня, потому что отвык от того, что вообще может долгое время не вести активную половую жизнь. Успел изголодаться и даже не подумал, что способен задеть тем самым. Просто Люпин воздвиг перед собой барьер, преодолеть который не могли обычные слова, ибо почти что всегда реакция отражалась раздражением и злостью, а улыбка была самой сладкой наградой, но сейчас что-то как будто окончательно переломилось, проводя параллель с одной оставленной сигаретой в потрёпанной пачке, которая мирно покоится в своё мирке, ожидая, когда её окончательно скурят, а потом кто-то неосторожный садится, забывая про ценный груз в кармане. И сигарета ломается, а потом её выбрасывают или нелепо стараются выровнять, если совсем не хватает денег. Сириус не хотел бы сентиментально сравнивать этого парня с сигаретой, романтизируя и придавая смысл тому, в чём его исходно быть не может. Вместо этого он только уныло смотрит, отгоняя прочь неприятные ассоциации. Ремус перехватывает его руку и оставляет всю свою горечь в коридоре, утягивает в спальню и улыбается фальшиво, отвратительно, посылает сигналы разочарования, но припирает к стене, целуя в шею, стягивая футболку, путаясь пальцами в волосах. Именно сегодня парень старался особенно сильно в качестве мести. У него, вероятно, тоже есть чувства и подавленность наряду с безучастностью, и они глубоко въелись в его кожу лица и забрались под самые рёбра. Сейчас Ремусу до горечи в глотке и жгущегося кончика языка обидно. Больше всего в жизни ему не хотелось привыкать к чему-то и легко отделываться от всего, расставаться и не мучаться от потери. И он вообще не привык к Блэку, к его отношению и жуткой терпеливости, к сияющим глазам и ровному ряду зубов, обнажающемуся при улыбке. Ему просто не нравилось, что единственный человек, не относившийся к нему, как к куче дерьма, перерастал в того, кто снова хочет секса и возможности контроля, подчинять себе чужую слабость, упиваться этим. Брюнет не выглядел как человек, ещё раз посмевший бы тронуть Люпина таким образом. Ему даже показалось, что в будущем они могли бы стать неплохими приятелями, только вот сейчас Ремус смотрит на него игриво, до одури заманчиво облизывает губы, впивается в кожу зубами и оставляет самые яркие засосы на шее, чувствуя у себя на бёдрах слишком сильно сжатые руки. Он дразнит так, что его острым взглядом легко можно вскрыть вены и истечь кровью до смерти, только бы не видеть. Но Сириус сначала только обмякает, опираясь на стену, и закидывает голову, болезненно прикрывая глаза. Только потом, уже окончательно потеряв контроль, он резко раздевает партнёра, в итоге вдалбливаясь в него с каким-то животным инстинктом, бурлящим в крови. Он с упоением наблюдает за побелевшими и сжатыми губами, слезами на глазах и следами от ногтей на груди, но вседозволенно улыбается, пугая взглядом сумасшедшего. Ремус думает, что он тут самый умный и что он единственный может причинить боль, посеять сомнения, но глубоко ошибается и недооценивает, сейчас в этом убеждаясь. Скорее ему неприятно не физически, а психологически, и глушащее чувство уязвлённости непривычно царапает горло. Это была его личная драма, в которую влез наглый парень с русыми волнистыми волосами и до бешенства притягательными рёбрами. Сириус хочет сказать, что ненавидит его губы, которых всё ещё не коснулся, ресницы и веснушки, только вот кончает в этот же момент, сначала содрогнувшись, а потом заваливается набок, лицом к окну, спиной упираясь в острое плечо другого парня. У Блэка кружится голова и проходит состояние аффекта, захватившее весь разум, не позволяя рационально думать. Он жалеет. Сразу же жалеет о содеянном, хочет придвинуться и сказать что-то утешающее, глупое или забавное, но рядом с ним что-то слабо шевелится и поднимается с кровати, прерывая ход мыслей. Краем глаза брюнет замечает трясущегося от слабости в ногах Люпина, уже старательно натягивающего на себя джинсы. Движения медленные и осторожные — он опасается сделать резкое движение, чтобы не потревожить Сириуса, которого теперь слегка боится, не желая получить подобный опыт ещё раз. У него болит всё тело, и голова раскалывается, а если не контролировать себя полностью, то Ремус просто с глухим ударом упадёт на пол и больше никогда не встанет. Блэк наблюдает, как открывается дверь, и медленно считает до пятнадцати, убеждая себя, что если по истечению времени парня уже не окажется в квартире, то он больше никогда ему не позвонит. Это несбыточный срок. И брюнет кутается в одеяло, с трудом вставая, и проходит в ванну, где льётся вода. У Ремуса весь живот в белёсой вязкой жидкости, которую он брезгливо пытается с себя стереть салфетками и водой, стоя перед зеркалом над раковиной. — Прости, — выдавливает из себя Сириус, как только его замечают, жмурится от накатившей тошноты и упирается на дверной косяк, застыв в проходе. — Отъебись, — истерически шепчет Люпин, уже почти заканчивая. — Я не знаю, что на меня нашло, я совсем себя не контролировал и... — Да мне похуй, — сердито произносит Рем, ощетинившись. Круто поворачивается и со злостью вперивается взглядом, закрыв кран. — Мне насрать, что ты себе придумываешь в оправдание, я не хочу сейчас вообще ничего слышать. — Но он тут же успокаивается, вздёргивая подбородок, и брюнет уже хочет сделать шаг к нему, но слышит холодное: — Не приближайся ко мне. — Возьми в кошельке сколько тебе надо, — отрешённо добавляет Блэк, как только Люпин надевает свитер, и уже собирается уйти обратно в спальню, но вместо этого с сочувствием смотрит прямо в глаза, раскаиваясь и умоляя одновременно: — приходи в четверг, пожалуйста. И он закрывает за собой дверь в комнату, погружённую во мрак, оставляя обескураженного парня лишь печальным взглядом провожать его спину, обтянутую волочащимся по полу одеялом. Ремус равнодушно выуживает на несколько купюр больше, даже не испытывая укола совести.

***

— Привет, — впервые диалог начинает Сириус, да и здоровается тоже впервые. — Чего ты хочешь? — Ремус не дёргает край куртки, не нащупывает молнию и не разматывает шарф, а просто опирается спиной на закрытую дверь, готовый уйти в любой момент. — Слушать тебя, — он чуть кусает губу и смотрит в пол. — Ты обещал, а ещё я хочу извиниться. — У меня нет желания таскаться к тебе, понимаешь? Я никогда не хотел и до сих пор не хочу разговаривать с тобой, а тем более что-то большее. Всегда так было, Блэк, — скучающе констатирует сухие факты парень, прикрыв глаза. — Пожалуйста, просто оставайся, — Сириус жмурится и чуть покачивается на месте, не в силах сфокусировать взгляд. Люпин оценивающе окидывает взглядом его фигуру и делает шаг вперёд, стыдливо разуваясь. Почему-то ему становилось неудобно, неловко, и порой даже ощущалось лёгкое облегчение рядом с брюнетом. Ремус ненавидел чувствовать что-то новое, на опыте зная, чем всё кончится, но всё равно подслеповато шёл на этот тусклый огонёк, загорающийся на секунду, чтобы поджечь очередную сигарету. Ими всегда воняло на кухне. Однако сейчас в спёртом воздухе резко резонировал другой резкий запах. — Ты пил, — заключает парень, недовольно качая головой. Он чуть склоняется к Сириусу и вдыхает перегар, явно не такой сильный, каким был ещё несколько часов назад. Блэк кивает. — И зачем? — Мне стало грустно. Я понял, что натворил, — тот жмёт плечами и выключает в коридоре свет, погружая всю квартиру в полутьму. Он проходит в зал и садится на пол, облокотившись на диван, достаёт из кармана шорт пачку сигарет и неровно срывает плёнку. Ему становится жарко, когда Ремус устраивается совсем рядом и неспешно проводит глазами по потолку, на котором сейчас застыли два луча остановившейся у дома машины, пробивающиеся сквозь неплотно задёрнутые шторы. А потом Люпин останавливает взгляд на чужих изящных пальцах, которые сейчас безбожно трясутся. Ремус изучающе взглянул на них из-под полуопущенных век, когда Сириус тихо выругался после очередной тщетной попытки щёлкнуть колёсиком зажигалки достаточно быстро, чтобы добыть необходимый огонь. И парень перехватывает руку Блэка, в первый раз намеренно касаясь его в подобной обстановке. Вот так, без проплаченного секса или секундного соединения цепких пальцев. — Тебе холодно? — теряясь, Сириус даже скорее не спрашивает, а утверждает, словно для себя самого, как успокаивающий фактор, понижающий уровень тревожности. Просто руки у Люпина ледяные, с головокружительной точностью отражающие его неприступную стену, выстроенную вокруг него же. Это становилось заметно при самой первой встрече — пронизывающий взгляд, тихий голос, который стараются сделать фальшиво громким, напускная уверенность и вечное внимание к деталям. Навряд ли парень хотел казаться «круче» или играл в детстве в Шерлока Холмса по подобию Сириуса, поэтому что-то в реакции и напыщенности не давало покоя, не отпускало. Ремус забирает зажигалку и самостоятельно подносит её к губам парня, слабым огоньком подпаляя кончик сигареты. Блэку в который раз кажется, что Люпин хочет его добить, когда смотрит так и делает то, что ему, на первый взгляд, не свойственно. Ему кажется, что он застал нечто слишком трогательное, личное и явно для него не предназначенное, но заслуженное. — Скоро согреются, — как бы успокаивает Люпин, чересчур медленно перекладывая влажной ладонью маленькую вещицу в более сухую, грубую и дрожащую. И задерживается на несколько секунд, прежде чем убрать её. Сириус хочет сказать, что Ремус его провоцирует и истязает, но вовремя прикусывает язык, понимая, что ещё ничего окончательно не решил, поэтому предъявлять не имеет права. — Прости, — начинает брюнет, когда замечает нотки ожидания в глазах напротив, но их лица так близко, что ему внезапно вспоминаются ненужные ассоциации. — Я не знаю, мне показалось тогда это неплохой идеей и решением моей проблемы. Я никуда не выходил и не хотел, но почувствовал потребность в этом дерьме, а потом... потом просто не помню, только желание и стыд после всего. Я понимаю, что ты ненавидишь свою работу, и надеюсь, что ты начал доверять мне немного больше, даже не обращая внимания на все твои слова о том, что ты не хочешь иметь со мной ничего общего, а я воспользовался в приступе ярости, я причинил боль и, — парень снова закрывает глаза, в которых сегодня весь день вечно темнело. Уж проще вообще ничего не видеть, — я хочу извиниться. Прости, снова не подумал — с этим проблемы, но я никогда не хотел даже намеренно расстраивать тебя, потому что мне и вовсе незачем. И я очень рад и благодарен, что ты пришёл сегодня, потому что... потому что мне это нужно. — И долго ты речь готовил? — чуть ли не впервые беззлобно усмехается Люпин, просовывая замёрзшие руки между своими ногами. — Могу показать черновики, — Сириус печально улыбается и внимательно наблюдает за движениями друга, пока тот раздумывает пару секунд. — Зря старался, получилось так себе. Но... я уже сижу здесь, и мне по большей части стало плевать, — он жмёт плечами, и по рукам больно режет равнодушное «плевать», но Блэк всё ещё уверен в своей позиции — Рем многое скрывает и таит, не в силах выразить это из-за простого незнания. И брюнет делает затяжку, укладываясь на пол. Он любит курить лёжа и любит твёрдый пол, который так сильно контрастировал с кроватью, а ещё добавлял моменту драматичности: ведь так тяжело и грустно нести бренный крест существования, когда спине холодно, а в лёгкие заливается терпкий дым, отравляющий оболочку и убивающий всех бабочек, когда-то переселившихся из пустого желудка чуть повыше. У него сердце бьётся неровно и быстро, глаза больше не функционируют, показывая реальность нечёткой и расплывчатой, только Ремус задевает его плечо длинной ладонью и потом оказывается рядом. — Будешь? — Блэк интересуется, чуть вытягивая перед собой сигарету, но потом на сомневающийся ответ просто самостоятельно подносит ту к губам Люпина, отмечая спрятанные руки под свитером, пока тот неуверенно делает затяжку. Сириус почти что касается тонких губ, и парень послушно подчиняется. Его пугала эта перемена, предвестников которой не было в самом начале сегодняшнего вечера — были только колкие замечания, рушащие надежды, а сейчас появилась и уступчивость и полное молчание без едких комментариев, с задумчивым и виноватым лицом. — О чём ты размышляешь? — задаёт как можно более рациональный вопрос Блэк, который едва удалось сгенерировать его мозгу. — О том, какой ты иногда надоедливый, — ухмыляется Ремус. Нет, с ним явно что-то не так, поэтому брюнет с опаской поворачивается на бок, чтобы суметь увидеть Люпина, лежащего на спине, и лёгким движением сжимает его холодные кисти, пытаясь отдать всё своё тепло, относящееся не только к рукам. Тот поджимает губы, но молчит, даже не смотрит, а только наверняка продумывает план, как именно выйти из подобной ситуации. — Расскажи про всё, — шепчет брюнет, восхищённо уставившись на его профиль, прижимает его промёрзшие пальцы к груди, тем самым успокаивая дрожь в своих. Парень оглядывается и поджимает губы, снова переводя взгляд на потолок. И отнимает руки, забирая почти что скуренную сигарету, затягивается несколько раз и подпаляет новую. Отстраняется подальше, чувствуя на себе задумчивый пристальный взгляд, и тихо начинает: — У нашей семьи всегда был средний доход, мы не позволяли себе многое, но и жили вполне нормально, стабильно. Папа был на министерской должности и скоро должен был получить повышение, когда мама заболела. Врачи сказали, что у неё рак в тяжёлой стадии. Она говорила раньше, что сильно устаёт, но объясняла это работой, — тут его голос заметно задрожал и немного сбился, став более хриплым. — После первой химиотерапии всё наладилось, однако потом это повлияло и на её организм, значительно повредив какие-то важные органы. Зарабатывал только отец, но когда денег стало слишком мало, то пришлось и мне вместо школы раздавать листовки, а после стать и официантом. Это был последний класс, но мне нельзя было упускать хоть одну возможность получить больше. Когда всё стало совсем плохо, а маме были нужны дорогостоящие лекарства, то папа начал играть в азартные игры. Их было множество, каждую он помнил и даже составлял расписание. Он сделал это от отчаяния, но ему удалось победить, забрав довольно много. Только вот этого не оказалось дома, а постепенно проигралось в тот же вечер. Ему понравилось, ему показалось, что так можно достичь успеха, немного наловчившись. Отец начал отмечать каждый выигрыш, а потом оплакивать проигрыш, пока не вошло в привычку каждый день покупать себе бутылку кислого вина. И он всё отдавал, принося совсем мало денег, — Люпин прикрыл глаза и остановился, но Блэк, посчитав, что пока не хочет перебивать, молчал, с замеревшим дыханием ожидая продолжения. — Звучит крайне драматично, но я всего этого почти не видел и не страдал. И это произошло не за пару недель, а почти за год. Мама продолжала лечиться, всё это затянулось на слишком долгое время, отец выглядел совсем плохо, поэтому чаще проигрывал, обещая, что отыграется. Я понимаю его отчаяние, но не оправдываю действия. Он идиот, полный и непроходимый идиот, который однажды просто не вернулся домой. Его тело нашли в переходе. Он задел молодого парня, который жил совсем рядом, плечом и нагрубил, потому что нажрался. А тот вынес нож — у него были проблемы с яростью и головой. И убил, убил ни за что. Ему снизили срок из-за частичной недееспособности и оштрафовали опекуна. Но я даже не плакал на похоронах. Мне стало так плевать за последнее время, тем более отец никогда не был со мной близок, да и тянул нашу семью на самое дно. Я уже облегчённо вздохнул, понимая, что моей самой главной проблемой становится утешение матери, а потом нам пришли счета на его имя. Он задолжал разным крупным компаниям вместе внушительную сумму. Я не знаю, я захотел вскрыться, когда впервые их увидел. Мне стало страшно. Мне в первый и последний раз стало настолько страшно. Пришлось прятать всё от мамы. Ремус барабанил тонкими пальцами по своему животу, нелепо надув щёки, и Сириус ошарашенно наблюдал за ним во все глаза, испуганно представляя такую ситуацию. У него не было стабильной и благополучной обстановки в семье — только крики и побег из дома в шестнадцать лет, не то, когда всё катится по наклонной в изначально вполне нормальной семье. — Послушай, я могу помочь оплатить лечение, — горячо начинает брюнет, но натыкается на похолодевший и бесчувственный взгляд. — Она умерла, — чётко произносит Ремус, но на лице не дёргается ни одна мышца, только играет новыми зловещими красками вновь наступившее безразличие. Блэк в смятении сглатывает, отводя взгляд, и растерянно теребит пальцами край футболки. Он потерялся во временных рамках, забыв, что прошло уже несколько лет, а парень всё ещё подрабатывает проституцией, что явно не свидетельствует о том, что его мать выздоровела. Больной человек вряд ли бы продержался несколько лет. — Прости. — Я уже свыкся, — пожимает плечами Люпин, но потом как бы нехотя добавляет: — Не подумай, что я не уважал и не любил её. Вовсе наоборот. Понимаешь, она была моим лучшим другом в детстве, а в подростковом возрасте — лучом надежды. Потом она угасла, и я всё это время жил, уже почти воспринимая её как мёртвую. Знаю, ужасно, но я ничего не мог с собой поделать, прекрасно понимая — это совсем неправильно и мерзко. Поэтому было не так больно, когда она умерла. Я даже был рад за неё, так ей было лучше, она постоянно плакала от того, что не могла встать в последние пару месяцев жизни. Сириуса пробивает секундный озноб, от которого он вздрагивает, по спине бегут мурашки, и на лице застывает выражение немого ужаса от осознания близости смерти, от её затхлого дыхания где-то над левым плечом и крепкой костлявой руки, везде ведущей под локоть. — Ты хотел узнать правду зачем-то, — настороженно начинает Люпин, — теперь я больше не интересен? — печально усмехается, но тут же ощетинивается, блеснув глазами. — Мне не нужны твои слова сочувствия или издевательства, если что. Я пришёл не жаловаться или вызывать у тебя отвращение, чтобы ты мог вертеть мной во все стороны. Просто ты попросил, а мне плевать. Блэк снова не заметил, как из трепетного этот парень снова преобразился в надменного и холодного, которому уже не хочется дышать этим воздухом и лениво делать хоть что-нибудь. — Если что, у меня есть другие подработки, я не сдался, с головой уйдя в проституцию. Просто это гораздо прибыльнее, но более отвратительно, и как только я расправлюсь со всем, то смогу уйти. Надеюсь. — Ты знаешь, у меня есть приличный счёт в банке и... — Заткнись. Я не хочу такого, я не хочу сидеть у кого-то на шее — тогда бы уже давно перешёл на чьё-то содержание, потому что приловчился быть таким, каким люди хотят меня видеть, если мне это потребуется. Я всю жизнь зависел от положения других людей и обстоятельств, а теперь наконец прошёл долгий путь избавления от этого. У меня мешающие мне принципы, но так я хотя бы иногда чувствую удовлетворение от осознания того, что сделал всё сам, — Ремус приподнимается на локте, нависает над брюнетом и только снова отнимает у него уже четвёртую сигарету. — Друзья, отношения — тоже зависимость, как алкоголь, курение или наркотики, компьютерные игры. Поэтому у меня нет друзей. Я слишком устаю от людей, пока они ебут меня. Сириус смотрит на Ремуса снизу вверх и не может понять, каким образом в этом человеке помещается столько всего. Это будто собирательный образ, состоящий из нескольких черт характера, присущих определенным типам. То сигарета у него в тонких пальцах выглядит как совсем необходимый атрибут, а то его с ней даже представить рядом нельзя. Сначала Люпин приближается, потом отдаляется, а теперь снова на таком расстоянии, что стоит только привстать, как уже столкнёшься с ним лбами. — Почему ты такой? — чуть прищурившись, вопрошает Блэк. — Говори конкретнее. — Почему ты себя так переменчиво ведёшь? — чуть ли не по слогам выводит парень, не отрывая взгляда от смеющихся глаз. — Для этого тебе нужно ответить на мой вопрос, благодаря которому и был совершён обмен, — расплывчато добавляет Люпин, проводя рукой в воздухе. — Но ведь это тебе совсем не нужно, — наконец понимает брюнет. — Тебе не нужно знать, тебе просто интересно, но не настолько. Это неравноценный обмен, верно? — Да. Мне плевать, если честно, я прихожу сюда и ухожу, и необязательно знать причину. Но я, вероятно, не хотел рассказывать просто так. — Я так и не понял, — закусив губу после некоторого молчания, тихо признался Сириус. — Тогда почему вчера напился? — лукаво и со злостью вопрошает парень, делая особенно долгую затяжку. — Я не думал, что будет так заметно, — растерянно и как будто виновато потупляет взгляд брюнет, нервно сжав пальцы. — Кому ты пиздишь? Ты сделал всё, чтобы я это заметил, ты захотел продемонстрировать — тебе плохо, — торжественно заключает Ремус, нагловато прищурившись. Открывая глаза, Блэк видит нависшего над ним парня и стыдливо улыбается, потому что это правда. Это правда — он переживал и купил много алкоголя, но именно вечером перед его приходом, потом не стал скрывать признаки ночного пьянства, чтобы Рем смог увидеть, сочувственно погладить по голове и сказать, что ничего страшного не произошло. Брюнет пытался вызвать сострадание, жалость и теперь, когда всё раскрылось, понял, насколько меркантильную и эгоистичную цель он преследовал. Ему правда даже немного стыдно. Что происходит с наглым Сириусом Блэком? Никто не знает. — Но я прощаю даже это, потому что... мне похуй на всё, что ты делаешь, пока это не касается меня самого. И это не показатель моей самооценки, а принцип свободы людей. — Ты таким изощрённым способом хочешь сказать, что тебе всё равно на меня? — теперь пришла очередь брюнета дерзко улыбаться от новой разгадки. Тот кивает. — Тогда прекрати обманывать сам себя. Я знаю, что тебе небезразличен. Люпин широко и неестественно улыбается, начинает хрипловато смеяться. Но нет. Блэк прекрасно видел ту растерянность, застывшую на его лице, когда он произнёс эти слова. Он не определился ещё сам, но знал, что этот парень очень далёк от понятия «безразличие» по отношении к нему. Вероятно, ему самому действительно кажется, что всё в порядке, что всё идёт по его плану, но нет. Его план уже давно треснул по швам, потому что Сириус никогда ещё не был настолько уверен в себе, особенно в отношении кого-либо. Он просто не мог не проникнуться симпатией, проигнорировать всё происходившее. Даже если и так, то брюнету тяжело об этом думать, поэтому он выбирает то, что приятнее ему самому, предпочитая выстраивать ветку событий по конкретному списку. — Ты такой самонадеянный, — прохрипел Люпин, закончив криво смеяться, — со мной это не работает. Вообще. Блэк кивает, но не верит. Он слишком привык добиваться своего, поэтому не хочет и не может допускать мысли о поражении. Ремус поднимается, бросая на какой-то лист окурок, ставший там четвёртым, и проходит за небольшую перегородку, верхняя часть которой выполнена из матового стекла, чтобы просто узнать, что за ней находится и не видеть голубых глаз и спрятаться. Ему не нравилось такое внимание, он отвык от длительного разговора с людьми и нормального взаимодействия с ними. Хотя провождение времени с Сириусом с натяжкой можно назвать «нормальным». Блэк слишком много и слишком мало думает одновременно, превращаясь в вихрь спонтанности, кидая обрывочные фразы, начало и конец которым приходится додумывать самостоятельно. А ещё слишком очевидно, что брюнет не верит ни единому его слову и смотрит так, что в тёмных радужках глаз пляшут черти, которые однажды сожрут всю его душу. — Не знал, что ты умеешь читать, — едко комментирует Люпин, когда за перегородкой оказывается массивный шкаф, выполненный из тёмного дерева и полностью забитый книгами. Но на деле он притупляет восхищённый вздох и старается держать себя в руках. Парень всегда старался знать чуть больше, чем остальные, поэтому учился на «отлично»: тяга к знаниями никогда не губила, а только помогала, особенно когда всё становилось совсем плохо. И когда мама умирала, всё время занимали подработки, и не оставалось лишних денег — тогда было впервые настолько тяжело и больно, что высокие крыши манили к себе неприступным зовом. Ему больше не хотелось дышать, жить, чувствовать и ощущать. Ремус бросил школу и посвятил всего себя больной матери, больше не имея возможности узнавать что-то новое, зарываться в учёбу или книги. У него оставались только мерзостные обстоятельства унылого существования, отпечатки сотни рук на теле, которые никак до сих пор не получалось смыть водой, даже если тереть мочалкой до выступающих кровяных точек. Ненависть в душе Ремуса тогда росла с каждым днём, он больше был не в силах продолжать постоянно бегать из дома в дом, надеясь хоть на крохотную доплату, а потом, подержав деньги в руках, отдавать часть организации, нанявшей его. Это не стоило ощущения затхлого, мерзкого дыхания и отвратительных мужчин-извращенцев, действующих слишком жёстко и резко. Он ненавидел подобное обращения. Его уже поимела жизнь, так почему бы вам не стать чуть нежнее? Все синяки на запястьях въедались в кожу сотнями иголок и пятнами, которые нельзя свести. Люпину просто хотелось вернуться к тому, каким был в двенадцать лет — верящим в волшебников худощавым кудрявым мальчиком, внимательно разглядывающим нового залетевшего через окно жука, бегающим быстрее всех, но не умеющим отжиматься, со слабыми руками и брекетами, без... — Ты в порядке? — аккуратно сжимая его локоть, интересуется бесшумно подошедший Сириус. Рем кивает, проклиная себя за ступор, навеянный воспоминаниями о тех беззаботных днях, проведённых за перелистыванием ароматных страниц. Но даже не пытается освободиться от тёплой руки. — Если хочешь, то можешь брать почитать. Или вообще не возвращать, я почти всё здесь знаю, — качает лохматой головой парень. — Слушай, я давно хотел тебя спросить... Без... — ...откуда эти шрамы? Люпин резко оборачивается, широко открытыми глазами уставившись на друга, а потом отходит на пару шагов, как бы пятясь. Парень больше не хотел, чтобы Блэк задавал вопросы. Какого-то хуя они все попадали именно туда, куда не надо было, терзая и уничтожая и так порванную душу. Ему плохо от того, что всё это валится разом, да и скорее всего по чётко выработанному плану. Брюнет его ломает, прекрасно это понимая, но не собирается останавливаться. — На меня напала собака, когда мне было двенадцать, — успокоившись, бормочет Ремус, опустив взгляд. Блэк смотрит, поджав губы, подаётся вперёд — парень инстинктивно немного отшатывается, но его хватают за плечи. Внимательные яркие глаза скользят по лицу, расчерченному тремя белёсыми шрамами, которые на шее начинаются снова и уходят под воротник свитера. И всё тело в них: рваные линии складываются в индивидуальный узор, которому нельзя завидовать, который воспринимается окружающими не так уж и терпимо, а скорее отталкивает, делая уродом. В школьные годы Ремус отращивал чёлку, хоть немного прикрывавшую лицо, а руки и ноги никогда не оголял, боясь мнения со стороны окружающих. Он делал это до тех пор, пока ему самому не стало плевать на остальных, на их мысли и чувства, и тогда Люпин даже стал показательно демонстрировать тело, покрытое ровными полосами. И заметил, что всё взаимно. Ему плевать на всех, а им на него. И ничего более: только захлёбывающаяся в крови душа ребёнка, сбившаяся комочком где-то под рёбрами вместо бабочек, сделавшая его взрослым раньше остальных. Все завидовали его серьёзности и усидчивости, либо же считали занудой, но никто и не думал, что, возможно, ради этого пришлось пойти на убийство. На убийство в себе себя, жаждущего оставаться маленьким мальчиком. Ремусу пришлось оставить всё позади, чтобы пережить трагедию, но это так тяжело, когда в первые месяцы твоя мама смотрит на тебя со слезами. Она любит, любит даже сильнее, чем раньше, но жалеет своё дитя, гораздо лучше помня, каким оно было. — Они красивые, — подводит итог своего осмотра Сириус, прикрыв глаза, но оставаясь так же близко. Люпин недовольно отталкивает его и уходит из-за перегородки, устраиваясь на диване, оставляя растерянного парня одного стоять и вспоминать прикосновения, подаренные не так давно. Ему показалось, что это то, о чём именно просил Ремус. Его же никто не касался искренне, только по принуждению, лениво, обхаживая его просто из вежливости. Не получалось забыть искрящиеся янтарные глаза, в которых было спрятано звёздное небо и влажные ладони, нежно забирающие зажигалку из рук. У Рема никого не было: ни матери, ни отца, ни друзей — только грубость и следы нападения в детстве, воспоминания, которые помогали выжить, но сами медленно убивали, а ещё долги, висящие на сердце запредельно тяжёлыми гирями. — Прости, — шепчет Блэк, появляясь в поле зрения друга, медленно подходит и садится рядом, притягивая к себе парня. Тот рвано выдыхает от неожиданности, но цепляется трясущимися пальцами за чужую футболку, обвивая шею. Это произошло само собой, просто вот так, на подсознательном уровне: если бы у Люпина разум не был настолько в тумане, то он ни за что бы не ответил на объятия, минимум — продолжил сидеть прямо, не шевелясь. Он бы никогда не захотел подпускать к себе кого-либо ещё раз, но почему-то именно в этот момент человек, пробудивший в нём множество воспоминаний за короткий промежуток времени, оказался рядом, проявив теплоту и доброту, которую у него не вышло проигнорировать. Ремус вжимается в него всем своим телом, поддаваясь непривычному импульсу и впервые за столько лет чувствуя на себе крепкие, а не ослабшие, какие были у матери, руки, лежащие на спине, немного поглаживающие свитер большими пальцами. От Сириуса приятно пахнет хвоей и свежестью, полночью, криками воронов и смятой постелью в душной комнате, а ещё немного семидесятыми годами и виниловыми пластинками. Ремус никогда в жизни не видел виниловых пластинок, но остался уверен, что они пахнут Блэком, его какой-то отдалённой частью. У него шелковистые обычно, но спутанные сейчас угольные волосы, завивающиеся в кудри и сильные бледные руки с заметными зелёными полосками вен, с сухими дома и влажными, когда волнуется или находится на улице, ладонями. У него вспыхивают щёки и виски, когда Сириус смущается, но при тревоге его голос не дрожит, а сам парень, наоборот, выглядит ещё увереннее в себе. Люпин бы мог смотреть на него открыто, подмечая только все замечательные черты, которых было большинство, но не мог отделаться от пелены неприязни на глазах, возникающей при виде любого человека. Парень не мог отделаться от ненависти и гнева, которые не выплёскивались, всегда находясь по контролем, но вырывались иногда небольшой частью, слишком сильно накопившись. Так было в прошлый раз, когда эти же самые руки, гладящие сейчас по спине, сжимали бёдра до синяков. Ему неприятно думать об этом, но сейчас скорее печально. Комната в полумраке вообще кажется до дрожи печальной и одинокой, но уже похожей на привычную, родную атмосферу. — Я надеюсь, что ты не ударишь меня за это потом, — тихо смеётся Сириус, прекрасно понимая, что это его единственный шанс ощутить под руками вздымающуюся от дыхания спину, если что-то пойдёт не так. Это явно не то, что позволил бы Ремус делать с собой, оставаясь в сосредоточенном и напряжённом состоянии. — Ударю, — бессильно шепчет Люпин, утыкаясь носом в чужую шею. У него внутри всё переворачивается, тошнит от своих же действий, но просто не получается отойти, открыть глаза и встать на ноги, хватаясь за дверную ручку. Но парню кажется, что он может позволить себе быть слабым хотя бы сейчас, потому что всем плевать на никому неизвестного Ремуса Люпина, сидящего в объятиях самого популярного парня города. У него трясутся губы, но глаза совершенно сухие. Он не собирается плакать, ибо не помнит даже, когда последний раз это делал. Ему так плохо и грустно, он слишком устал от работы, проблем с деньгами и воспоминаний, каждую ночь всплывающих кошмарами. Ремусу тяжело входить в эту квартиру, зная, что скоро придётся уйти отсюда, перестать наблюдать вечные следы праздной беззаботной жизни, ощущая себя в комфорте среди них даже со знанием того, что к нему они никак не относятся. — Ты можешь приходить ко мне, когда захочешь, — предлагает Блэк, пальцами скользя по шее до волос. — Я почти всегда дома. — Хорошо, — выдыхает Люпин, понимая, что говорит это в пустоту. Он никогда не останется здесь. Постарается не остаться. — Уже поздно, можешь переночевать у меня, — пользуясь благосклонностью, бормочет брюнет. — Хорошо, — сонно и автоматически повторяет парень, не собираясь перечить, чтобы остаться в таком положении чуть дольше. Когда объятия разрываются, то он чувствует себя опустошённым, выпитым до дна и морально изнасилованным, с дрожащими коленями и сгорбленными плечами. Пару минут напрочь не получается встать, но пока Сириус в душе, то он осторожно закутывается в куртку и выходит на улицу, стараясь как можно тише прикрыть дверь. Даже не берёт денег, хотя всегда это делал по уговору с брюнетом. Ремус только снова напускает на себя безразличие, почти что полностью уже веря в то, что ему всё равно, и шагает по дороге, покрытой тонким слоем снега в неосвещённом участке улицы. Может, зря он вообще всё это делает. Или наоборот. У него есть сердце, заледеневшее ещё не до конца, только оно противоречит разуму и кричит при каждом приближении Блэка. Кричит о помощи. Зовёт и ждёт ответа, колотясь не от симпатии, а от страха. И оно обещает, что больше никогда не вернётся в эту проклятую квартиру.

***

Ремус стоит на пороге, пока его пилят осуждающим взглядом. Он мог бы смутиться или начать оправдываться, но на деле просто ждёт вынесения вердикта. — Почему ты ушёл? — наконец, отпустив злобу, разочарованно спрашивает Сириус. Кажется, его правда это волновало, тон укором вины бьёт по вискам, но сам парень никак не выдаёт этого. — Не хотел причинять неудобств, — просто и без эмоций жмёт плечами Люпин, скучающе отводя взгляд. — Но ты мог бы подождать, — начинает брюнет, но спотыкается о грозный взгляд исподлобья и затихает. Парень выглядит как загнанный в угол зверь, как истерзанная птица, которая больше не может взлететь и рвётся в небо, как человек, которого просто использовали и оставили гнить где-то в яме. Он перебирает свои же пальцы и кусает щёки изнутри, боится смотреть Ремусу в глаза. Не таким люди видели Сириуса Блэка, да он и сам не мог представить себя в таком положении. Никакие законы упрямого характера не действовали, если на дверь привычно опирался Люпин и осуждал всем своим видом непонятно за что. — Я же вижу, что это не ты, — наконец Блэк сердито вглядывается в глаза и тихо умоляюще взывает к тому, чтобы Ремус послушал его и вернулся, перестав разыгрывать драму. — Откуда? — высокомерно хмыкает тот и скрещивает руки на груди, выпрямляясь, чтобы доказать своё превосходство. Сириус молчит и закрывает глаза. — Ты не будешь заходить? — его голос теряет все эмоции, приобретая металлические нотки. Он вытягивается и повторяет позу друга, мысленно всё ещё продолжая его так именовать. Парень теперь — олицетворение равнодушия, так похожее на самого Люпина. — Нет, — Ремус отрицательно мотает головой. Брюнет молча берёт деньги с тумбочки и протягивает их, а он, чуть замявшись, забирает, никак не касаясь руки. — Я тебе должен ответ на вопрос. Приходи через три дня, — указывает Блэк, надеясь этим хоть что-то поменять. Удовлетворённо получает кивок от парня, быстро скрывающегося за дверью. У него начинает щипать в носу, и он быстро хватает свой телефон, в полуистерике меряя всю квартиру шагами. — Блэк, если ты хочешь повесить шторы, а Поттер отказался тебе помогать, то вызови мужа на час и трахни его заодно, но не меня, — слышится насмешливый голос из динамика, который Сириус сейчас желал услышать больше всего. — Нет, но, пожалуйста, приезжай, — сбивчиво шепчет брюнет, боясь сорваться на крик. Он сам и не заметил, как успел поставить под сомнение всю свою жизнь, пойдя на поводу у любопытства.

***

— Охуеть, — вырывается у Марлин, как только она заходит в квартиру и видит Блэка, пытающегося впихнуть себе в рот сигарету. У него не выходит — трясутся руки. Девушка тут же подбегает к нему, хватая за плечи. Она, всегда она — шикарная блондинка с кукольным носом и пушистыми ресницами, с тонкими губами, с её очаровательным терпким запахом цветочных духов и длинными волосами, которые, кажется, никогда не путаются. Марлин любила макияж только на вечеринках, была невероятно красива и без него, но сейчас парень не мог улыбнуться её очаровательному лицу. — Блять, Блэк, ты плачешь? — сначала зло, но потом встревоженно и испуганно удивляется МакКиннон, не зная, что ей вообще делать в подобной ситуации. Сириус немного успокаивается, хватая её за локти, и чуть меньше трясётся. Ему срочно требовалось, чтобы кто-то был рядом. Но Джим не понял бы. А больше никого и нет. Он садится с ней на диван, отдавая сигарету, и тупо пялится в угол, собираясь с мыслями. Пока девушка ехала, он уже успел поорать на стены с ублюдскими обоями, на кровать, где успело полежать так много девушек, и на книжный шкаф, с которого Ремус Люпин не взял ни одной книги. — Ты когда-нибудь любила? — мягко начинает Сириус, на что Марлин вскидывает брови. — Только не говори, что ты якобы влюбился, — страдальчески стонет девушка, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза. — В том-то и дело, что я не знаю, — тихо продолжает брюнет. За короткий срок он растратил слишком много энергии, а сейчас поник, чувствуя дикую усталость. — Я никогда не любил, я не в курсе, как это. Просто после того, как он пришёл, я не чувствую себя в порядке, я словно больше не я, у меня болит голова, и эти идиотские мысли о нём, мне кажется, я либо скоро сдохну, либо правда влюбился. — Я так и знала, что ты безнадёжный би, — вздохнула МакКиннон, но, заметив оскорблённый взгляд друга, смущённо извинилась. — Я сначала думал об ориентации, но потом забил. Мне плевать, кто я, я не хочу ограничивать себя этим, но... мне неспокойно рядом с ним, при мыслях о нём, да и вообще. Блять, это так тупо, — истерически всхлипывает парень, закрывая свои глаза запястьями. — Я не могу сказать ему, что люблю, потому что он рассмеётся, потому что я сам не знаю, действительно ли это так. — Ты можешь представить вашу совместную жизнь? — строго начинает девушка, ни капли не жалея парня напротив. Он кивает после секундных раздумий. — Ты готов признаться и отпустить, если он даст отрицательный ответ, но ты будешь не уверен? Отрицательно качает головой. — Если бы он два раза отказал мне, тогда да, — устало добавляет Блэк. — Я бы дал ему подумать, я бы сделал всё, но не смог бы заставлять быть рядом или мучать его. — Сириус, — нежно просит Марлин, отводя его руки от лица, а потом крепко сжимает чужие ладони. — Если ты убиваешься по человеку и действительно не уверен, любишь ли достаточно сильно, то да. Всегда запомни, что в таких ситуациях — да. Я знаю тебя и могу сказать, что ты просто боишься отказа. Ты всегда боишься его, если ты не замечал раньше: только строишь из себя храбреца, но не хочешь казаться обычным человеком, привыкнув быть лучше всех. Пожалуйста, попробуй обсудить это с ним, но для начала, — она улыбается одними уголками рта, пока глаза её не вспыхивают задором, украшая лицо, — расскажи мне про него. Парню становится чуть легче, но всё равно не появляется уверенность. Марлин слишком спешит, желая для него счастья, делает необоснованные выводы, задав пару вопросов. Так не бывает. Он почти точно знает, что любит его, что влюблён по крайней мере, но не может найти причин, путаясь в знаках, думая, что это только самовнушение, а не чувства. В груди переполох, а на рёбрах, где остались царапины от его ногтей, сладко ноет. Сириус любит все эти эмоции, от которых не так скучно, но боится, действительно боится думать целостно и здраво, не представляя перед собой само признание, реакцию на него. Ремус пошлёт его просто из принципа, и Блэк не собирается сдаваться на этом. Он нравится Люпину, но боится того, что сам придумал этого парня, его ощущения, мировоззрение, объяснение поведения и мысли. Он боится, что влюбился в образ, идеализировав не того человека. — Я боюсь, — на грани слышимости произносит брюнет, пряча лицо в руках. — Я не буду осуждать тебя, — трепетно гладит по плечу МакКиннон, а Сириус криво улыбается, зная, что она просто хочет увидеть эти отношения и поддержать его, стирая страх. Но парню нужно разобраться в своих чувствах, не видеть всегда идеальной девушки, готовой вникнуть в ситуацию и распутать всё за него. Да и распутывать, впрочем, тут нечего, только нужно аккуратно заглянуть и понять чувство, кроющееся глубоко внутри. — Я решил проверить, — приглушённо начинает он, почти что ощущая довольное напряжение подруги, — то, что ты мне сказала. Я вызвал... проститута? — Блэк испробовал это слово на вкус, впервые его произнося, пока Марлин картинно охнула. Она снова, она снова забыла без него, кем именно была, как реагировала сама, принимая на себя личину роковой красотки, смеющейся при самой глупой шутке. Но она не наивная, а просто любящая комфорт и внимание. Он не хочет её видеть сейчас. — Он показался мне странным. Каким-то совсем не таким, но мне понравилось, понравилось именно с ним, потому что первое время я трахал других парней, но мне не хотелось видеть их ещё раз, меня не накрывал оргазм, я будто вообще ничего не чувствовал и действовал по принуждению. Но он, я хотел быть только с ним в одной постели, а потом и просто быть рядом, смотреть фильмы и курить. Мы этим и занимались вместо секса, я платил ему деньги как за услуги, кормил и пытался приласкать, вызвать доверие. Он всегда реагировал по-разному: то злился, то улыбался, но смеялся всего один раз и наигранно — он противоречил сам себе, становясь на разные позиции... — Подожди, — оборвала его девушка, сразу же становясь серьёзнее и нетерпеливее, накрыла ладонью его руку и задумалась. — Тебе с ним не скучно, да? Ты не знаешь, как он отреагирует, не знаешь, что скажет? Кивок. — Сириус... — Я знаю! — раздражённо восклицает парень, поднимая голову. — Я знаю, ты скажешь: это твоя очередная игрушка, тебе быстро надоест. Но, понимаешь, я никогда не чувствовал подобного, с самой неприступной девушкой я не волновался и не переживал, а методично добивался её, но не так. Он такой... такой красивый, и у него холодные ладони, тёплые свитера, плохое зрение и много веснушек, а ещё волнистые волосы! И он интересный, просто не показывает этого, не показывает вообще ничего, только смотрит и часто злится, но мы обнимались не так давно. Впервые. Это то, чего ему не хватает, — воодушевлённо начинает Блэк, но теряется, понимая, что весь образ Люпина скроен из лоскутов, пронизан тонкой нитью изменчивости, и это приносит ему идею. — Знаешь, он похож на... перевёртыша, оборотня, который обращается в зависимости от фазы луны, то есть... Да, мне кажется, что я бы мог назвать его лунатиком. Вот, он похож на Лунатика, — восторженно завершает брюнет под скептически поднятые брови и сжатые губы МакКиннон. — Это всё замечательно, только вот странно. Парень из проституции? Ты уверен, что ему вообще можно доверять? Я знаю, что ты не очень чувствуешь людей, и... это всё равно довольно подозрительно, не думаешь? Его поведение не кажется тебе странным? Вечные перепады настроения могут вполне надоесть. Я знаю, о чём говорю, потому что жила с тобой, — она тихо посмеивается, прикрывая рот рукой — во втором классе один хулиган сказал, что у неё некрасивые зубы. — Спасибо, — усмехается Сириус, — но это обусловлено тем, что он совсем один и не привык к компании. У меня получится всё изменить. — Но даже самая сильная любовь не в силах изменить человека, Блэк, — укоряюще качает головой девушка, которой всё меньше начинает нравиться эта затея. — Я и не собираюсь. Мне нравится Ремус и... — Подожди! — чуть ли не подскакивает на месте Марлин, встревоженно распахивая глаза. — Ремус! Ремус Люпин! От горла и до поясницы у Сириуса проходит неприятный холодок. Она знала его, а он только случайно оговорился, назвав имя. Что, если Марлин встретит его и так же случайно обронит какую-нибудь мелкую деталь. Или же она знает что-то плохое о нем. Хотя что может для парня быть настолько плохим, чтобы отвернуть от другого человека? Избиение стариков? Предательство? Пожалуй, всё. Возможно, избиение детей тоже. Избиение — то ещё дерьмо, его вообще никто не заслуживает за просто так. — Это он, правда? — в нетерпеливом изумлении спрашивает МакКиннон и выглядит не особо довольной ситуацией. На растерянный кивок она шумно выдыхает, даже не зная, как это комментировать. — Что с ним? — шёпотом и неуверенно интересуется Сириус, всё же боясь получить какой-нибудь ужасный ответ. — Я работала с ним в одной кофейне года два назад, — с опаской начинает девушка, уставившись в угол комнаты, стараясь вспомнить как можно больше. — Мы почти не общались, потому что он ушёл оттуда через месяц после того, как устроился, из-за своего парня, с которым расстался, — она взволнованно поднимает взгляд на окаменевшее лицо Блэка. Он отлично понимал, что у людей есть прошлое и будущее, в котором он не играет абсолютно никакой роли, но мысль о том, что с Люпином мог встречаться кто-то... жгла в желудке и заставляла необоснованно ревновать, пребывая в шоке. — Он был нелюдимым, но тихим, только однажды нагрубил клиенту, после чего и ушёл. У него был нервный срыв после прекращения долгих отношений, это нормально, но всё равно тот мужчина ничего не сделал, а получил много мерзости в ответ. Я не осуждаю Ремуса, если что, тогда только по его виду можно было понять, насколько ему хуёво. Он будто был изолирован от общества, даже не здоровался со мной, не улыбался посетителям, хоть того и требовали правила, но всегда был сосредоточенным и делал всё правильно, ни разу на него не поступали жалобы. Сириус хмурится, не понимая, к чему было то удивление. — Но ты знаешь, кто был его бывшим? — заговорщически шепчет МакКиннон, притягивая ошеломлённого парня к себе, словно их может кто-то услышать. И ещё тише произносит на ухо чуть ли не по слогам: — Люциус Малфой. Парня пробивает озноб. Люциус Малфой — муж её двоюродной сестрицы, тоже из аристократии и родом тесно переплетён с Блэками. Он, как деревянный, разгибается, безучастно смотря поверх головы девушки. Это явно не то, чего он мог ожидать. И не то, что хотел бы слышать. Люциус Малфой наследник древнейшего рода и помогает своему отцу в семейном бизнесе, а значит, имеет много лишних денег, о чём всем известно. Как и о Сириусе. Может ли произойти то, что... Ремус просто хочет воспользоваться им? Он сам твердил, что подстраивается под людей, если того требуют обстоятельства. И если история с долгами и матерью реальна, то ему выгодно было бы найти себе богатого парня. Но в то же время, его тирада о независимости звучала так искренне, а Марлин сказала, что он переживал после расставания. — Он каждый день забирал его с работы, — добавляет она. Блэк непроизвольно сжимает кулаки, чувствуя накипающую злость. Все мысли о собственной выгоде Лунатика — а он теперь хотел называть его так — несмотря ни на что, ушли прочь, потому что он не мог так поступить, он был совсем не таким человеком. Но Люциус на лет шесть старше, так какого чёрта он позволил себе трахать хрупкого Рема на протяжении долгого времени? И почему — главное — почему Люпин не упомянул об этом? Он говорил о проституции и подработках, но не о бывшем парне из влиятельной семьи. Просто конченный идиот. Сириусу захотелось подойти к нему и сказать, что он всё знает, увидеть реакцию и услышать оправдания, зло сощурившись и сложив руки на груди. — Я не знаю, Блэк, я так и не поняла, чем тебе нравится этот парень, кроме внешности, — Марлин пожимает плечами, но немного обиженно добавляет: — Он же не девушка, которых ты отбираешь по личику. Если хочешь узнать моё мнение, а я надеюсь, что хочешь, иначе зачем звал, то мне кажется, тебе нужно признаваться, но не торопиться, обдумав. Если ты любишь человека, признаёшься, а потом бросаешь... то это ужасно, действительно ужасно. Представь вас в будущем. Брюнет поджал губы и кинул взгляд на часы. Они торчат тут уже час, так ничего и не решив. Всё сводится к тому, что он должен решить самостоятельно, а это как раз то, чего так старательно парень избегал, волнуясь за собственное угнетённой состояние постоянными размышлениями на эту тему. Имя Ремуса уже выбилось на костях и отпечаталось на внутренней стороне век, ибо как только Сириус закрывает глаза — перед ним фигура друга: безмятежно наливающего себе чай, устраивающегося на диване или скидывающего с себя свитер в их спальне — да какого угодно, только бы его руки, его лицо и волосы, запах на помятой подушке и лучи солнца, скользящие по оголённым лопаткам. Всегда, абсолютно всегда его преследовал этот сказочный образ, никак не собиравшийся уходить из головы. — Мне пора, Блэк, — встревоженно пробормотала девушка, вместе с другом проследив за временем. Она действительно забыла об этом, уже почти что опаздывая. — Я понимаю, что не особо помогла, но если ты ничего не решишь, то можем увидеться в выходные, — тараторила Марлин, уже быстро одеваясь в коридоре. Парень смотрел с долей безразличия и всё не мог открыть глаза, рискуя вывалиться из этого чудного мира, где он вместе с Лунатиком, где у них всё хорошо. — Пока, — машет МакКиннон рукой, её жест повторяет и Сириус. Он ждёт, когда закроется дверь, а после этого проходит в зал, становится посередине, ничего не чувствуя. И после просто без сил падает на диван, понимая, что ничего не знает, не хочет, не любит и не уважает. Понимая, что лучше бы ничего не было, что лучше бы не было его самого, ибо какой смысл от мрачного бездельника, использующего людей? У него в руках тысячи возможностей, а он убивается по парню, которого видел меньше десяти раз. По парню, которого видел меньше десяти раз, но успел... полюбить? Сириус — больной, заплутавший ребёнок, для которого каждая мелочь — трагедия мирового масштаба, а если не так, то из него выходит взрослый — король драмы. Когда Блэку девять, то ему плевать на все мелочи и не мелочи: даже если кричит матушка или Регулус на что-то обижается, он всё равно энергично лезет на чердак в поиске приключений и валяется на снегу. Теперь же каждое действие отзывается тупой непривычной болью в затылке, сладким привкусом на языке и превращается в мировую новость, жаждущую быть сообщённой всем подряд. У него появляются чувства, раннее представляющиеся как что-то крайне глупое и бесполезное. Сириус обещал себе, что никогда не полюбит в романтическом плане, у него всегда под боком оставался активный Джеймс, которого он любил как родного брата, для которого он и стал братом, а ещё Регулус, оставшийся где-то в прошлом. Но ни одной девушки, ни одного парня, ни одного персонажа в литературе — ничего не находило места для возвышенной любви в сердце брюнета. Поэтому всё и казалось глупой шуткой, и если бы до этого был подобный опыт, то всё воспринималось бы гораздо легче, правильнее. Просто Сириус снова сидит на кухне, заливая себе в глотку алкоголь, оставшийся с прошлого раза. Только теперь ему не хочется, чтобы Лунатик об этом знал. Лунатик. Приятно перекатывается на языке и имеет ванильно-мятный привкус, делающий это прозвище куда более родным и притягательным. Так хотя бы создаётся иллюзия, что с ним рядом кто-то есть, похлопывает по плечу и обвивает шею. Лунатик звучит по-утреннему и вечернему одновременно, по-домашнему и ласково, пахнет звёздами и парафином, имеет под собой покрывало с космическим рисунком и очень много тепла, рисунки на стенах, сделанные в истерике, сумбурную речь от того, что в возбуждении нужно донести чрезвычайно много информации, и спокойствие одновременно. Да, позвонить в ту организацию было плохой идеей. Блэк собирался убедиться в своих догадках об ориентации, но точно не запутаться ещё больше, случайно влюбившись в своего первого партнёра-парня. С девушками такого не было. Но Люпин запустил тогда пальцы под его футболку и хищно улыбнулся, прижав к стене. Тогда мыслить трезво не вышло, и горячее дыхание опаляло щёки, уже тогда игриво сообщая — остановиться у тебя не получится, пламя твоей неуверенности сожрёт, не давая прекратить, требуя большего. Большего — не секса, а нежности. Всегда каждый мог получить секс, как необходимую всем потребность, в крайнем случае —просто заплатить и ничего не делать, просто ощущать, как проститутка берёт всё в свои умелые руки. Но нет, Блэку хотелось, чтобы его гладили по голове, держали за руку и осторожно целовали в лоб перед сном и в щёки утром, пока он ещё не проснулся. Это то, что все получали в детстве от матери, но явно не какая-то обязательная вещь для Вальбурги Блэк, чаще всего просто одаривающей сына презрительным взглядом. Да, в нём было чертовски много материнской любви — около нуля. Сириус не хотел получать заботу от тех, кому сам не готов был её дарить. Но именно Ремуса он обнимает и хочет завладеть его губами, поцеловать шрамы, неосознанно возводя ему культ личности, смотреть на его тонкие руки, обхватывающие угол одеяла, и наблюдать за ним по утрам, обводя пальцами мятый след от подушки на лице, ощущать его слабое дыхание и видеть в своих футболках, которые на пару размеров больше. Просто то, что становится обыденностью для всех влюблённых, учитывая, что его новая пассия немного парень, да и к тому же проститут. Но, если честно, хоть раз придал ли Сириус этому негативную окраску? Ему стало плевать на пол, а проституция — это то, от чего можно избавиться. Лишь бы всё было хорошо и прекрасно, а не как всегда. У Блэка есть ванильно-сахарное представление о том, как всё должно быть, море алкоголя и лужа впервые за долго время выплаканных слёз. Он не привык плакать, а тем более любить, запутываясь в своих чувствах, чтобы довести до ума едва затрепетавший огонёк надежды на большее. Он хочет просто ощутить немного любви и отдать ещё больше, так почему бы и нет? А ещё неуверенность в себе и страх плотно завязывают глаза и заливаются в уши, как скользкое противное масло. Оставалось только поражаться тому, как умело Люпин сумел подменить человека, расшатав все его ощущения, заставив усомниться во всём, что оставалось стабильным до этого. Он просто однажды вошёл в эту квартиру, так её и не покинув. Ремус оставался тут так мало раз по паре часов, чего категорически не хватало, хотелось большего, и вся обстановка напоминала о нём, стоило ему лишь ранее задержать взгляд на предмете дольше положенного или вообще коснуться его. Кружка, из которой он всегда пьёт, тарелка и вилка у него уже «свои» здесь, шкаф с книгами. Иногда Сириус даже перебирал свои футболки, гадая, в какой именно хочет видеть своего друга, к тому моменту уже ставшего бы кем-то большим. Ему нравилось засыпать с мыслями о совместном будущем или представлять, что подушка всё ещё хранит запах его волос. В прошлом бы брюнет назвал себя ебанутым и сталкером, но сейчас, даже осознавая то, насколько подобное поведение странно, он не мог не согласиться, что так жить гораздо лучше, постоянно думая о чём-то. Люпин волновал его, заставляя переживать новые эмоции. Но нельзя любить за что-то конкретное, верно?

***

— Ну и? — снова, как совсем недавно, стоит парень на пороге, скептически подняв брови. Блэк волнуется, но задумчиво щурится. Он прокручивал это сотни раз в своей голове, но снова всё забывал, ронял из рук и памяти остатки самообладания и верности своим принципам, следования чёткому плану. И Сириус плюет на них, полностью проигнорировав и отпуская. Стоит действовать по ситуации. — Проходи, — просит брюнет, чуть склонив голову. Кажется, что сейчас Рем откажется, но после секундных колебаний он даже как будто с негодованием скидывает куртку, злясь на самого себя, и привычно проходит на кухню, ставя чайник, зная, что так он хотя бы согреется, а не потеряет время. Сириус не удивляется наглости, а только видит в парне отражение самого себя, уныло качает головой и закусывает губу, не зная, как именно начать. Может, лучше вообще как раз не начинать? Главное — не касаться, иначе Ремус убежит, как ошпаренный кипятком, или брезгливо дёрнется, с неприязнью разглядывая нарушителя личных границ из-под полуопущенных век. Сейчас Люпин не говорит о своём прошлом, позволяя себя утешить, раздосадованного воспоминаниями, а выглядит бойко, готовясь дать отпор любому бреду, который может произнести друг. — Ты спрашивал, зачем я тебя зову, — начинает Блэк, но тянет как можно медленнее, чтобы к концу Ремус успел допить свой чай — в голову закрадываются подозрения, что весь кипяток окажется на нём, а ведь он только сегодня помыл голову. — Да, потому что меня уже начинает напрягать твоё существование, — язвительно комментирует парень, не отрываясь от сосредоточенного созерцания чая, чтобы сделать занятой вид. — Твоё беспричинное возникновение в моей жизни, — поправляет он себя. Конечно, ведь Люпин идёт на поводу у логики, ищет источники возникновения всего и точно разбирается в психологии. Только сейчас до Сириуса окончательно доходит — он всё знает, с самого начала знает, только вот хочет убедиться, хочет услышать это, произнесённое добровольно и с волнением, так, словно ты сам этого пожелал, чувствуя необходимость и неотвратимость признания. По позвоночнику спускается горечь и холод, вызывая неприятное жжение в носу. Он мог бы злиться, но только завидев склонённое сосредоточенное лицо, Блэк чувствует, что гнев сразу же отступает. — Ты знаешь, — только печально качает головой брюнет, скрываясь за растрепавшимися волосами. — Знаю, — лениво подтверждает парень, заливая кипятком чайный пакетик. — И что думаешь? — А может и не знаю, — задумчиво пренебрегает вопросом Ремус, оборачиваясь и смотря на друга, облокотившегося на столешницу кухонной фурнитуры. Блэку кажется, что этому парню крайне подошли бы очки в тонкой золотистой оправе в форме шестигранников. Ну или круглые, только не квадратные — из-за Поттера слишком приелось. Это немного по-хипстерски, но почему-то создаётся такое ощущение, словно у Люпина дома все стены обвешаны плакатами, а на окне цветут даже папоротники. — Почему для тебя это так важно? — с вредностью спрашивает брюнет, смотря в чуть удивлённые глаза. — Для всех важно, Сириус. Сириус. Он впервые называет его по имени, а звучит так привычно, мягко... безопасно. Блэк щурится, не отрывая взгляда, снова начиная понимать. — Ты не уверен, — усмехается брюнет. — Ты не уверен, поэтому если я даже скажу что-то другое, то ты победно улыбнёшься и торжественно сообщишь, что угадал, что знал с самого своего рождения. Но ты хочешь верить в это, не так ли? Люпин высокомерно поднимает уголки губ. Это то, что его привлекло уже потом, чуть позже, чем стоило бы. Сириус был умным, всегда был умным и талантливым, но не обращал на это внимания, имея немного другие ценности. У него дома куча книг и разбросанных профессиональных журналов о космосе, он любит физику и математику, наверняка легко умножая большие числа в уме. Сириус был чуть ли не гением, но ему никто никогда об этом не говорил, а сам он как-то не заметил. И Ремус сам не понимал, откуда делал такие выводы, но принимал как факт, и когда друг отворачивался, то восхищённо думал о том, что тот делает с ним, заставляя с будоражащим интересом оглядываться в поиске новых деталей. Сколько бы он не воротил нос, неприязненно хмыкая на каждую выходку, в душе у него было странное чувство, мешающее вздохнуть полной грудью. Но когда Блэк говорит, что парень только надеется, то второй действительно понимает — он и вправду надеется услышать что-то конкретное, а не расплывчатое, как сжатие плеч руками и долгие взгляды. Он надеется, но сам же боится того, что всё окажется правдой. Ему мерзко от самого себя, только глупое сердце противоречит здравому смыслу, а ещё становится страшно — вдруг всё не то, чем кажется. Они виделись слишком мало, но Люпин отлично запомнил его лицо в проявлении любой из эмоций, запомнил синяки на своих бёдрах и внезапно нежные прикосновения к спине. И это явно не то, о чём стоило думать. — Это Малфой сделал с тобой? — после молчания нахально вскидывает голову Сириус, замечая болезненно задрожавшие губы и крупный озноб, волной пробивший всё тело друга. — Отъебись, — снова нарочито небрежно бросает Ремус, отворачиваясь, бесшумно вдыхая воздух, чтобы больше не думать об этом простом и одновременно таком сложном вопросе. — Ты не говорил про него, — вкрадчиво уже почти шепчет брюнет. Он сам не заметил как из-за волнения при первых минутах встречи начал задавать слишком много вопросов и играть роль крутого парня. Ему нравилось заставлять Люпина чувствовать себя некомфортно, обезоруживать своей наглой улыбкой, к которой сам не знал как пришёл. Но упоминание Люциуса задевает Ремуса, фигура словно становится ниже и всё, чего хочет Блэк — обнять его со спины, уткнувшись куда-то в плечо. — Потому что тебе не нужно об этом знать, — сквозь зубы произносит парень, пытаясь снять напряжение со своих рук, расслабиться и снова вступить в игру как человек, держащий ситуацию под контролем. — Ты верил ему? Он молчит, но в итоге с губ срывается тихое: — Да. И брюнет прекрасно понимает, что это только случайность, а не подстроенная система по пользованию аристократами, хоть никогда и не мог в целостном виде предположить такое о Ремусе. Тот снова отворачивается и маленькими глотками пьёт чай, задерживая чашку в руках, грея пальцы. — Останешься здесь сегодня? — в который раз спрашивает парень, получая в ответ отрицательно мотание головой. — Тебе правда необходимо это услышать? Кивок. — И что будет тогда? Ответа не последовало. — Ты ведь даже не думал о том, что могло бы быть дальше, правда? Ты уверен, что этого не произойдёт, что я трус или так и не определился, — весело хмыкает брюнет, но в душе у него жжётся обида, расползается по лёгким и течёт по венам. Неужели он о нём настолько плохого мнения? Люпин отставляет чашку, смотрит прямо ему в глаза, опираясь руками на столешницу, и испытывает взглядом, но вскоре сам уже хочет разорвать зрительный контакт. — Я, кстати, придумал, что буду звать тебя Лунатиком. Сириус улыбается. Как Чеширский кот, растягивает уголки рта, но походя не на жалкое подобие, а на хищника, увидевшего свою добычу. У него в улыбке нет ничего печального или саркастичного, только пугающее и самоуверенное: обещание ломать стены и конечности всем, кто посмеет встать у него на пути, на пути у Лунатика, кто обидит его — и пусть всё это направлено исключительно в благих целях, сам Ремус немного испуганно смотрит на это превращение. Сердце у него колотится гораздо чаще, как под прижатой ладонью к постели грудью, как от ощущения его поцелуев на коже. Всё это время Сириус слушал, всё это время он знал, даже гораздо больше, чем сам Люпин. Так и вышло, что они оба знали друг о друге то, о чём в одиночестве не могли догадаться, о тех сказках, всплывающих в фантазиях, воздушных замках и трепетных огоньках надежды, которые никогда не потухают. Блэк всё ещё улыбается, как чёртов Чеширский кот, оголяет ряд ровных зубов, а тонкие потрескавшиеся от холода губы странным образом обрамляют их, словно не с этого лица, словно оказались тут по ошибке, словно всё это — фальшивка. Так и есть. Так и есть, он играет в прятки со своей тенью, но внутри у него всё совершенно точно переворачивается от страха, бьётся о крепкую стену, выстроенную из жёлтого кирпича, по которому нужно было пройти в Изумрудный город когда-то давно, пока ещё не успел повзрослеть. У них этого не вышло — дорога возмутилась и взвилась змеёй, никуда не пуская, не позволяя другим подойти слишком близко. Сириус улыбается, как Чеширский кот, и у него лениво дрожат ресницы, а пальцы белеют от напряжения. Он делает вид, что ему всё равно, что он делает это просто ради интереса. Под растянутым воротником футболки виднеются ключицы, которые не так давно солнце утренним всполохом исследовало языком, пробиваясь даже сквозь шторы; которые Ремус видел в напряжении, как и выступающие рёбра, а сейчас ещё и более впавшие щёки, чем в начале знакомства. Солнце гладит плечи и ладони, зарывается в волосы и застывает там, уходя со своим новым хозяином. У Блэка в глазах точно так же затерялись звёзды, путаясь с похожим именем, самым ярким, сотканным тёплым голубоватым светом, как те изрисованные жидкостью из светящихся палочек обои в возрасте семи лет. Солнце осторожно сжигает все окурки и прогоняет сигаретный дым, ободряюще касаясь щёк, а потом задумчиво размышляет — подаст ли ему ладонь тот самый парень, который Луну всегда любил больше и уходил на крыши смотреть алый закат, провожая Солнце, ведущее его через тернии. А Сириус уходит в обратную сторону, к цветущим кустам сирени и безоблачной ночи, не оглядываясь, даже не замечая лучи, пробивающиеся из его волос. И Люпину кажется, что кто-то из них точно станет Солнцем — незамеченным и раздавленным. И он уже сам для себя решил, кто именно. Сириус улыбается, как Чеширский кот, «...и всё время бьешь меня по хребту. «Ни к чему тебе, — говоришь, — весна, ни к чему в бессонном лежать бреду. Лучше ляг со мной и спокойно спи. Хочешь, убаюкаю, как дитя? Дам тебе и горечи, и тоски, да твою грудину сожму в когтях». И своим беззубым смеешься ртом, и губами тонкими льнешь к щеке, и со мной заходишь в остывший дом...»* Сириус улыбается, как Чеширский кот, тихо и чётко выбивая по слогам: — Я люблю тебя. И у Ремуса дрожат колени, но не от волнения, а предвкушения, внезапно накрывшего с головой, потому что теперь его очередь улыбаться и мстительно цедить: — Мне плевать.

***

Блэк совершенно точно не мог понять, что тогда произошло, только парень задрал подбородок, демонстрируя своё высокомерие, которого не было. Это не Люпин — Люпин боится себя, прошлого, мнения других и отражения в зеркале, а не так спокойно реагирует на признание, которое ждал. Очевидно, что ждал, волновался и так настаивал просто для того, чтобы хмыкнуть и уйти, показательно доказав, что ему похуй, да ещё и выразить по этому поводу сожаление. Это был их чертовски привлекательный и завораживающий тандем, когда понимаешь с половины слова, но в конце кто-то всё рушит, передумав буквально за мгновение. У брюнета уже кипел мозг, ведь он не мог просчитаться, сделать неверный шаг, полностью убеждённый во взаимности чувств. Ремус снова играет с ним, интересуясь, насколько далеко он может зайти. Но обещание Марлин — только два раза, если полностью будет уверен. Два, всего лишь два, только вот уже неделю, прося по телефону отправить к нему Люпина, Блэк получает согласие и благодарность в первый раз, но парень не приходит, а потом ему отказывают. Ремуса нет нигде, ни в одном из списков контактов или социальных сетях, у Сириуса нет его номера и никакой информации. Только зацепка в виде Люциуса Малфоя и кофейни — бывшем месте работы. Ему приходится метаться из стороны в сторону, не в силах придумать то, как именно найти пропавшего человека. И он наконец выходит на улицу, проникает в каждое чёртово кафе и высматривает кудрявую макушку, постоянно рисуя себе эти маленькие стрелки почти что засохшей подводкой и выпрямляя волосы, чтобы если Рем всё-таки увидит его, то предстать сразу в лучшем образе, с кучей силиконовых браслетов на запястьях и приятно пахнущей, чистой кожей. Сириус улыбается прохожим, снова начиная чувствовать себя слишком уверенно, но жаждет наткнуться только на глаза Ремуса, то и дело мелькающие тянущей иллюзией в толпе. У него искусанные губы, шарф в крупную полоску — охра с бордовым — и полное отсутствие шапки, а под тонкой курткой набатом бьёт сердце по рёбрам, угрожая вырваться. Конечно, Блэк виноват во всём: во всех мировых грехах и падении башен-близнецов, в неверных решениях людей и религиозных сектах, в коррупции и чужом алкоголизме, в продаже наркотиков и убийствах — только никогда никому не говорит. Он рождается под несчастливой звездой, а имя ему противоречит, вырываясь смутным и жарким выдохом на запотевшее стекло, только на улице снова зима, и идёт вторая неделя, как Блэк ищет Лунатика, своего Лунатика, ставшего таким родным. Брюнет снова, из раза в раз, подкрашивает ресницы и старательно выводит стрелки, прикрепляя к лицу старую синюю изоленту, которая не особо и помогает, включает в наушниках музыку из нулевых, смело вышагивая по улице и надеясь, что ему повезёт в этот раз, пока щёки искусаны в кровь и неприятно солонят язык. Просто однажды Сириус обходит неприметную кофейню стороной, потому что уже был в ней, и сворачивает во дворы, а потом растерянно замирает. Перед ним Люпин с покрасневшими от холода щеками и кончиком носа, в одном свитере и сигаретой, изящно зажатой между двумя пальцами. Но он сам говорил, что не курит. Видимо, с брюнетом — пришлось. Сначала Ремус даже и не видит его, но как только замечает угрожающе приближающуюся фигуру, то вскидывает брови, только вот совсем не удивлённо. — Ну что, Бродяга? — гадко ухмыляется он. — Я тоже придумал тебе кличку, пообещав, что назову так, если ты меня найдёшь. Долго пришлось искать? Более непредсказуемо было бы, если бы ты даже не дёрнулся. Но не обольщайся, это вовсе не значит, что я мечтал о тебе. — Пошёл ты нахуй, — рычит брюнет, оказываясь на одну ступеньку крыльца чёрного выхода выше так, чтобы сравняться ростом с парнем. И он мгновенно обхватывает замёрзшее лицо обветренными сухими руками, притягивая к себе настолько быстро, чтобы Рем не успел ничего понять. Сириус впивается в его губы тяжело и надолго, слишком устав размышлять о том, как именно это будет, как тот прерывисто вздохнёт и сразу же упадёт к его ногам, сламливая свою бесполезную гордость, как будет тепло и он запустит руки под чужой свитер, бережно проводя пальцами по бокам. У него столько мыслей в голове было до этого, но сейчас они все медленно испарились и исчезли, растворяясь в начавшемся снегопаде, в таящих на лице снежинках и этих проклятых губах, которые по сравнению со всем оставались невероятно тёплыми, пусть и тонкими, но приятными, мягкими, с сладким привкусом и горечью сигаретного дыма, остатками ядовитого никотина и кофе. То, чем пах для него Ремус, то, с чем он всегда являлся у него дома, не любя при этом и не беря в привычку курение — просто такой восхитительно знакомый и родной, виноватый точно так же во всём: в попадании птиц под машину, в браконьерстве, фиктивных браках и слишком долгом отсутствии у певца нового альбома, в смерти актёров, в том, что те наклейки порвались, когда тебе было восемь лет. У Люпина своя особая атмосфера и укоризненное «но только без губ», нарушаемое человеком, от которого ожидаешь больше всего и который держался так долго, что нельзя не похвалить. Сириус касается его губ горячим языком, желая ощутить гораздо больше, чем может себе позволить, но впервые за всё время получает сопротивление вместо даже слабого ответа на поцелуй. — Уходи, Блэк, — внезапно поникнув, устало и действительно правдиво просит Лунатик, не поднимая влажных глаз. Лучше бы он назвал его Бродягой или Сириусом, но только не снова по фамилии. Брюнет уже тянет руку, чтобы схватить чужую, покрасневшую от холода и наверняка уже окоченевшую ладонь, но тот её отдёргивает, почти что вскипая насколько это возможно в его унылой грусти, но не может поднять взгляда, не может снова видеть всё это: — Я серьёзно. Уходи, блять, просто уходи. И Ремус скрывается за дверью, запирая её на щеколду. Блэк только устало потирает виски, лоб и касается ледяными пальцами губ. Он придёт сюда ещё, если того потребуют обстоятельства, да даже если здесь не окажется Ремуса, то найдёт его во второй раз и поймает за руку, не отпустит. У него будет только свой собственный Люпин, которого он не посмеет дать в обиду какому-нибудь мудаку, только если сам парень не скажет, что ненавидит его, не любит, не хочет видеть. Но пока Блэк уворачивается, оставаясь где-то между двух огней, всё никак не желая конкретно определяться. Брюнет пишет сообщение Марлин о том, что он признался этому придурку уже почти два раза, но тот продолжает уклоняться, и ставит режим «в самолёте», не желая иметь выхода в сеть, чтобы хоть один человек смог до него достучаться через тот же самый телефон.

***

Но его убеждения меняются, когда он слышит вялый, словно стеснительный стук в дверь. У Сириуса в комнате только остывшая постель и один жалкий поцелуй, выменянный на спокойный сон, вот уже которую неделю. В голове гуляет промозглый ветер и заставляет хмуро съёжится, взглянуть сквозь осыпавшуюся с тушь ресниц на серый потолок и через звенящую толщу заметить надоедливый звук, поднимая вялыми руками свою душу с дивана: жёсткого и неудобного, просто омерзительного, потому что на нём Сириус сидел, когда Марлин почти что прямым текстом сказала: «Тебе нравятся парни». Просто омерзительного потому, что брюнету вовсе не нравились парни, ему вообще никто не нравился, кроме колкого Лунатика с его двумя неизменными свитерами, один из которых пушистый, а второй — гладкий и приятный наощупь, но выцветший. Блэк пьяно шатается перед зеркалом, но не чувствует действительно опьянения: только кружится голова после долгого сна, покачивая из стороны в сторону безвольное тело. Он вставал около минуты, а сейчас непослушными пальцами стирает тёмные пятна под глазами, ловя себя на мысли, что выглядит жалко, и пытаясь хоть что-то исправить. А ещё Сириус выглядит разбито, как больной, с нездоровой, а не аристократической бледностью, с размазавшейся косметикой и опухшими кровоточащими губами, которые он уже по привычке не мог перестать кусать. Стук прекращается, и в полусонном сознании картинка восстанавливается. Стучат в дверь. Стучали в дверь. Сначала с небольшими интервалами, но не настойчиво, а неуверенно и подавленно, сейчас же и вовсе у двери мнётся с ноги на ногу кто-то, у кого кудрявая макушка и опущенная вниз голова. Сириус прикладывает к металлической поверхности ладонь, как во всех идиотских мелодрамах, когда второй герой должен сделать то же самое, но с другой стороны. Парень сглатывает, не зная точно, как именно следует поступить, и сначала вообще не собираясь подавать признаки жизни. Но хрипловато кидает: — Подожди. И Ремус сразу же настороженно поднимает взгляд, задумчиво хмурясь. Блэк поджимает губы и в ванной стирает всё ватным диском, а потом и водой, пытаясь прогнать с себя следы сна и усталости, даже приглаживает волосы. Сейчас он вернётся — а Люпина уже нет, а на втором этаже гасит свет соседка, недовольно провожая подозрительного парня глазами. Парня, который впервые сам пришёл к нему спустя такое долгое время, который топтался в подъезде, боялся уходить параллельно с тем, чтобы остаться. Но когда поворачивается ручка, и за дверью Бродяга, растерянный и взъерошенный, то Ремус хочет улыбнуться, но не может. Он делает шаг, оказываясь внутри, слишком близко, пока Сириус не отодвигается назад, вздрагивая от звука захлопнувшейся двери. Смотрит непонимающе, чистым и искренним взглядом доставая до самой макушки, до спутанных волос и чёлки, прикрывающей самый крупный шрам. У Лунатика невинные распахнутые глаза и приоткрытые губы, словно он удивлён, поражён или восхищён. Ничего из этого быть тут не могло, только вот он в одно мгновение склоняется, повторяя движения друга, обхватывает прохладными ладонями горячие щёки, тут же касаясь губами уголка рта, но замирает, так и не закрыв веки, а смотрит куда-то в неопределённую точку, совсем не двигаясь. Всё это происходит не дольше секунды, потому что Ремус сам делает эфемерный шаг, целуя этого непостоянного парня, разглядевшего в нём что-то неясно хорошее, позволяя чужому языку изучить губы и пройтись по зубам, позволяя себе вот так остаться стоять в тусклом коридоре чужой квартиры в куртке, впиваясь в другого парня не только взглядом, но и губами, буквально нависать над ним, уже не стараясь присесть, чтобы оказаться на одном уровне, а, наоборот, наслаждаясь этой разницей, очерчивать линию скул большими пальцами рук, чувствуя, что от него зависит одно тело, которое и вовсе не в силах пошевелиться. Блэк не хохочет, как чёрт, не отталкивает и не паясничает, а послушно отвечает, чуть отмирая и начиная стаскивать с плеч парня куртку, которая с тихим приглушённым ударом падает на пол. Люпин не сопротивляется, только снимая ботинки, и довольно быстро перемещается в зал, только пару раз разрывая поцелуй за это время, но мгновенно к нему возвращаясь. Он любит наблюдать за тем, как кто-то ломается, как подкашиваются колени и дрожат руки, неаккуратно сжимающие края кровати, но сейчас беспрецедентный случай — Сириус почти что захлёбывается в восторге, очевидно не собираясь продолжать. Над ним нависает парень его мечты, опирается руками по бокам от головы и задевает своими ногами. Когда ему тяжело дышать и на грудь слабо давят две ладони, то в освещённом только лучами бледного зимнего заходящего солнца зале слышатся два тяжёлых хриплых дыхания в унисон: одно, руководствующееся зовом чувств, а другое — логики. Блэк только неотрывно смотрит в глаза напротив, пытаясь разглядеть в них хоть что-то, хоть крупицу того, о чём мечтал всё это время. И он находит, находит, а после этого улыбается совсем неуместно и слишком широко, не веря в то, что произошло. Но вместо осуждения на губах Лунатика расцветает мягкая и нежная улыбка, прекраснее которой никогда ещё не доводилось видеть, она, вкупе с бегающими, но останавливающимися на чужом лице смущёнными глазами, проявившимися впервые ямочками и покрасневшими щеками, то ли от холода, то ли от жары, сверкает маяком надежды, проводя через одну из самых больших трудностей, с каждым днём всё больше пожирающую плотным туманом разум. Но парень прячет своё великолепие, устраиваясь рядом, утыкаясь носом в шею Сириуса, спустившись чуть ниже. Он знал, что брюнету больше нравится чувствовать себя здесь главным, и с готовностью уступал эту роль, позволяя и себе насладиться заботой, когда запускают холодные пальцы под футболку, чувствуя мурашки ладонями и ощущая то, как перебирают его волосы, пропускают сквозь пальцы в сокровенном жесте. У Ремуса никогда не поднималась температура от волнения, но сейчас лицо будто горело, готовясь расплавить подбородок и острые плечи друга. Сириус молчал и не задавал глупых вопросов, сам находясь в удушающем пространстве эйфории, безропотно обнимающей со спины, сжимающей руки на горле. Блэк не хотел сейчас знать почти ничего, когда любой другой задался бы вопросом о том, кто именно они теперь друг для друга. Ему важно было, что под руками чуть дрожит и успокаивается хрупкое тело, кости которого так легко сломать на первый взгляд, но никогда не получится уничтожить их полностью. Парень даже не думает о сексе, представляя его сейчас чем-то крайне мерзким, тем, что Люпину приходилось терпеть каждый день. Только если тот останется, если он будет тут, держать его за руку и раздвигать по утрам шторы, то Сириус сделает всё ради него, выплатит этот чёртов долг, будет сам зарабатывать, но не позволит лезть туда, где телу назначают цену. И Лунатик молчит в ответ, даже не собираясь возникать или демонстрировать свой характер, просто спокойно прислушивается, вычерчивая в своей голове график изменения дыхания с клокочущим звуком в груди. И он первый делает движение, обнимает обнажённый торс под футболкой и ещё ближе прижимается, сплетая ноги. Дыхание вместе с пульсом подскакивает, что заставляет невольно виновато улыбнуться, спрятать лицо ещё больше, чтобы было не так заметно, и ощутить на себе ещё крепче сжавшиеся ладони, лежащие на спине, трогательно неуверенные, принадлежащие этому человеку, который пахнет точно так же, как и в прошлый раз. Впервые Ремусу за долгое время настолько спокойно. Брюнет не может поверить в то, что давление на груди не от долгого кашля или разрыва сердца, а от веса чужого плеча, от длинной шеи и восторга. Ему даже стыдно, что сердце стучит настолько быстро, пока сам виновник представляет олицетворение безмятежности. У него веснушки спускаются по шее вниз, за воротник, такой знакомой картиной, повторяющейся из раза в раз — только теперь у всего, что относится к Люпину есть свой особенный аромат. Так пахнет как чувство протянутой к небу руки, за которую хватаются в последний момент знакомые пальцы, удивления от впервые зацветшего растения, восторга, когда засыпаешь в тоскливой осени с разведёнными дорогами и сырым, вовсе не романтичным, днём, голыми облезлыми деревьями и унынием, а просыпаешься, когда всё внезапно покрылось толстым слоем снега в октябре. Это было что-то почти неуловимое: с глупыми, хранящими воспоминания из детства безделушками, которые лежат в пыльной деревянной шкатулке и обнаруживаются только случайно, ведь намеренно их никогда не найти. Лунатик пах луной, искрами и отражающимся в лужах небе, сигаретами без кнопки, пряностями и тем самым человеком, способным на всё что угодно, выполняющим это со всем усердием, получающим отличный результат, но не демонстрирующим этого. У него осталось много шрамов и травм, разбитый местными хулиганами нос в восьмом классе, когда их главарь узнаёт, что Ремусу нравятся парни, и высушенные слёзы после смерти матери. У этого парня есть невероятный запах, включающий в себя множество всего и равнодушие, но и теплящаяся надежда на что-то лучшее глубоко внутри, на то, что он сможет всё преодолеть, перебороть себя и остаться здесь, более живым, чем вообще когда-либо. В юности Люпина были поцелуи в темноте и много ударов, стёртые колени и пьянящая улыбка, когда из рта капает кровь, когда ему это нравится, слишком нравится. Сейчас он устал. Он больше не хочет ничего — только бежать как можно дальше, либо же слушать мирное тихое посапывание Бродяги, словно он спит. Но тот только закрыл глаза и пока продолжает аккуратно поглаживать спину, до дрожи нежно и ласково, до восхищения терпко и болезненно, как то, чего ты ждал больше всего в жизни. Может, оно так и есть? Только вот Лунатик искренне не мог понять, как именно можно было влюбиться в него по-настоящему: — а он надеялся, что было это по-настоящему — без красивого лица и денег, с мерзким переменчивым характером и замкнутостью. Пару дней назад он мог плюнуть ему в лицо, а теперь боится пошевелиться, чтобы не потревожить покой. Ему не нравилось находиться в непривычной обстановке, не нравилось чувствовать те странные эмоции, принятые за любовь. — Останешься у меня? — хрипло бормочет Сириус тихо, чтобы можно было и не услышать, ища таким образом себе путь к отступлению в случае отказа. — Да, — наконец соглашается Ремус, давая себе слово не уходить, не оставлять его одного, самому не оставаться в одиночестве. Парень с русыми волосами убирает согревшиеся ладони из-под футболки, приподнимается на локтях, собираясь внимательно и серьёзно просто посмотреть или сказать что-нибудь, но восхищённо замирает, завидев улыбку на губах Блэка. Улыбку, вызванную только его лицом, не смешливую или злорадную, а невероятную, искреннюю и... любящую? Любовь — вот что сейчас так выделялось в брюнете: даже в его кудрях застряли частички любви, осыпаясь на плечи, мерцая в глазах узорчатыми переливами. И Люпину так чертовски странно понимать, что это действительно направленно на него, относится к нему и тихо таится под грудной клеткой, подобными моментами дразня унылое представление о жизни. И вместо того, чтобы спросить, чем вызвана эта реакция, тот сразу же всё понимает, улыбаясь ещё шире, ещё больше заставляя влюблённо распахивать глаза, а потом тихо лающе смеётся, от чего ноет внизу живота и что-то рушится в груди. Бродяга поднимает, утаскивая с собой за руки парня, сажает его на кровать, а сам наклоняется, упираясь в чужие колени ладонями, приближается так близко, как может, почти касаясь губами и смотрит в испуганные глаза напротив. Рем боится прикосновений, полных любви, всегда направленного взгляда и говорить о симпатии. Сириус замирает так, наслаждаясь моментом, а потом медленно начинает стягивать объёмный свитер, но Люпин, кажется, даже не замечает, настолько увлечённо что-то выискивая в голубых, обычно насмешливых, но сейчас ласковых глазах. — Я не... — растерянно начинает Ремус, когда до него через туманную толщу доходит, что вообще происходит. Вместо раздражения — снова страх, но парень не заканчивает предложение, так как брюнет отходит к шкафу. И Лунатик сидит на смятой постели, вжимая шею в плечи, ссутуливаясь, чтобы стать меньше, незаметнее, не имея представления о том, что с ним собираются сделать. Именно в этот момент к нему впервые закралась мысль о том, что отсюда нужно уходить как можно быстрее, возвращаться к тому, к чему привык, и больше никогда не позволять людям так смотреть в свои глаза. Но всё это растворяется в плотном воздухе, когда Блэк просто достаёт одну из своих оверсайз футболок с принтом альбома какой-то группы и даже не скользит взглядом по обнажённому телу, тем более не смеет касаться, хотя Ремус прекрасно понимает, что он хочет это сделать, хочет рассмотреть каждый шрам и синяк, пройтись пальцами по венам и неровностям, окутывая себя мельчайшими деталями. Вместо этого Сириус только надевает футболку на послушно поднявшего руки парня и отдаёт ему свои шорты. Чёрт, Люпин даже не брал с собой ничего, но... видимо, ему ничего и не было нужно. Только то, что рядом с ним ложатся в кровать, притягивают к груди за шею и накрывают одеялом, давая почувствовать то, насколько же он устал. И целуют обе щеки, нос и подбородок, веки, скулы и в макушку, поглаживая пальцами затылок, обхватывая ослабшими пальцами худые плечи. Лунатик только сейчас понимает, как же сильно хочет спать. И Бродяга укутывает его своей лаской, безумной нежностью, в награду получая успокаивающийся ритм сердца и улыбку, застывшую на тонких губах. Вот так, совсем за мгновение, рушится высокая стена, пока выстраивается новая, другая и ещё более неприступная, собравшая в себе уже двух людей.

***

Ремус ещё пахнет душным летним вечером, переходящим в прохладную ночь где-то за городом в Италии, когда вся семья собирается на веранде с большим кувшином лимонада, чтобы посмотреть на первые зажигающиеся звёзды. Поэтому когда Сириус открывает глаза следующим утром, сам удивлённый тому, что уснул, даже не отойдя от прошлого сна, то поражается снегу за окном, густо падающему на землю. Его голова кипела и оставалась где-то среди зелёной бушующей листвы, приглушённой закатным солнцем. Но спиной к окну лежит всё ещё не проснувшийся Люпин: одна рука Блэка под его шеей, а вторая на плечах, не позволяя отдалиться от себя. Лунатик же ладонь прижимал к груди, а вторую запустил другу под подушку. Он растрёпанными волосами щекочет нос и выглядит уставшим, абсолютно невинным, но умиротворённым, до боли красивым и замечательным, хоть сам наверняка так и не считает. Между шторами — только небольшая щель, поэтому свет приглушён, и картина за окном придаёт большей атмосферности. Парень боится шевелиться, но аккуратно приподнимается чуть выше и целует в макушку Ремуса, параллельно вдыхая запах его волос. И так и остаётся, не рискуя двигаться снова. Вероятно, Бродяга снова уснул, потому что, только моргнув, он распахивает веки, но не чувствует рядом с собой никого. Смята постель совсем близко, и подушка сохранила запах, а рука затекла. Сердце в настигшем обеспокоенном оцепенении пропускает удар и заставляет резко сесть на кровати. Но за стенкой, на кухне, что-то тихо ударяется о поверхность стеклянного стола. Там кто-то есть, и это может быть только один вариант. Сириус расслабляется, пытаясь успокоить задрожавшие колени и пальцы, медленно вдыхая и выдыхая воздух. Прилив адреналина с утра никогда не был особо хорошей практикой — это только убивает нервы и мешает встать с кровати, чтобы достигнуть своей цели. А у Сириуса теперь только одна цель, она пугает своим энтузиазмом и энергичностью, но остаётся ровным импульсом, с которым ничего нельзя сделать. Она есть, оказывается, разыскиваемая всю жизнь, но осознается только сейчас. Эта цель не мешающая, не кричащая, а невероятная, счастливая и тянущая где-то в груди. Он, как слепой, встаёт и открывает дверь, а шум становится громче, босые ноги шлёпают по полу, и всё это настороженно улавливает заострённый слух: скрежет сковородки и удар её об плиту не способен разбудить человека. Люпин подумал о нём, позаботился, не стал будить, а только нехотя выскользнул из тёплых объятий. Блэк аккуратно ступает, собираясь остаться незамеченным, поэтому когда оказывается на кухне, то видит фигуру у плиты, стоящую к нему спиной, с наклонённой задумчивой головой и опустившимися руками. Парню кажется, что он видел подобное сотни раз во всех фильмах и своих мечтах: именно в этой чёртовой футболке, именно с разбитой скорлупой яиц в мусорном ведре и запахом базилика (откуда у него базилик?), с двумя заранее подготовленными тарелками на столе. Сириусу кажется, что он сейчас заплачет, поэтому и делает пару последних шагов и нападает сзади, обхватывая руками область живота, льнёт как можно ближе, утыкаясь лбом в плечо. Он дышит тяжело и радостно, пока внутри всё болезненно накипает, а в кольце рук прокручивается худое тело. Лунатик улыбается. И этим всё сказано. Он видит в Бродяге заблудившегося ребёнка, наконец нашедшего знакомое лицо, ласково поглаживает его щёки тонкими длинными ладонями и улыбается. Всё ещё улыбается, когда притягивает к себе и легко целует в сомкнутые губы, не претендуя ни на что большее, потому что он улыбается, а этого достаточно. Сириус блаженно жмурится, как довольный кот, и подставляет своё лицо, словно под солнце, хотя Ремус и стал его солнцем в последнее время. Он не может открыть глаза, боясь ослепнуть. И слышит хриплый тихий смешок впервые, прежде чем чужие сухие губы столкнутся с его лбом и висками, переносицей, подбородком, пока они не оставят всю кожу пылающей от ласк и мимолётных прикосновений. Внезапно из брутального парня брюнет снова становится тем мальчиком, который просто хочет как можно больше нежности в свой адрес, который хочет видеть рядом с собой опору и не бояться выходить в море без спасательного жилета. Он бессильно роняет голову Ремусу на грудь и чувствует наконец прикосновение пальцев к своим лопаткам. Они не говорили, почти не говорили за всё прошедшее время, только смотрели друг на друга, а сейчас по молчаливой договорённости стояли на кухне, удерживая в объятиях, крепких с одной стороны и аккуратных с другой. Здесь больше не было импульсивного Блэка и вечно раздражённого Люпина. Оба они и без того были довольно изменчивы, но сейчас приняли совсем неузнаваемые облики, утопив их в новом совместном будущем и медленном сквозящем покое. И Лунатик возвращается к готовке, только вот другой парень не отпускает его, пока тот не вынужден сесть за стол, но и тогда всё равно хочет задеть случайно или взять за руку. Держится. Молчит. Даже почти что не пялится, по крайней мере, очень сильно старается. А потом Сириус быстро доедает и уходит чистить зубы, умываться, ибо, по мнению многих, это игнорирует, а сейчас хочет произвести хорошее впечатление. Нет, он прекрасно следил за собой, поэтому мог и пропустить хоть раз, только вот Ремус как будто специально так аккуратно разрезает кусочки омлета, даже пользуясь ножом, а не ломает вилкой, тянет их в рот, пачкая губы в тонком слое масла, и Бродяге от этого явно не лучше. Он боится дышать рядом с ним, тревожась за каждое действие — вдруг вернётся тот вечно недовольный скептик и процедит что-то злое сквозь зубы, заложив первую трещину в только оттаявшем сердце. И поэтому Блэк позорно сбегает, замедляя ритм сердца. Смотрит на свою зубную щётку и понимает, что она в стаканчике только одна. Его. Здесь всё его, и он, конечно, совершенно готов делиться, только не уверен, придутся ли по душе уже приватизированные вещи его другу. Другу. В груди болезненно колет. Они просто друзья, которые не общаются и целуются время от времени. С трудом Сириус заканчивает все свои утренние процедуры и буквально выскакивает из ванны, намереваясь натянуть на себя рваные джинсы, невзирая на холод, и выйти на улицу, чтобы вдохнуть свежий воздух и вернуться, встречаемый ласковой улыбкой. Но когда он заходит в спальню в поиске одежды, то не сразу даже замечает, что за ним наблюдает пара янтарных глаз прямо с кровати. Люпин обнимает подушку, накрывшись одеялом до пояса, но растянутая футболка оголяет ключицы, а поза подчёркивает бедра. Он специально. Он специально, чёрт возьми. — Уже убегаешь от меня? — ухмыляется парень, чуть крепче сжимая кулаки на подушке и стискивая зубы. — Нет, — выдыхает Блэк, неосознанно уже упираясь коленями в край кровати, вглядываясь в почти что смазливое лицо, приближаясь всё ближе, боясь нарушить тонкую напряжённую струну, но не имея никаких сил остановиться. Он проводит кончиком носа по нежной коже шеи, чувствует, как вздрагивает Лунатик, как его пальцы невольно расслабляются, а взгляд начинает покрываться лёгкой сероватой дымкой. Брюнет снова чувствует себя виновато, поэтому оставляет невесомый поцелуй на линии подбородка и обещает, что скоро вернётся, что он совсем ненадолго, а потом быстро начинает переодеваться, в это время составляя в голове список всех нужных вещей. Их не так уж и много. Но уже в коридоре пристыжено слышит насмешливое: — Не хотел этого признавать, но у тебя классная задница.

***

Блэк нервно смотрит на часы и двигается по магазину слишком быстро, пару раз натыкаясь на тележки, которые водили беспризорные дети, усердно толкая их в поисках родителей. Это уже второй по счёту час, но зато рюкзак приятно тяжелит то, что останется с ним ещё на долгое время. Если отстоять в очереди ровно семь минут и совершить покупку ещё за две, то до дома можно добраться за восемь, а это будет как раз час и десять минут, что не так уж и много, по сути. Сириусу и не представлялось, что за покупками можно ходить так долго, да ещё и постоянно натыкаться на одни и те же полки, так и не находя нужный товар. У него есть свой мозг и идиотский принцип не обращаться к консультантам, которых найти бывает сложнее, чем саму вещь. Бродяга выкладывает всё на кассу и достаёт телефон, высовывает из-под чехла банковскую карту — он слышал, что так они размагничиваются, но сделал вид, что был не в курсе — переключает песню в наушниках и делает потише, переминаясь с ноги на ногу. И вот он уже стоит в коридоре, стаскивает ботинки и верхнюю одежду, проходит в спальню, замечая там сонного друга, тут же настороженно прикрывшего часть лица книгой. Рем выглядит потрясающе мило, но сам этого не понимает, а только хмурится. Кажется, у него в руках золотисто-чёрный томик с поздними произведениями Саймака, только вот он аккуратно обёрнут в суперобложку, которая сползла чуть вверх. Парень удивлённо вскидывает брови, потому что всегда делает точно так же. И закидывает на постель рюкзак. — Что это? — удивлённо бормочет Ремус, неуверенно осматривая незнакомую вещь, которая, очевидно, предназначалась ему. Точнее то, что было внутри. — Смотри, — Сириус жмёт плечами, а сам начинает переодеваться обратно в комфортную домашнюю одежду. Друг расстёгивает молнию и, завидев содержимое, сглатывает. Его взгляд тут же становится каким-то непривычно удручённым и будто осознающим происходящее только сейчас. Он поднимает голову, но со всей серьёзностью произносит тихое: — Пути назад не будет? — А ты хотел бы? — сквозь рухнувшие в груди воздушные замки и ноющие кости выдавливает Блэк, буквально заставляя себя не закрывать глаз, только бы наблюдать, а не упустить важный момент. — Нет, — задумчиво поджимает губы Люпин. — Тебе есть, куда возвращаться? — с горечью спрашивает брюнет, потеряно оттягивая на себе мятую футболку, как бы стараясь разгладить. Это не те вопросы, которые парню следовало бы задавать. Вообще не следовало начинать этот диалог. — Нет, — снова лепечет Лунатик, но не из-за чувства вины, а скорее из-за очередного напоминания, что у него больше никого нет. — Пути назад нет, — согласно кивает Сириус, собираясь игнорировать всё это, снова улыбнуться и больше никогда не вспоминать. Ремус раскрывает рюкзак и осторожно начинает доставать оттуда свёрнутое в пакете полотенце, зубную щётку и даже шампунь, шорты чуть выше колена и кучу разной мелочи, которая понадобится для того, чтобы освоиться на новом месте. Внезапно Бродяге стало страшно: он настолько свыкся и сразу же принял мысль о том, что парень переезжает к нему, даже не возвращаясь в свой дом, что и не допускал мысли о том, что это могло быть только на одну ночь. Да и вообще крайне глупо обеспечивать его вещами, зная, что в любой момент он мог бы съездить за своими. Брюнет останавливается у края кровати и смотрит на всё, что принёс будто в первый раз. У него на горле сжимаются две невидимые руки, сея панику в голове, особенно когда Люпин смотрит на него удивлённо и непонимающе. — Спасибо, — шепчет он, прежде чем встать и уйти с парой пакетов в ванну. Сириус болезненно стонет и ложится на кровать, когда там включается вода. Он не купил ему футболок, потому что своих у него куча, только вот зачем-то принёс всё остальное. Это выглядит как-то слишком неправильно и неверно, в груди скрежещет и рушится: ему хочется обратно залезть в свой кокон из одеяла и не выходить из дома неделю или затеряться среди ультрафиолетовых ламп клубных туалетов, распивая там с Джимом одну бутылку на двоих. Но не совершать снова ошибки, не видеть перед собой вытянувшееся лицо, где в глубине глаз кроется осуждение из-за поспешности. — Уволься с работы, — первое, что говорит Блэк, когда парень возвращается в комнату. — Я уже, — демонстративно наплевательски бросает тот, как будто это было совсем не провокационное и само собой разумеющееся действие. — Что? — поражённо поднимает на локте брюнет, даже шире открывая глаза от неожиданности. Лунатик тихо смеётся, подходя к кровати, ложится на живот и упирается локтями, чтобы подпереть лицо руками. — Мне пришлось перешагнуть через свою гордость и желание независимости. Точнее, мне давно не нравилась эта работа, и я хотел уйти. Но понял, что ты возненавидел её, а если я хочу... Тут он замялся и опустил взгляд, кусая губы, тут же потерял всю свою весёлость, не в силах подобрать нужные слова. — То есть я найду новую работу, — поскорее убедил Ремус. — Просто был уверен, что ты не захочешь даже слышать об этом первые пару дней. Бродяга улыбается смущенно и притягивает к себе на грудь парня, а тот послушно утыкается носом в шею и кладёт одну руку на плечо, прикрывая глаза. Люпин был прав: брюнет просто не отпустил бы его от себя. Да и не хотел, чтобы тот работал дальше в ближайшее время, да и самому зарабатывать тоже не хотелось. Потому что тогда он не сможет видеть веснушчатое прелестное лицо, не почувствует на своей коже лёгкое дыхание и не сможет коснуться очаровательных рук. Сириус не знал, когда успел привыкнуть, но сейчас не видеть Лунатика несколько часов кряду показалось невозможным испытанием. Брюнет только зарывался пальцами в короткие волнистые волосы, чувствовал вдохи и выдохи под пальцами на спине, от которых по телу разливалось приятно струящееся тепло. Всё было так, как во снах: парень в его футболке, в его кровати, пахнущий специями и корицей, мягкие пряди в руках и ясный взгляд, когда по венам словно проходят золотистые импульсы, которые никогда раньше испытывать не приходилось. У него перед глазами не падают башни, не останавливаются часы и никто не корчится от боли, но если бы прямо сейчас из щелей в окнах подул хотя бы самый слабый ветер, превратив в самую мелкую пыль образ Ремуса, развеяв её по всей комнате, чтобы невозможно было собрать, но в груди крутилась бы навязчивая мысль — он здесь, он был здесь и останется навсегда —, то Сириус бы умер. От разрыва сердца, вероятно, или застрелился бы, или повесился, вскрылся, но точно не остался бы жить, вкусив раз эти невероятные ощущения, заполняющие его душу прямо сейчас. У него всегда под рёбрами цвели фиолетовые матиоллы под прохладным светом луны, но теперь тоже все рассыпались в труху, уничтожали сами себя. Ведь где-то там впервые всходило солнце, одаривая поверхность теплом. И Блэк точно не мог понять, тепло это из-за головы друга или же из-за того, что в первые за долгое время он действительно испытывает счастье, то самое непоколебимое счастье, которое ищут все путешественники и героини классической английской литературы. И оно всё это время расположено так близко: рядом с сердцем, виновато качает головой за то, что пришлось ждать долго, но остаётся. Остаётся здесь и послушается, если его попросят пробыть хоть вечность. Парень, который никогда не мог полюбить, которые всю жизнь встречал грубость матери и слепое, неискреннее восхищение остальных, безразличие отца, неприязнь брата — он наконец видит перед собой то, ради чего жил, ради чего полюбил и смог забыть всё то, что окружало эти годы. Брюнет словно каждый день не набирал, а растрачивал, чтобы однажды обрести потерянное. Кажется, если он откроет рот, то в горле заметят свечение, пока в голове бьет набатом: «Ты не волшебник, который может достать кролика из шляпы, но зато ты смог чудесным образом оборвать войну в моём сердце». — Ты плачешь? — встревоженно поднимает голову Люпин, касаясь щёк тёплыми пальцами. Но его Бродяга улыбается, и он спокойно целует уголки глаз и места, по которым скатились слёзы. Исцеляет и залечивает все раны, не позволяя боли оставаться даже в самых дальних закоулках.

***

— Меня чуть не изнасиловали тогда, — морщится Лунатик, отворачиваясь, но Сириус обнимает его за плечи, а сам начинает мелко дрожать. — Я не знал, чёрт. Это же так... ужасно, прости, — парень не может найти подходящих слов, изумлённо всматриваясь в его нежный профиль. Блэку стоило только спросить об их второй встрече. Тогда ему показалось, что парень вёл себя как-то скованно и был задумчивым, а когда узнал о намерении брюнета быть сверху, то на мгновение потух. — Но это странно. То есть мне буквально заплатили за тот секс, но... я сразу же предупредил, что не мазохист и ненавижу жестокое обращение, — он поворачивается обратно, ставит чашку на табуретку, поставленную к дивану в качестве тумбочки, задумчиво смотрит на осевшую пыль на поверхности чая и подтягивает к себе колени, положив голову на плечо другу, который тут же слабо обнимает его и утыкается губами в макушку, стараясь успокоиться самостоятельно и оказать хоть какую-то молчаливую поддержку. — Но тот мужчина был таким грубым. Он очень резко снимал одежду и постоянно направлял меня рукой, когда я ему сосал, задерживал, не давая отодвинуться, пока я задыхался. Этот мудак точно пересмотрел всякого мерзкого порно, потому что он долбил меня так, что ему самому было тяжело. Я не знаю, — парень замялся, прикрыв глаза, стараясь стряхнуть неприятные воспоминания, — по факту я был согласен, но... не на подобное. — Тебе было больно? — Да. Брюнет жмурится и вздрагивает, сильнее прижимая к себе Ремуса. Второй тихо и с неприязнью чуть ли не шипит, расстроенный нахлынувшими воспоминаниями, но в последний момент выдыхает и позволяет окутать себя теплом. У Бродяги перед глазами мечутся образы того, как беззащитный Люпин испуганно смотрит на какого-то похотливого уёбка, претерпевая боль и унижение, а потом через силу идёт к самому Сириусу на дрожащих ногах, ложится под него, зажмуривается и просто думает о том, что этот день уже заканчивается, а дальше только легче. Но теперь Блэку стало страшно, что он мог усугубить ситуацию, причинив только больше неприятных ощущений. А потом парень вспоминает их третий секс, нервно сглатывает и ощущает как по всему телу проходит миллиард уколов вины, слишком болезненно отозвавшихся где-то в груди. В тот отвратительный день Сириус был в ярости, в ярости от того, что он полюбил парня, уже начиная понимать истинную природу своих чувств, и не справился со своими эмоциями, раздражённо выплёскивая всё своё непонимание, наконец разрушая не самого себя, а кого-то другого. Сейчас же этот хрупкий мальчик, переживший подобное издевательство, лежит в его руках, пока сам парень уже даже не чувствует, как опирается на спинку дивана, а только корит себя за несдержанность и импульсивность. Он не хотел, он правда никогда не хотел причинять ему зло. Ему хотелось оберегать и обхватывать прохладные пальцы, поддерживать под локоть на скользких дорогах и смеяться, когда за окном взмывают в небо праздничные фейерверки, или стоять под ними, но смотреть не вверх, а на него, понимая, что сотни раз ещё может увидеть яркие искры над своей головой, но больше никогда они не будут так красиво отражаться в его печальных глазах, вокруг которых тогда появятся смеющиеся морщинки. Всё, что угодно, но только не знание растерзанности, страха и убийственного сумасшедшего взгляда, которым удалось напугать. — Прости, — повторяет Блэк, пряча лицо в чужих мягких волосах, позволяя хватке ослабнуть. Люпин молчит, тоже проводя параллель между сексом с тем мужчиной и их третьим разом. Брюнет бы понял, если бы его и не простили никогда — Сириус этого заслужил. Но не смог представить бы теперь свою жизнь без настолько привычного и вписывающегося друга. — И тогда пообещал себе, что ни за что не останусь с тобой. Сердце Бродяги ухает вниз. Вот уже четвёртый день, всё, что они делали — лежали в кровати, смотрели фильмы, брюнет выкуривал только по одной сигарете, обнимал пропахшими табаком ладонями Муни и вдыхал запах его волос, пока тот кутался в безразмерные футболки самого парня, путаясь ногами в одеяле. И впервые они заговорили, заговорили по-настоящему, с самого утра поддерживая диалог, который то лениво разливался, то шумным потоком обрушивался на головы в горячем обсуждении Замятина и Байрона, влиянии их на творчество многих великих писателей и истоках их вдохновения. Но сейчас, сейчас Лунатик задел за живое, аккуратно и неосознанно дёргая те самые струны души. Они заставляли испытывать горечь, вину, обиду и страх. В памяти навсегда остался его короткий рассказ, почти безэмоциональный, а потому пугающий, отсылающий на самого Сириуса, ибо однажды он обидел его, а у Ремуса слишком хорошая память. Он простил его, давно простил, поняв мотив действий. Но Люпин не смог избавиться от ощущения грязи на своём теле, от чувства осквернения и горечи на корне языка. — Просто я боялся, я всегда боялся, что у этого будет такой же конец, как и в прошлый раз, — тихо продолжает Люпин, пытаясь одёрнуть себя и вернуть к здравому смыслу, заставить себя замолчать, но его сердце в который раз вопит, что всё происходящее совершенно неправильно, оно бьётся невидимыми крыльями о грудную клетку, невероятно сильно трубя о тревоге, заполоняющей всё тело, утопающих в ней органах, поэтому Блэк слышит трясущийся голос и видит дрожащие колени, бережно накрывая их ладонью. — Ты был прав тогда. Это сделал Люциус. Бродяга вздрагивает от упоминания этого имени и закрывает глаза, проклиная себя за слепоту, за то, что не понимает очевидных вещей сразу же. Каждый раз, когда он просил остаться у него, а тот отказывал, он ссылал это на гордость и неприступность. Но нет. Во всём виновата боязнь привязаться из-за прошлого опыта, потому что уже тогда он подсознательно понимает, что хочет этого, хочет дышать спёртым воздухом и каждый день видеть себя здесь, чувствовать любовь и самому оставаться влюблённым. Брюнет не сомневался, что его любили, но мучительную тоску вызывало осознание того, что когда-то это было чужим страхом, мешающим прорваться. — Он был груб с тобой? Кивок. — Мы встречались четыре года. Четыре года, понимаешь? Он старше на шесть лет, поэтому рядом с ним я сначала чувствовал себя в безопасности, защищённым, Люциус заменил мне семью, потому что его я воспринимал как своего наставника. Я думал, что он будет заботиться и всегда подсказывать верный путь, имея больше опыта. А он понял это. Он понял, что я ему безоговорочно доверился, был согласен на всё, в том числе и на секс. Я сделал это слишком рано, хотя не думаю, что ожидание что-то бы изменило. Малфой был грубым иногда, но всегда хвалил меня. Ему нравилось видеть, как я беспрекословно слушался и даже не вникал в просьбы, сразу же всё выполняя, — Лунатик нервно перебирает пальцы, словно вертя в них какую-то невидимую вещичку. — Я не был его рабом или игрушкой, всё в основном было нормально, просто он любил жёстко трахать меня и быть олицетворением нежности в самом начале, — Сириус чувствует, как у него непроизвольно сжимаются кулаки, но сразу же выдыхает, убеждая себя, что проявление гнева ничего сейчас не решит. Просто он уже заранее знает, чем всё это закончится, прекрасно понимая, какой же Малфой гад. — Но ему становилось скучно рядом со мной. Ему надоело видеть только мою улыбку, только мои глаза. Он давал мне деньги, но отпускал заниматься сексом с другими мужчинами. Но потом его одолевал гнев, ведь какого хуя меня касались чужие руки, — его голос сорвался, но спустя пару секунд парень собрался с мыслями, осторожно заканчивая: — Люциус часто пил из-за проблем с бизнесом, тогда избивал меня, заставляя бояться его. Но извинялся утром. А потом ему снова становилось всё равно, снова всё продолжалось, он делал вид, что ему не всё равно, поэтому забирал меня с работы, дарил безделушки, ебал и оставлял множество синяков по всему телу. Блэк только сейчас заметил, что Ремус впился ногтями себе в запястье, пытаясь сдержать злость, мягко забрал его ладони в свои, крепко их сжимая, давая понять, что он рядом и ему можно рассказать всё. — Мне это нравилось. Но потом я понял, что так быть не должно. На это потребовалось слишком много времени. Мы расстались, даже непонятно, кто именно кого бросил. Только знаешь, фамилия Малфой даёт тебе множество связей и девушек в том числе, а ещё и заметает следы, поэтому он не особо грустит или тоскует. А у меня больше ничего не оставалось: только больная мать и потребность в деньгах. Я привык к Люциусу за всё это время, видя в нём свою главную опору, а в итоге просто крупно проебался, оставшись в разбитом одиночестве. Я больше никому не доверял, больше не заводил друзей, больше не общался с кем-то слишком долго и на постоянной основе. Мне казалось, что я успел смириться, потому что другого выхода не было, даже представить стало невозможно — как это, довериться другому человеку? Я отвык от всего, потерял навык общения и старался быть максимально мерзким, чтоб даже если бы я сорвался, то никто и не захотел бы составлять мне компанию. Люпин говорил уже гораздо спокойнее, безразлично и монотонно, словно это ничего не значило. Часто люди ругаются на то, что повинуются своему сердцу, а потом пожинают плоды проблем, отключив голову. Но у этого парня очевидно сердце только кричало при приближении абсолютно любого, тревожилось из-за прошлого печального опыта и точно не чувствовало себя в безопасности, каждую секунду ожидая удара в спину, пощёчины, предательства и плевка в лицо, но не доброты и заботы. Это то, чему оно научилось — выработанный защитный рефлекс, предотвращающий новое эмоциональное потрясение и глубокие переживания путём отступления от всех привычных норм, вырабатыванием антисоциального поведения и недоверия к каждому, особенно к тем, кто отличался особой притягательностью. И только теперь Бродяга смог окончательно понять причину изменения реакции в разных ситуациях, агрессию и резкость. Это то, что с Ремусом сделал Малфой, растоптав его доверие абсолютно ко всем, став сначала идолом и идеалом, а потом убив все самые светлые побуждения в невинном мальчике, на чувствах которого легко сыграть. Лунатик просто был дорогой игрушкой, сам того до сих пор не понимая. А Люциус был мерзостным ублюдком, это прекрасно знал даже Сириус, хоть и не общался с сестрицей, которая не так давно удачно выскочила за него замуж. Но... Значит, Рем переборол зов своего сердца, умоляющего бежать, просто зайдя за порог этой квартиры самостоятельно несколько дней назад. Он понимал логикой, что так ему будет лучше, что хочет этого своими чувствами, глубоко скрывающимися внутри, под ледяной коркой отрицания и отторжения. И обнимает свои колени, доверчиво прикрыв глаза, унимая тревожно колотящееся сердце, мысленно нашёптывая ему, что всё будет в порядке. И Блэк часто ловил вид задумчивого друга, кусающего губы до того, что на них выступали капельки крови, не понимая причины его терзаний. Он боролся с собой. Боролся с желанием сбежать в который раз, как и привык это делать, стараясь избавиться от навязчивых мыслей, от невидимых следов на запястьях, оставленных Люциусом Малфоем, которые уже давно прошли на коже, но не в его памяти. Бродяга молчит, не зная, что вообще можно сказать в подобной ситуации, когда боишься потерять дорогого человека, просто сжимает его руками ещё крепче, но бережно. Но потом поворачивает его лицо к своему, замечая в глазах какое-то совсем новое выражение. Оно похоже на желание спастись и вынырнуть из затхлого болота собственных мыслей, которое уже смердит из-за своей запуганной давности, перемешанное с абсолютной, и оттого страшной, уверенностью в том, что уже ничего не поможет. Впервые Люпин, привыкший знать всё и сразу, запутался, потому что никак не получилось найти верный путь среди тысячи возможных. И Сириус снова покрывает его лицо невесомыми поцелуями, но не быстро и с улыбкой на губах, как всегда до этого, а медленно, наверное даже слишком серьёзно, но показывая тем, что для него парень значит гораздо большее, чем тот может себе представить. — Я никому больше не дам тебя обидеть, даже самому себе, — шепчет Блэк, касаясь своим лбом лба Люпина, а тот заворожённо не может отвести взгляд и чуть приоткрывает губы в немом изумлении. — Ты важен для меня. «Ты важен для меня» — то, что никогда не произносил Малфой или отец, то, от чего веяло запахом духов мамы ещё до того, как начался этот пиздец, это букет из лилий и ромашек, который она так любила. И под зашторенное окно, под тусклый свет, под ругань где-то двумя этажами ниже, под луной, спрятанной за облаками, без свидетелей и наблюдателей, под звуки блюза соседей справа, под вой котов в подъезде, грудью к груди, под убийственный стук сердца и клокочущую в венах кровь, под слабость в руках и дрожь в коленях, и мелодию звёзд, под болезненные воспоминания, под всепоглощающую тоску и шёпот в ушах о том, что всё становится хорошо, Лунатик, так привыкший к этому прозвищу, прижимается обветренными губами к губам Бродяги, плавно растворяясь, жмурясь от страха, но видя в них своё единственное спасение. Они не целовались с тех пор, как Ремус пришёл к нему домой. А сейчас парень доверительно ластится и щурится, пытаясь скрыть непрошеные слёзы, которые тут же чувствует Сириус и стирает шершавыми большими пальцами, согретыми чужими руками. И движения губ его затапливают всё своей нежностью, не позволяя оторваться от них, сделать лишний глоток. И пусть всё на свете исчезнет и обесценится, мир затянет в чёрную дыру и убьёт всё живое, электричество отключат и все достанут свечи «на чёрный день», сохранённые в комоде ещё с 2012 года, и планета превратится в лёд, но брюнет не отпустит чужих узких ладоней, согреет собой и отдаст всё тепло, увлекая тонкие губы своими. И даже если дико больно, а на душе скребутся кошки, то его поцелуй сам за себя говорит, вместо мамы причитая о том, что всё проходит, стоит только подуть на ранку и коснуться губами лба. Люпин смиренно льнёт к нему без сил, понимая, что, видимо наступает конец, потому что не может быть так хорошо. Не может в один момент уйти всё напряжение, оставляя после себя только окрылённость и облегчение. В последнее время привычный темп его жизни слишком сильно нарушился из-за ощущения постоянного страха привязаться. И после того, как Ремус взглянул страха в лицо, то тот наконец прошёл, в данную секунду подставляя вместо себя страх недолговечности.

***

— Ты не хочешь домой? — обеспокоено спрашивает Блэк, когда они едят спагетти на кухне ещё спустя пару дней, а вилка друга в этот момент замирает над тарелкой. — Нет, — морщится и отводит взгляд, чуть быстрее и резче отправляя себе в рот очередную порцию. Бродяга хмурится, но не спрашивает дальше. Пока сам Лунатик не начинает. Это было его привычкой — не пояснять никогда дополнительно и избегать вопросов —, выработанной за время отсутствия общения, но сейчас он старательно пытался избавиться от неё и говорить больше сам, извергая всё то, что накопилось за эти пару молчаливых лет. — У нас был дом. Но его пришлось продать ещё когда отец был жив, ибо мы больше не могли его содержать, да и стал не нужен. Но в основном потому, что под дверями стояли коллекторы, требуя денег. А взять их было неоткуда, — парень снова поджал губы и с остервенением наколол на вилку кусочек помидора. — Тогда переезжать пришлось быстро и мы продали почти всё, поселившись в пустой и маленькой квартире. У меня не совсем приятные ассоциации, связанные с ней. Сириус тяжело выдыхает и подбадривающе кладёт руку на колено Ремуса, но тот словно не замечает. Брюнету здесь становилось душно, всегда жарко от чужого тела и он постоянно выходит на балкон курить, а по ночам оставляет яркие засосы на шее парня, от которых на утро ноет в паху, но он не заходит дальше, только прикусывает кончик языка и мастурбирует в душе перед сном, бесспорно уважая и понимая истоки отторжения секса со стороны Люпина. Но Блэк всё ещё любит его, бесспорно любит и не может справиться, постоянно требуя прикосновений и внимания, в его груди полный переполох и сдавливающие ощущения, будто всей любви тесно там, тесно до удушья, до дрожащих как у алкоголика пальцев, до открытых окон, чтоб наконец суметь вдохнуть. Ему трудно привыкнуть к постоянной компании, ибо это убивает тем, насколько прекрасно и невероятно, тем, что дарит ему желание держаться эту ночь и следующую, прогнивать в тухлом мире, когда рядом есть хрупкое плечо, покрытое неровными полосками шрамов, держаться за тонкие пальцы и продолжать жить, дышать, раздвигать шторы, узнавать больше, чтоб всегда суметь поддержать диалог и удивить, рассказав какой-то интересный факт, заметив на себе восхищённый и гордый взгляд. «Лунатик». Вот слово, с которым он просыпался и засыпал, пока мозг кипел, занятый только этим человеком. Лунатик заставлял его желать стать лучше и прорваться сквозь глушащую, туманную серость, где Бродяга безвылазно сидел почти что всю свою жизнь. Лунатик стал его солнцем, затмив луну, уничтожив каждую крупицу здравого смысла, но подчинив весь рассудок себе. — Я люблю тебя, — шепчет Блэк каждый день перед сном, притягивая ближе к себе, накрывая прохладные ладони своими, а Ремус как-то странно тихо смеётся, но всегда молчит. Парень и так знает ответ, мягко этому улыбаясь. Бродяга уверен, что друг оттаивает и начинает привыкать к заботе и ласке, иногда странно реагируя, но выражает её самостоятельно пока неумело и скованно, боясь сделать что-то неправильно. И брюнет становится проводником для этого, часто нежно беря его за руки, чтоб прошептать что-то приятное и особенное, заключает в объятия и подолгу смотрит на лицо, озарённое смущённой полуулыбкой. Он забывает про Джеймса, почти не поддерживая с ним диалог, но объясняя причину, а Марлин говорит, что расскажет чуть позже. Но при этом всё ещё называет Люпина другом, а не своим парнем, страшась неозвученный договорённости. Они старательно избегали этой темы, а Муни часто напряжённо смотрел на экран телефона и кусал губы, пока к нему не приближался брюнет, тогда лицо разглаживалось и снова улыбалось. Сириус был уверен, что всё делает правильно, таким образом вызывая только положительную реакцию своим появлением, а Лунатик просил как можно больше листов, постоянно переписывая понравившиеся стихотворения из сборников русских поэтов, нашедшихся на полке, но парень только усмехался, иногда наблюдая, как тонкая ручка выводит очередную строчку про любовь аккуратным плавным почерком с лёгким наклоном и завитушками. А Блэк просыпается спустя ровно две недели после того, как Ремус пришёл к нему, чтоб согреть холодные пальцы под горячими губами. Только вторая половина постели пустует и давно остывает, по ней скользят тяжёлые солнечные лучи. Всё как в самый первый раз, когда на кухне худые руки переставляли сковородку с омлетом, а от русых кудрей веяло апельсинами и тоской. Но рядом никого, а за стеной не гремят чашки и Бродяга усмехается, зная всё заранее, потому что солнце доходит до его щеки, шершавым языком добираясь до виска. И подушка словно больше не пахнет, поэтому парень скидывает бесполезное одеяло со своих ног и нараспашку открывает окно, впуская морозный воздух, почти что не чувствуя холода, хоть и стоит в одной футболке. Все его страхи нелепо скользят по щекам солёными каплями, задевают ресницы, с губ срывается глубокий выдох и тихое ругательство. Утром здесь никого, дороги около дома пусты, а дети ещё не вышли кататься с горки, не визжат на весь двор от восторга, раздражая, но и как-то пусто без них. Сириус выходит из спальни, попутно натягивая на себя те самые рваные узкие джинсы, футболку, отданную Люпину, которую нашёл на ручке шкафа. Умывался лениво, нехотя, словно боясь так уничтожить следы вчерашней ночи, когда особенно страстно впивался в губы, боясь упустить момент, а чужое тело поддавалось крепким пальцам. Сириус видит на тумбочке в коридоре свёрнутый лист бумаги и кладёт его в карман куртки вместе с почти что полной пачкой сигарет, надевает её и выходит в подъезд. У него голова не на месте, гораздо тяжелее, чем должна быть, к тому же сон ещё до конца не сошёл. Смутные предчувствия в душе оправдываются совершенно, но он смело вышагивает по заснеженному тротуару на удивление легко. Там, в спальне, он вспомнил, что если бы прямо сейчас из щелей в окнах подул хотя бы самый слабый ветер, превратив в самую мелкую пыль образ Ремуса, развеяв её по всей комнате, чтобы невозможно было собрать, но в груди крутилась бы навязчивая мысль — он здесь, он был здесь и останется навсегда —, то Сириус бы умер. И качнул головой, понимая, что всё ещё с этим согласен, несмотря на все изменения. Но ни одного живого лица на улице, тем более знакомого, только снег бесшумной поступью идёт с прозрачного неба, где наверняка так мягко и хорошо, где нет пыли, оседающей на лёгких липким страхом, заставляя стиснуть зубы как можно крепче и закусить губу. Ему бы хотелось оказаться там во время заката, под розоватым и безоблачным небосводом, хрипло выдыхая морозный воздух прямо на алый и неестественный диск, тенью скользя по ободу, пока его свет окрашивает в багровый падающие снежинки, заставляя проявиться на чуть вздёрнутом носу Ремуса Люпина веснушки ещё ярче, чем обычно. Но ничего этого сделать не может, достаёт первую сигарету и поджигает, уже почти отвыкнув от привкуса табака, ибо слишком редко вспоминает о своём пристрастии в последнее время. Его мысли были забиты иным, а сейчас голова совсем пустая, но на улице слишком холодно, что пальцы совсем скоро немеют, но продолжают держать, подпаляя сигарету одну за другой, парень оставляет за собой след из окурков, но словно целенаправленно идёт куда-то, не лопает кнопки, а прячет разноцветные шарики в карман, чтоб потом забыть. Ветер кусает поверхность щёк и, наверное, зря брюнет не надел шапку, зря не позавтракал и не придумал маршрут, потому что всегда брал ориентир со звёзд, но их не видно по утрам. И если они были только вдвоём в этом мире, и если закрывали глаза ладонью, каждую неприятную черту превращая в особенность, ласково касаясь губами виска, находя друг в друге побег от реального мира, то почему брюнет заснул рядом с ним, а проснулся один. Блэку всегда было скучно, но один человек, только один, вытащил его из апатичного состояния, позволив радоваться каждой мелочи, шлифовать в своих глазах образ до идеала, придерживая за руку. Впрочем, всегда он оставался пустышкой, наполненной на самом дне эмоциями, высосанными этими двумя неделями. Можно позвонить. А смысл? Брюнет выкуривает почти что всё, оставляя одну-единственную сигарету покоится в помятой картонной упаковке. Парень забрёл в какой-то редкий лес на окраине города и забыл телефон дома, даже не взглянув при пробуждении на часы. Он знает, что происходит, поэтому одной рукой с улыбкой разворачивает лист бумаги, найденный на тумбочке, а другую прячет в карман, позволяя согреться. «Дорогой Бродяга, Я никогда не верил в то, что подобное может случиться, только смотрел на тебя и видел всё самое противоречивое, но так хорошее гармонирующее с собой, что невольно поражался, стуча подушечками пальцев по клавиатуре экрана, не веря в то, что действительно решился это написать. В тебе всё так легко, а волосы сверкают на солнце золотом, хоть такого и не может быть никогда в жизни — они угольно-чёрные, да и солнца зимой почти нет. Ты сам, кажется, весь состоишь из этих хитро сплетённых лучей, сам зовёшь себя по звёздному имени и рассыпаешься мягкими искрами и нотами натянутых гитарных струн, когда смеёшься. Ты играешь на гитаре? Точно на фортепиано, но гитара бы тебе очень пошла. Ты постоянно говорил про луну, но приписал её мне. Может, и действительно воссоздал между мной и собой ту связь, существовавшую с луной. И ты не думай, что я отхожу от темы, просто хочу поговорить с тобой так, но в то же время притворяться, словно протягиваю к тебе руку и зарываюсь в пряди. Не посчитай за оскорбление, а скорее за комплимент, но тебе говорили, что ты похож на пса? На чёрного волкодава, которого сначала боятся, но который имеет самый лучший характер и становится идеальным спутником, ведь вернее не найти. Это ты, Сириус, ты похож на большого и верного чёрного пса. Когда-то я сказал, что заблудился, не в силах найти верный путь. Но понял, что уже было слишком поздно, что я уже его выбрал, заявившись к тебе домой после того, как ты впервые меня поцеловал. Ты веришь в судьбу? Тогда верно была она, раз ты меня смог найти, раз тогда ты выглядел так обворожительно и упрямо, буквально только своим видом заставляя довериться. Я никогда не говорил тебе, что ты красивый. Прости. В тебе текла живая кровь, которая ну просто не могла остаться внутри, она забрызгивала стены и пахла тобой же, она была повсюду, а я постоянно ещё и видел тебя. И мне впервые в жизни действительно показалось, что я схожу с ума, что больше не могу дышать ровно и к тому же держать взгляд в фокусе. Я помню, я помню твои руки, твой запах. То, как меня обнимал, целовал губы и пересчитывал рёбра, как случайно оставлял синяки, засосы, проводя по ним пальцам при электрическом свете. Я знаю, что ты любишь меня, хоть и с трудом в это верю, но знаю чётко и бесповоротно. Нельзя настолько хорошо притворяться. Я не верил в сказки с раннего детства, всегда ощущая себя на краю пропасти. Два года назад меня туда столкнули и всё это время я просто падал, пока ты меня не поймал. Только вот в грудь мою за всё это время набились комья снега и осколки льда, а лёгкие заполнились туманом и буквами, нелепо скачущими по книжным страницам. Я отвык от того, что способен любить, не отдавая отчёт своей пустоте. Ты похож на лето, оно целует тебя в обе щёки и путается в волосах, даже зимой греясь под шапкой. А я родился весной, почти что став ребёнком зимы. Надеюсь, что ты в порядке, потому что я — нет, а чувствую только сквозную дыру в груди и беспорядок внутри, оставшийся после тебя. Я не настолько эгоист, чтобы думать, что ты будешь убиваться, но кто-то в этой вселенной точно ошибся, предположив, что влюбиться в меня будет хорошей идеей. Ты ненавидишь сдаваться без боя, но он уже давно прошёл и завершился моим поражением. Здесь только я лежу в луже крови, ведь разрушил свою стену, подпуская к себе тебя, позволяя вместе нам выстроить прекрасный замок или что-то менее вычурное, но держась за руки. Теперь все начинания рухнули. От меня ничего не осталось, Сириус, только чистое безродное поле с воспоминанием о том, как над ним проносились звёзды. И пустота вокруг. Я знаю, что ты спас бы меня, если бы смог, если бы проснулся чуть раньше, услышав шелест куртки в коридоре. Я знаю, что ты бросил бы всё, только хватая за запястья. И ты был исключительно хорошим, виноватым только в том, что слишком заботился, позволив мне почувствовать себя любимым. Но пожалуйста, Сириус, я знаю, что ты остаёшься рядом, под сердцем, даже могу сказать, что действительно любил тебя, лелеял мечту о ярком будущем, но не смог справиться с тем, что творилось в моей голове. Я знаю, что ты остановишься, если тебя искренне попросить. И поэтому искренне прошу — не ищи, не пытайся спасти, оставь все вещи, успевшие стать моими, и запри дверь на замок, не позволяя больше незнакомцам уничтожать тебя. С самого начала я знал, что ты любишь не меня, а миф, который сам себе придумал и внушил, а потом только поддерживал сказку, чтобы не подвести моё доверие, держался из последних сил, когда понял, что твоё представление отличается от реальности. Видишь, теперь одной проблемой меньше, ты можешь вполне заслуженно назвать меня трусом и забыть эти две недели. Ты говорил, что пути назад не будет, но я его нашёл. С настоящей и неподдельной любовью, Лунатик». Блэк поджигает последнюю сигарету, делает затяжку и выдыхает её в небо, широко и бездумно улыбаясь.