Искусство прикосновения

Томас Шелби в течение своего короткого, но беспокойного существования трахался с множеством женщин, принадлежащих к самым разным социальным слоям и ситуациям: брюнетками, блондинками, худыми, богатыми, бедными, замужними и вдовами. Их было так много, что Томас не мог различить их всех по отдельности. И, если он мог, он знал наверняка, что до сих пор ни одна женщина не оставила своего следа в его жизни. Грейс Берджесс за свою короткую и насыщенную событиями жизнь трахнула скудное количество мужчин, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки. И, несмотря на то, что помнила их всех, она с уверенностью знала, что до сих пор ни один человек не оставил своего следа в ее жизни. Итак, когда Томас Майкл Шелби окунул руки в золотые волосы молодой женщины, притягивая ее к себе голодным поцелуем, она не вздрогнула: она ответила более решительно, поглаживая мягкие губы Шелби кончиком языка, смело прося доступ внутрь того озорного рта, которого кто знает, сколько других женщин касались, облизывали, желали. Грейс с громким щелчком оторвалась от губ Томми, чтобы посмотреть ему в глаза: они были жидко-голубыми, согретыми тлеющими углями удовольствия и желания. Томас Шелби, жаждал, он хотел ее. Она возобновила целовать его с большей силой, большей решимостью, жест, который вне дома был бы неудобен и даже прискорбен для женщины ее ранга. Губы Томми скользили вверх и вниз по ее шее. С дерзостью, которая, как она считала, не принадлежит ей, молодая женщина подтолкнула своего любовника — цель, начальника, доверенное лицо, друга, любовника? — на простыни, снимая льняную рубашку, тем временем поглаживая сначала его плечи, затем предплечья и, наконец, руки, следя за скольжением ткани по теплым воображаемым линиям. Томас смотрел на нее: он наблюдал за изгибами ее шеи, ее розовым ртом, ее длинными ресницами, жаждал каждого дюйма этой кожи тоньше песка пустыни, теплее августовского солнца, легче капель дождя. Без предупреждения, застигнув Грейс врасплох, он набросился на нее, как хищник бросается на добычу. Он целовал ее шею, грудь, плечи, ключицы, поглаживая языком и ртом каждый клочок кожи, обнажая эту красивую женщину с неопределенными контурами. «Томас…» — прошептала Грейс, задыхаясь от удовольствия, в ответ на язык молодого человека, который целовал ее живот, а затем спустился вниз, вниз, вниз… Услышав свое имя, произнесенное таким искренним и потерянным голосом, Томас потерпел кораблекрушение в море жара, желания, от которого он не хотел убегать, несмотря на то, что ему было жарко: он хотел приближаться все ближе и ближе, пока не превратится в пепел, рассыпанный ветром хмурым летом. Своим языком и губами он тосковал по Грейс, которая, вздрогнув, выгибала ее спину, чтобы стать все ближе и ближе к Томасу, который теперь смотрел на ее лицо помутневшим от желания взглядом. «Еще?» — спросил он, нежно дуя на нее, на что она решительно кивнула, взмахивая сладкими золотыми кудряшками, обрамлявшими ее лицо. «Ответь на слова, Грейс» «Да» «Да, что?» «Я… хочу… еще…», — дрожа ответила женщина. Услышав этот шепот, Томас еще глубже погрузился в бездонную пропасть похоти и желания, отделившись от женщины и подняв ее с кровати за ягодицы, прислонив ее к креслу в той маленькой потайной комнате, их убежище — где они беглецы от всего мира. «Скажи мне, что ты хочешь меня, Грейс», — голос Томаса Шелби был прерван и охвачен желанием, которое никогда прежде не овладело его телом так страстно. «Я хочу тебя, Томас Шелби», — эта фраза была той соломинкой, которая сломала его, высвободила его голод: молодой человек медленно вошел, пробираясь сквозь мокрый и опухший пол девушки, испуская стоны и вздохи облегчения и отчаяния, ища конца. Он понял, что достиг его, когда Грейс издала шумный стон, все больше и больше подталкивая себя к своему мучителю, как гвозди в его плоть, во рту мольба двигаться больше, сильнее, быстрее, как лошади. Бег. Томас Шелби увеличил темп своих толчков, бесчисленное количество раз присоединяясь к той женщине, которая так произвела на него впечатление, делая ее своей, издавая ее крики удовольствия, жадно поглаживая кожу ее шеи. Когда кресло начало становиться неудобным, он переместился между простынями, не выходя из нее, просто положив ее спиной на кровать и взяв ее снова, снова и снова, пока она не забралась на него и оседлала его. Маленькие груди, которые следовали за неистовыми движениями их тел, розовый рот, который открывался и закрывался, затаив дыхание, золотые локоны, которые касались ее плеч, пропитанных потом. Для Томаса было мало: вытащить себя из ее тела, чтобы излить свое удовольствие на ее спину и ягодицы, уложить свое тело рядом с ее, обнять и вместе уснуть. Этого было недостаточно, одного раза им было недостаточно. Они снова взяли друг друга несколько раз, пока сердца не взорвались, пока пот не стал единственным слоем, разделяющим их. Томас смотрел Грейс, отслеживая ее контуры: ясные глаза, наполненные удовольствием, жидкая сталь; руки все еще касаются его груди повторяющимися круговыми движениями; ее узкие бедра, на которых его пальцы запятнаны красными отметинами, когда она удосужилась оседлать его. Он чувствовал себя беспомощным, растерянным, лишенным своей твердой оболочки на несколько часов перед этой девушкой. Он нежно поцеловал ее в розовые губы, которые расплылись в милой улыбке. «Стал ли Томас Шелби любящим человеком?» — Грейс прошептала ему на ухо, слегка засмеявшись. «Научится ли Грейс Берджесс держать язык за зубами?» — весело ответил он, поглаживая голую кожу ее шеи кончиком указательного пальца. Девушка задрожала, и не была уверена, что это от холода. В ту ночь Томас Шелби, человек, которого она так ждала с тех пор, как впервые увидела его, был ее, ее во всех смыслах, как умственно, так и физически: она забрала его, и они принадлежали друг другу и без спешки, без всяких мыслей о завтрашнем дне, без всякого страха. На следующее утро они снова начнут свою жизнь, они возобновят свои роли в нитях, контролируемых судьбой. Но в ту ночь, только в ту ночь, Томас Шелби принадлежал Грейс Берджесс, а Грейс Берджесс принадлежала Томасу Шелби. Прижимаясь друг к другу, обнимаясь под простынями, пахнущими телами друг друга, они уснули с единственной мыслью: кто-то в их жизни наконец оставил свой след.