Доказательство

Кофе, отвратительный кстати, испоганил все: брюки, свитер, куртку. все., а еще Мадара в который раз увидел, какой же Тобиарама ужасный. взрослый человек, не способный нормально выпить кофе, обливший себя, как дитё малое. у Сенджу начинают трястись руки, как всегда случается в моменты особого напряжения, и вот. чертов кофе. — Хэй — восклицает Мадара — ну ты посмотри на себя, как можно быть таким неуклюжим, а? — сказано совершенно беззлобно, без какой-либо цели задеть или оскорбить, но Сенджу понимает, что внутри сейчас, как волна, поднимается горячая, и такая ненавистная обида, и совсем не на Мадару. — Отойди! — резко Тобирама молится, чтобы Учиха вот сейчас, прямо сейчас ушёл. иначе он сорвётся, он скажет, он произнесет это вслух, а потом Мадара уйдёт уже навсегда. — Тобирама, я помогу — тут же переходя на спокойный тон говорит Мадар, он чувствует, что-то не так. Тобирама резко дёргается, словно его только что ударили чем-то очень тяжёлым. Белесая голова медленно, как в фильме ужасов поворачивается к Мадаре. Сведеные брови, изогнутые в подобии усмешки губы — по телу

бегут мурашки. — Зачем ты все это делаешь? — хрипло шипит Тобирама — Думаешь, мне сдалась эта твоя вечная опека? эта забота? черт возьми, я совершенно не понимаю, что тебе мешает найти себе более подходящего партнёра, того с кем тебе не придется вечно носиться как с ребёнком! — в конце переходя на срывающийся крик. Мадара останавливается разко, как громом поражённый, и смотрит во все глаза на стоящего перед ним. у Тобирамы дрожат плечи, руки сжаты в кулаки, и губы — тонкие искусанные полосы. Мадара делает два шага вперед, подходит очень, очень близко и смотрит эти глаза, такие красные, такие красивые и до невозможности любимые. он готов смотреть в них вечность, целовать их вечность, вечность говорить Тобираме, что он ошибается, что его сомнения совершенно беспочвенны., но видит, видит в пустых незрячих глазах отчаяние, гнилое и горькое. от этого и плакать хотеться, и кричать, но Мадара лишь улыбается, зная, что улыбку эту Тобирама никогда не увидит, и протягивает руку, касаясь тонкой белоснежной, белее чем у него самого, щеки своими пальцами, ощущает огрубевшими кончиками нежную кожу. Тобирама вздрагивет, не от неожиданности прикосновения, а от того, что его буквально пробивает в дрожь от той нежности, любви и такого знакомого отчаяния, которое он ощущает в одном прикосновении., а потом его словно прошибает проходящим сквозь него непонятным импульсом чего-то такого, что сердце замирает, кровь перестаёт течь по сосудам, и пропадает всякое ощущение. он целое ничто на миг, такой стремительный и нескончаемый. Сенджу бы хотел почувствовать страх, или гнев, или холод, что угодно, но нет. нет абсолютно ничего. даже его мысли начинают исчезать, растворяться, не оставляя ни следа, как сигаретный дым в тёмном сумеречном небе., а потом приходит осязание, словно произошёл большой взрыв и родилась новая вселенная: он ощущает тяжесть одежды, тёплый, свежий весенний ветер, вдыхает запах мартовского поддтаявшего снега, деревьев, города, весны; слышит плотный гул машин, пение птиц и шелест их крыльев; он чувствует, чувствует руку. и всего этого так много, невероятно много, что Тобирама сначала теряется, а потом его переполянют чувства, эмоции, ощущения, приходит недоумение, как он мог всего этого не замечать, как пропускал мимо себя все это. как мог он говорить, что не может наслаждаться и ощущать этот мир в полной мере, когда только что был ничем. и тут появляется страх: Тобирама не хочет обратно, в никуда, поэтому он с силой цепляется за протянутую к нему руку, как за последнее, единственное, что может его удержать от падения. он трепетно касается чужой кожи, такой невероятно тёплой, даже горячей, шероховатой, а пальцы длинные с грубыми подушечками и чуть узловатыми суставами, ровная ногтевая пластина, вздуые вены, царапина. Сенджу подносит руку к самому лицу, с упоением вдыхает острый и терпкий запах табака, машинного масла и чего-то еле уловимого, непонятного, но от этого не менее родного, касается руки губами совсем легко, почти невесомо. — Тобирама? — спрашивает хриплый, низкий голос, от которого у Сенджу муражки по всему телу, и волосы дыбом встают. он хочет слышать этот голос чаще, прямо возле уха, и чтобы его опаляло горячее дыхание. Мадара с недоумением и волнением смотрит на лицо Тобирамы. он не понимает, что произошло: вот он дотрагивается до белого лица, альбинос замирает, или ему так казажестя, мгновенье слишком короткое, и вот Тобирама с силой хватается за его руку, трогает ее, проводит пальцами, подносит к лицу, а потом, о боги, целует! Мадара не то что, удивлен, он ошарашен, смущён, у него щеки пылают, а в груди непрятно тянет, что, черт возьми, с ним творится?! — Тобирама? — выходит слишком неуверенно, и Мадара может покляться, что это ему не привидилось: Тобирама вздрагивает, поднимает на него взгляд своих глаз*, кровавых как лепестки ликориса, (тянущее чувство закручивается и в животе). — Тобирама, все в порядке? — спрашивает мужчина, и хочется (?) по привычке сказать, что все хорошо, что не о чем волноваться, опять соврать, чтобы не доставить лишних хлопот и волнений, чтобы показать: все в порядке, разве может быть у меня что-то не так? я такой же как и ты. не деффектный! , но что-то мешает ему. первая слеза стекает по белой щеке, перечеркивая красную линию. Тобирама плачет, его любовь, драгоценный человек, к ногам которого Учиха готов положить весь мир, и свою жизнь впридачу плачет. Мадара протягивает обе руки к чужому лицу, дотрагивается пальцами до старых, чуть кривоватых красных шрамов, (Мадара бы ненавидел их, не будь они частью Тобирмы), стирает первую пролившуюся слезу, приближается еще ближе, а потом целует. Учиха целует глаза, то один, то другой, целует нежное нижнее веко, задевает губами ресницы, затем бровь, ловит ртом солёные слезы, целует нос, переносицу, лоб. у него все губы влажные, ноги ватные, но, боги, как долго он мечтал, вот так вот покрыть своими поцелуями белоснежное лицо, красные глаза, доказать, что любит, что не променяет, что не обманет, что Тобирама — то самое главное, что Мадара, никогда в своей жизни не отпустит его, будет держать крепко. поэтому он продолжает целовать, смазано, мокро, но отчаянно страстно, не останавливаясь. Тобирама только спустя минуту осознает, что мокрое на лице — слезы, и что Мадара целует его, его. от этого осознания слёзы текут еще сильнее, но Тобираме все равно, он слишком долго терпел, слишком старательно прятал все эти чувства внутри, боялся, что Учиха сбежит, исчезнет из его жизни, словно не было всего того между ними, когда удостворится, что Тобиарама сломанный, недостойный быть рядом., а теперь он плачет, трясётся и всхлипывает, грязно и мокро, совершенно по-детски, но Мадара все еще здесь, и он целует его. Учиха чувствует, как альбинос со всей силы, на которую способны его ослабшие руки, цепляется за него и сжимает широкие плечи. Мадара слегка улыбается, ему нравится обниматься с Сенджу, у него холодные (он вообще весь холодный) костлявые руки, острые плечи и колени, ребра торчат сквозь белую кожу, и иногда Мадара попросту боится его поломать, поэтому всегда старается обнимать бережно и аккуратно., но сейчас не получается. сейчас он он всей силой обхватывет, Тобираму за талию, прижимая к себе, в лицо лезут белые отросшие волосы, которые так волшебно пахнут ромашкой, таблетками и каким-то дешёвым шампунем, и буквально сталкивается с альбиносом лбами. глаза в глаза, носом к носу, лицом к лицу — так близко. Тобирама чувствует невероятный жар тела, сильные руки, что так крепко стискивают его; чужой лоб, сталкивающийся с его собственным, но запах! боги этот запах, он везде, окутывает его терпким горячим покрывалом, проникая всюду: щекотит нос, оседает на корне языка, пропитывает волосы и одежду, и Тобиарама хочет вдыхать его еще и еще, задохнуться в нем хочет, а еще больше хочет поцеловать Мадару. они сталкиваются ртами одновременно, но не на секунду не замирают. Мадара тут же сминает тонкие губы альбиноса, обводит их языком, стремится попасть внутрь, чтобы наконец-то коснуться чужого языка. Тобиарама с такой же страстью отвечает на поцелуй, с жадностью ловя ртом жаркое дыхание, гортанный стон, посылающий волну жара к щекам и запах. дикое желание, охватывающее их обоих настойчиво рвётся наружу, стучится в ребра, пульсирует в висках, словно пытаясь отыскать выход, поэтому поцелуй больше походит на состязание, кто кого напористее? больше жаждет? сильнее любит? получается безжалостно и страстно, никто не собирается останавливаться. Мадара и Тобирама отрываются друг от друга только тогда, когда от недостатка воздуха начинает сжимать лёгкие. Прерывистое дыхание мешает Сенджу говорить, но это ему словно бы не мешает — Ты зачем остановился? — с искренним недоумением вопрошает он у Мадары Мадара в ответ хмурится, но губы сами собой растягиваются в улыбке — Дурачина, ты что, хочешь вот так вот задохнуться и помереть, как я об этом Хашираме скажу? Тобирама тихо смеётся, а потом утыкатеся лбом в чужое плечо. Учиха лишь крепче прижимает его к себе, запускает одну руку в белые волосы, и нежно поглаживает затылок, пропускает мягкие пряди сквозь пальцы, массирует кожу головы. — Знаешь — немного приглуженно говорит Тобирама — я ведь раньше даже не думал, что могу настолько нуждаться в ком-то, я ведь правда люблю тебя. Мадара не прекращает гладить чужую голову, но улыбка на лице растягивается еще шире, а по телу разливается невероятно приятное тепло, наполняет его чем-то таким, от чего Учиха ощущает себя раскачивающимся на волнах спокойствия. вот теперь, теперь уж он точно счастлив. — У меня брюки грязные — бубнит в плечо Тобирама, куртка не даёт расслышать слова чётко, но в интонации голоса Мадара явственно ощущает смущение. — Найти кого получше — скрипучим голосом передразнивает Тобираму Учиха — Да мне же никто кроме тебя и не нужен, слышишь? Сенджу только крепче цепляется за Мадару — Слышу