Привкус побоев

Всему виной была дешёвая медицинская страховка Джима. А ещё Рой. Да, конечно, прежде всего Рой, его дурной характер и всё, что он выпил. И Пэм – как причина всего. Она могла бы не говорить ему, просто не говорить, что ей стоило не ворошить прошлое? "Когда был вечер казино… за месяц до свадьбы… Джим признался мне в чувствах, которые я тоже разделяла. И мы поцеловались". Зачем? Теперь её руки в крови, и в каждом неровном выдохе над ухом – будто бы сдавленный стон, и под ладонью, упёршейся в горячий бок, – что-то влажно хрустит… И в больницу нельзя. *** Пэм не помнила даже, как об этом зашёл разговор. Они с Роем сидели за барной стойкой. Обсуждали… доверие? На котором будут строиться дальше их отношения. Их отношения… Пэм не помнила, что он сказал в ответ на её откровенность. Ретроградная амнезия? Ярче всего был не удар – затылком о стену – и даже не шок от того, что Рой это сделал, – а плеснувший от толчка коктейль: в лицо, так холодно и липко, так мерзко. Прошла секунда, две?.. Не смея барахтаться – вдруг что-то сломано, – поняв только, что в опрокинутом табурете застряли ноги, – Пэм услышала… голос Джима? Что он здесь… Дальше – стремительно: рык Роя, грохот, звон! Пэм рванулась, забыв боль: отчаянно, обдираясь, локтями о пол, о стену, – и вверх. - Прекрати, я звоню копам!!! – визгливый женский крик где-то там, где свет, где яростно топтался Рой, меся что-то – кого-то?! – ногами. Без мыслей, одним движением – подхватить табурет. Пэм с трудом отодвинула его полчаса назад, чтобы сесть; теперь – рывком вскинула в воздух и обрушила на бывшего жениха. С треском, с глухим "ух" – и, едва устояв на ногах, выронила обломок ножки: - Джим!.. За шатнувшейся в сторону тушей Роя, на полу: приподнимается, скрючившись, с залитым кровью лицом… - Ух ты ж чёрт… – сел ровней, заморгал в её отчаянной хватке: руки вжаты в живот, тёмные потёки захватили уже шею и ворот. – Пэм, ты в порядке? - Это ТЫ не в порядке! Джим, вставай! Мы едем в клинику! – опять тот же голос… Пэм метнула взгляд сперва на Роя – тот обалдело привалился к стене – и затем только на неё: Филипели. Из Стэнфорда. Одетая неброско и стильно, и совершенно не "офисно". Конечно. Свидание. Они были здесь на свидании. - Джим! Зачем ты… – начала было Пэм – совсем тихо и потерянно. Ненавидящий взгляд – с хорошенькой смуглой мордашки: этот вопрос – единственное, в чём они с Карен были согласны. - Хватит! Идём! – за плечо, за подкатанный рукав – вверх, из разжавшихся пальцев Пэм; Джим успел изобразить ей одну из своих рожиц, обернувшись на пути к выходу – такую жалкую и страшную из-за крови. Хлопнула дверь. Пэм осела на пол. Только сейчас она ощутила, как саднят ободранные локти и наливается шишка на затылке, растерянным взглядом окинула порванные колготки и ссадины на ногах. Глянула на Роя – ему что-то втолковывал подоспевший брат. Посетители сторонились асоциальной парочки, устроившей драку. Когда-то, в позднем детстве, Пэм верила в романтические чудеса: что двоюродная сестра вдруг познакомит её с мальчиком, который нравится, или что он сам заметит, как она грустит, и подойдёт… Чуда так ни разу и не случилось, честно говоря. Пэм тяжело поднялась и одёрнула скатавшуюся юбку. Теперь она при любой возможности пыталась сама быть такой "двоюродной сестрой" для других: подводила друг к другу, знакомила, вбрасывала поводы для общения, подталкивала сделать шаг… Почему это вспомнилось сейчас? Из-за опять не случившегося чуда? - Пэм! Как ты? – бледный, кособоко жмущий предплечье к телу – Джим возник рядом будто из ниоткуда. Будто чудо – её личное, взъерошенное, кое-как умытое чудо. Зачем, зачем?.. - Жить буду, – заверила Пэм, голос не дрогнул; обнять его, дать слабину – и с головой потонуть в этой боли, и тогда уже совершенно точно расплакаться. – Где Карен? - Не знаю, я пошёл в туалет, а она… куда-то, – Джим пожал плечами, и безразличие его тона затеплило в душе что-то вроде нежности, такой глупой и непонятной. Бессмысленной: он по-прежнему просто друг, не особо внимательный к своим девушкам. – Подвезёшь домой? *** - Почему не в больницу?! Выруливая со стоянки, Пэм запоздало не верила в происходящее: будто какой-то фильм про гангстеров! Ну хотя бы не романтическая чушь, которая на секунду померещилась ей вначале: Джим просто хочет добраться домой… - В мою страховку не входят травмы, полученные в алкогольном опьянении, – совсем замученный и тихий – он пытался бодриться: – Это было бы дорого, а я как-то… не планировал составлять компанию Меридит в её приключениях… - Ты чокнутый, Джим, – чем пристальнее взгляд на него, тем сильней беспокойство: откинулся на подголовник, неровно дышит… – Поехали! У меня на кредитке хватит на экстренную помощь! - Вот ещё… Я заплатил за эту страховку – и я её использую. С утра, как… пиво выветрится… - Ты можешь не дожить до утра! – затормозив чуть резче, чем хотела, Пэм болезненно дрогнула от сдавленного стона. – Прости… – нелепо-искренний порыв – ладонь к груди Джима, будто в попытке поскорей задвинуть боль обратно – оборвался на полпути, и она завозилась с креплением ремня безопасности. - Ничего. Н-ничего… Такие ловкие обычно – его пальцы были холодными и неповоротливыми, когда Пэм натолкнулась на них, помогая Джиму отстегнуться. Помедлив несколько секунд, он выбрался из машины – отчего-то особенно нескладный со своим ростом и будто бы слишком тяжёлыми ногами. Опёрся на крышу: - Спасибо, Пэм… – слабая улыбка одними уголками губ – очень искренняя – и… смирившаяся? Дурацкая мысль: если машина отъедет, Джим упадет. Ещё более дурацкая и щемяще-страшная: если уехать сейчас, его можно больше никогда не увидеть. - Идём, – Пэм вышла из машины и включила сигнализацию. – Не собираюсь оставлять тебя так! Если станет хуже, я вызову неотложку. *** Стало. Ещё по дороге к дому – стало хуже. Джим даже не сказал ничего – только неразборчиво булькнул и, согнувшись, шатнулся к краю дорожки. Его рвало – долго, мучительно, чем-то чёрным – не разобрать в темноте. А потом он наклонился слишком низко и чуть не упал туда же. Пэм понятия не имела, что в ней столько физической силы. Пэм не представляла, что может быть так страшно. Сколько там кило – какая разница – взвалив почти целиком на себя, пачкаясь в чём-то горячем и скользком, в облаке сладковато-металлического запаха – она от ужаса не могла выдавить ни звука. - Нормально… н-нормально… – охрипший, круглоглазо-ошалелый – Джим с трудом распрямился. – Из носа… наглотался… Не вызывай… Порядок. Шаткий шаг, ещё один – чуть твёрже; он двинулся вперёд, почти не опираясь, в ногу с Пэм. Она держала хрупкое равновесие, вцепившись, боясь слишком сильно сковать неровные движения рёбер между своих ладоней. Джим никогда не казался настолько неустойчивым: неверное движение – и завалится, и даже так осторожно лёгшая Пэм на плечо рука казалась теперь просто панической попыткой удержаться… - К-какой… какой ужас, Джим… – выдавила Пэм наконец; в свете фонаря над крыльцом стало видно, что всё это – на его лице, на рубашке, на её руках – всё кровь: густые потеки и студенистые сгустки. - Идёшь?.. – перед самым порогом, едва стоя на ногах – он попытался улыбнуться. – А то вдруг я вампир? Высосал Карен и как-то не зашло… *** Пэм никогда в жизни никого не умывала, кроме себя. Трогать окровавленное лицо Джима Халперта, пока тот тяжело опирался на раковину, наклонив лохматую голову, – так далеко и причудливо её мысли точно ещё не забредали. - Прости за это… – он даже попробовал выдать смешок – слабо булькнул. – Я… - Просто держись. Стой… Босиком на кафельном полу, очень сосредоточенная – Пэм в пригоршнях тёплой воды (впервые?) осязала ладонями, запястьями, кончиками пальцев мягонькие щёки Джима и – не впервые, но так остро-волнительно – ещё более нежные, упруго-мягкие губы с припухшим рассеченным следом удара: бережно обойти, не трогать. Сколько раз Пэм вспоминала их после того "вечера казино"?.. Эти губы приоткрылись сейчас под подушечками её пальцев – не то удивлённо, не то просто бессильно; с тёплым выдохом Джим упустил тихий жалобный звук. - Больно?.. Ох, стой!.. – Пэм встрепенулась от движения качнувшейся ниже – ближе к рукам – головы: показалось на секунду, что он завалится прямо сейчас; будто смутившись, Джим чуть распрямился, хрипло кашлянул. - Нет… Не больно. Совсем, – очень честный, очень прямой взгляд – ещё более… трогательный?.. из-за того, насколько измученный. Промолчав – так и не выдавив неловкое "Никого ещё не умывала", – Пэм опустила взгляд на его руки. Принялась отчищать от крови – как есть, на бортике раковины: мягкие уязвимые впадинки между пальцами, угловатые костяшки и – по одному, проглаживая от сустава к суставу – пальцы. Джим вытянул их – длинные, подрагивающие – будто кот, которому чешешь подушечку лапы. Это было очень… увлекательно. И почему-то пугающе. Добывать так послушно отдаваемую реакцию из живого настоящего человека – из друга… Из тёплого, подрагивающего не то от боли, не то от слабости, друга. В коротком беспомощном порыве Пэм сжала его пальцы – в плотной хватке поместилось всего два – и, одновременно со сдавленным вдохом над головой, отпустила – будто обжёгшись. - Всё… ты чистый, – так, будто это заклинание, которым можно было защититься от… от всего неуместного, от всего, что уж слишком. Джим выдохнул и отступил; всего один взгляд – такой тёмный из-за расширившихся зрачков – и Пэм ощутила только сейчас, насколько мокрая и захватанная кровавыми следами на ней блузка. *** Сил не хватило совсем чуть-чуть – на то, чтоб опуститься на кровать хоть с какой-никакой осторожностью. Рука подогнулась – и, рухнув, Джим подавился вдохом и зажмурился. Боль растекалась по телу, выжигая грудь и живот; ощущение неотвратимо мокнущих ресниц – почти незаметное на её фоне, но досадное. Лицом к стене – укрыться, уткнуться то ли в подушку, то ли в смятое одеяло, медленно сжимаясь в комок… Несчастный, нескладный, взъерошенный комок, тихо скрипящий от боли – страшно тронуть; глядя сверху вниз в полутьме, Пэм с трудом воспринимала в нём своего друга – всегда такого весёлого и… неуязвимого, что ли, в своей невозмутимости. - Где болит?.. Джим… – несмелая ладошка – на лохматые влажные волосы; пальцы осторожно сжались, гладя – успокоить, унять боль, и уже не до неуместности жестов. - В… всё… – голос совсем сдавленный и хриплый, и страх за него – ещё ближе. Одеяло поверх – не то от холода укрыть, не то от собственного взгляда, который уже тревожно цеплялся за проступившие на выступах рёбер кровоподтёки. Пэм собиралась сидеть у кровати? Всю ночь? Вряд ли. И разве был здесь кто-то лишний, чтоб подумать не то, если она ляжет рядом? Даже если мокрая до ниточки блузка осталась где-то на полу. - Я даже не видела, что… Что именно произошло, – она устроилась осторожно – насколько могла в темноте: не задеть его, не промять матрас слишком близко. – Пыталась подняться, а потом… Что он с тобой сделал? Джим замер – даже не поняв в первые секунды вопрос. Разве не об этом он мечтал – едва ли не с первого дня их встречи? На одной кровати с Пэм, так близко, так волнующе – и так безнадёжно: иллюзия абсолютного счастья сквозь мутящую сознание боль. - Ну, общение началось с удара в нос… – тихий вдох – и едва заметное движение чуть ближе, к спасительному, такому недостижимому теплу: греться на расстоянии, затаив дыхание. – Потом вроде как под ноги пустил… Драка как драка, в общем-то. - Эксперт по дракам, – невольно фыркнула Пэм – в голосе больше участия, чем иронии; деликатный, интеллигентный паренёк ("такой нежный" – непрошенно пришло на ум) – Джим хоть раз получал побои раньше? Эй, он будто бы… придвинулся?.. Волнение – неуместное, будто перед тем, как шагнуть на угли на корпоративе у озера; и, затаив дыхание, Пэм осторожно шевельнулась навстречу. Джим встрепенулся от соприкосновения – так беззащитно, что защемило сердце. Цепочка позвонков, длинные грани лопаток, – дрогнув, покрылись мурашками. Провести по коже пальцем – глупое, вовремя оборванное желание. Тепло. Совсем чуть-чуть его тела вплотную к ней – такого жёсткого и жилистого по сравнению с пухлым Роем – а жаром так и охватило до кончиков пальцев. Положить на него ногу, ощутить это тепло внутренней стороной бедра – хочется до безумия, но какой же это было бы бессмысленной глупостью… - Ну… знаешь, в колледже всякое… – Джим рассказал бы об этом – весело и, наверное, при других обстоятельствах… Но от тёплого дуновения на коже перехватило дыхание – он умолк на полуслове, не зная, что с этим делать. - Холодно… – ткнувшись носом во впадинку возле лопатки, оправдалась Пэм. – Говори со мной. Иначе как пойму, потерял ты сознание или уснул? - Не усну, – признался Джим тихо-тихо, хрипловато. Двинул рукой – кончики пальцев осторожно тронули её тёплые пальцы и отстранились. Слишком больно, чтоб уснуть. Но сказал он, конечно, не это – выдал слабый смешок: – Неловко, наверное, общаться с затылком?.. Повернуться на спину было тем ещё испытанием – медленно, с трудом – но, кроме пары явно сломанных рёбер, Джим ощутил ещё и ладошку Пэм на своём плече и мог видеть теперь её лицо. Стоило того! - Спасибо, – шепнула вдруг она – совсем тихо, но так искренне, что щемящим теплом проняло до самой глубины избитого тела. – За всё. Тебе не следовало, ты ведь был на свидании, а против Роя всё равно без шансов, но… Спасибо. Ты делаешь столько… - Столько глупостей, – Джим даже нашёл в себе силы улыбнуться – не вымученно, не иронично, а со всей искренностью. - Столько глупостей… – зачарованно повторила Пэм. И то ли в ответ на горечь в приглушенном голосе Джима, то ли по собственному глубоко запрятанному стремлению ощутить неправильное, но почему-то настолько желанное – и конечно же, просто чтоб отвлечь от боли – она взяла его послушно обмякшую крупную лапку и уложила к себе на грудь. Повыше бешено колотящегося сердца – бездумным порывом – так, чтоб сладко замереть, тая от тепла… *** Джим совсем не колебался час назад – когда Карен бесцеремонно вытащила его из бара. "Расстанемся?" – брякнул почти без вопросительной интонации; и когда она, окинув взглядом, спросила его: "Ты серьёзно?" – Джим спокойно ответил: "Да". И пошёл умываться. Но сейчас – с ладонью, замершей поверх мягкого холмика, – едва дыша от волнения, онемев (другого шанса не будет уже никогда) – он даже не сразу решился расслабить руку. - Хэ-эй… – только и выдохнул неверяще, полувопросительно. Мягкий, такой растерянный голос – окатил нежностью, будто волной тепла. И настолько же мягкое прикосновение почти невесомой – на весу – ладони. Ближе. Теплее. Пэм прерывисто выдохнула, чуть выгибаясь. Насколько отторгала и раздражала её бесцеремонная грубоватость Роя, настолько сладко увлекала сейчас эта нежность и осторожность, эти едва уловимые подрагивания длинных пальцев: то ли от слабости, то ли в нерешительной попытке погладить. Беззащитно прижмурясь, Джим сдержанно, всё увлечённей засопел; даже такой крошечный признак его волнения отозвался внутри всполохом безрассудного, неправильного удовольствия… Медленно, аккуратно повернувшись – лицом к лицу, и эти округлившиеся глаза такие неверяще-зачарованные, – Пэм взяла его голову: горячие, уязвимые виски, и жилка стучится под пальцами. И, затаив дыхание вместе с Джимом, шепнув: "Рой просто узнал вот об этом", – нежно приникла губами к оторопело дрогнувшим тёплым губам. Сдавленный выдох – сквозь напухший разбитый нос; Джим ответил так жаждуще, будто тонул, будто дышал только ею; так бережно, будто это у Пэм было размолочено в кровь лицо. Его ладонь прижалась чуть крепче – всё с той же трепетной осторожностью, с какой он осязал её губы; её ладони – к его горячим ушам и вниз по шее – зацепив ключицы, робко распластались по груди. Джим был до невозможности тёплым. Правильно тёплым – прижаться и затихнуть, тихо млея от удовольствия. И от чуть запоздалой горечи: не принадлежит ведь, не принадлежит, и должен ли принадлежать вообще? Кто разрешил лучшему другу быть настолько… приятным? И дышать так затаённо и сбивчиво, так послушно стеля своё тело под любующиеся ладони… - Пэм… – всего один слог – едва различимо, на неровном выдохе – а удовольствием пронизало всё тело, ускоряя дыхание: ближе, увлечённее… То ли от его голоса, то ли от того, как коротко дрогнул поджавшийся живот под ласковым прикосновением. Взгляд из-под полуприкрытых век – всё ещё неверящий, затуманенно-ошалелый. Касаться его кожи – особенно вот здесь, где совсем уже твёрдые крошечные соски, и горячее сопение перебивается едва ли не всхлипами, – так захватывающе и так… естественно, будто так и надо, будто правильно, будто он свой, полностью свой. Чуть сильнее скольжение по выступу рёбер – Джим глухо охнул, сжавшись; Пэм испуганно замерла: боль, вызвавшая этот стон, – будто своя. - Больше не буду… – робко-распалённый шёпот: сумасшедший коктейль возбуждения, нежности и вины. – Вот так, осторожно… – Если накрыть ладонью, где болит, если согреть – ведь станет лучше?.. Под бережными мягкими поглаживаниями – Джим медленно расслабился, развернулся: напрягшийся было впалый живот – снова уязвимо-мягкий, и только от скольжения подушечек пальцев по коже пробегаются короткие волны дрожи, оставляя мурашки. Ещё чуть ниже – заполошный вздох; глянцево-влажно и горячо под пальцами, которые осторожно касаются, изучают, нежно обхватывают, замирая удивлённо от бархатно-каменной твёрдости, от размера – совсем высоко, под самым пупком… Дрожь – уже совсем крупная; с невнятным звуком Джим перехватил её за плечи – обнял, прижимая, уткнулся носом: горячее, прерывистое сопение куда-то в волосы, в шею, от чего сладкая оторопь сводит пальцы – пульсирующие сжатия ещё увлечённее, ещё нежнее. Первый стон – совсем несмелый, будто против воли вырвался – будто Джим не считал это допустимым; Пэм благодарно мурлыкнула в ответ, прижалась к его горячему виску щекой. Подушечка большого пальца – прерывисто-нежно – вдоль впадинки вверху. - Ох, да-а… – в ответ на ещё один стон – совсем жалобный от мучительно-тягучего удовольствия. – Иначе пришлось бы делать тебе больно, – Пэм шепнула это предельно серьёзно, как во время их лучших розыгрышей. – Очень уж нравится, как ты… стонешь… Джим замер на секунду, вцепившись сильней – не дыша – затрепетал всем долговязым, послушным каждому движению, телом – и коротко, совсем беспомощно вскрикнул. - Пэм, о господи, Пэм… – с таким обожанием, так заполошно – хватая воздух; она плавилась от нежности, затихающе лаская его – горячей, уже совсем влажно скользящей ладошкой – забыв про вину, про стыд, про непринадлежание. – Прости, прости… Перепачкал тебя… От этого искреннего, беззащитного раскаяния – ещё слаще и горячей: "О-ох, Джим…"; так естественно и легко, вжавшись всем телом – осторожно, щадя поломанную грудку, – сжать бёдрами длинное худое бедро… Крепко, до упоительно-бесстыдного удовольствия – требовательным напряжением всего тела. *** Это было… будто в лихорадочном бреду, будто в самом откровенном и жарком сне, после которого не хочется просыпаться. Всё ещё тая от удовольствия – вжимаясь вдоль ласковой и гибкой своей мечты, которую тиснул ближе, забыв боль, – ошалело-безумный – Джим собирал губами сладкую дрожь с её кожи: влажной, пачкая её не то кровью, не то щипавшими глаза слезами: быстро колотящееся внутри сердечко – такое беззащитное и маленькое… "Пэм, Пэм…" – без звука, без голоса, горячими вдохами – в такт тому, как дышала она, сжав почти до боли его бедро, скользя вдоль него так отчаянно-требовательно, до пружинистых выгибов поясницы и сладких спазмов дрожи, когда особенно хорошо. Так тягуче-влажно, так горячо – беззащитно, бесстыдно-горячо… Таким желанным, необходимым – приятным! – Джим никогда ещё не был, ни с кем, и не хотел бы… с кем-то другим. Только так, в отчаянной, порывистой хватке, и нежные стоны – прямо здесь, под его губами, осязающими её грудки – до невозможности мягкие, ещё и ещё, не надышаться ею, не насытиться этим сладким подрагиванием в ответ на касания языком, и вцепившиеся руки сжимают его голову крепче – с такой трогательной заботой щадя сломанный нос, и её прерывистое дыхание – уже в волосах, где она уткнулась в макушку. Вот так, нежно, скользящими нажатиями – сосочки такие твёрдые, и такая дрожь её пробивает в ответ, и бёдра стискиваются уже совсем судорожно, пульсирующе… - А-ах!.. То, что дальше, – возможно, "Джим". Но горячие пальчики вцепились в уши, сминая – нежно, всё ещё нежно, – и он не слышал, просто плавясь от удовольствия вместе с Пэм. Горячая, влажная кожа, каждый дюйм – желанный, не натрогаться даже сейчас… - Не доломала тебя?.. – полуобморочно-виновато, и в ответ на его запнувшееся "нет" – уютное, благодарное бормотание; её губы – нереально мягкие: на щеках, вдоль линии подбородка… – Мой друг… – шепнула Пэм упоительно-ласково, прижимаясь ближе. – Мой лучший, лучший друг… Глухой перестук о рёбра кольнул болью и пропустил удар – будто бы вниз бултыхнувшись. И тепло её тела, и касания губ – всё стало горько, так горько… Это всё… ничего не значило? Пытаться, ждать, ошибаться ради мига понимания – который никогда не настанет. - По-прежнему просто друг? – сохранить лицо, не прозвучать жалко – получилось ли? Да и какая разница… - По-прежнему, – согласилась Пэм, – но не просто. Если тот, кого любишь – не лучший друг при этом… Это никуда не годится! Я проверяла.