***
Лето тысяча девятьсот сорок второго года было тёплым. Парней призвали с началом войны, но ввиду их хорошей физической подготовки, они были направлены в школу разведчиков. Через год состоялся выпускной — мероприятие на плацу, во время которого старший офицер толкнул короткую официальную речь, а после на несколько секунд завис и расплакался. Ещё зелёные парни не понимали от чего взрослый мужчина стоял и смотрел на потерянное поколение красными глазами. — Слободин и Кривонищенко, после построения зайдите ко мне в кабинет. Оба громко и звучно отрапортовали «есть». Кабинет начальника встретил унылой пустотой. От всей мебели остался лишь письменный стол, стул с шатающейся спинкой и пуленепробиваемый сейф. Майор настороженно огляделся, закрыл за ребятами дверь и длинными шагами прошёл к своему рабочему месту и только удобно устроившись, начал объяснять суть дела. Своё первое секретное задание они должны были выполнить вдвоём: им предстояло пересечь линию фронта под видом перебежчиков, смешаться с гражданским населением и выйти на связь с подпольщиками, которые должны были передать им документы, украденные из личного архива помощника местного гауляйтера. Отправились они этим же вечером. Красивую военную форму пришлось сменить на драные штаны и поношенную рубашку. Кривонищенко даже успел у кого-то фуражку выменять на стакан компота. Вместо военного билета им выдали паспорта, немецкую агитацию, которая должна была стать пропуском на оккупированную территорию. На машине их довезли до ближайшего населённого пункта — безымянного посёлка и отпустили. Водитель тут же доложил своему командиру о том, что операция началась. Люди в селе были предупреждены о чужаках, но виду не подавали. Оба понимали, что это задание было для них чем-то вроде экзаменационной работы. Только в суровых реалиях военного времени ошибок не прощал никто, да и «пересдачи» не было. Переночевали они в заброшенном доме на самом краю деревни, а ранним утром вместе с петухами отправились в путь. Шли около часа через поле — так было намного быстрее, чем по натоптанной дороге. Едва на горизонте показался пост и люди в серых касках, Юра остановился, его сердце сжалось от страха перед неизвестным, он пытался не подавать виду, но получалось очень плохо, тогда Рустем взял его за руку, молча посмотрел в глаза и пошёл первым. Часовые, увидев русских, тут же направили на них автоматы и на своём языке закричали «стой». Слободин остановился, вынул из верхнего кармана бумажку, поднял руки вверх и медленными шагами приближался к немцам. Георгий не отставал. Овчарки залаяли, брызжа слюной, рядовые неохотно их сдерживали и наблюдали за пришедшими оборванцами. Сержант брезгливо осмотрел русских с ног до головы, вытряс с них документы и пропуск, который на удивление оказался бережно сложенным. На ломаном русском он поинтересовался причиной перехода на сторону идейного врага, оба без раздумий ответили, что хотят послужить на благо великой Германии, ибо власть советская их совсем уж заела. Часовой вроде даже поверил и велел пропустить. Несколько минут, пока они, не оборачиваясь, шли до первого дома на окраине, показались настоящим испытанием. Но гул улиц, становившийся лучше слышимым с каждым шагом, успокаивал. Парни вышли на оживлённый проспект. Теперь им предстояло отыскать книжный магазин, в котором находилось единственное связующее с подпольщиками звено. Нужная лавочка оказалась на углу, зайдя туда, Кривонищенко снял шапку и осмотрелся. Немецких офицеров здесь не было, что уже радовало, но меж стеллажей продолжал ходить старичок. Слободин вежливо поинтересовался у него где находится русская литература, тот буркнул в ответ что-то невнятное и кивнул головой вглубь. Парни ушли туда. Девушка, стоящая за прилавком, долго наблюдала за гостями, которых не видела прежде. Не сразу, но решилась подойти к ним. — Молодые люди, вам что-то подсказать? — Знаете, — с заумным видом начал Юрий, — недавно вспомнил об одном чудесном произведении, хотел вот другу посоветовать, только название запамятовал. Кажется, там что-то о… — разведчик заметил, что дверь за стариком закрылась и тот ушёл по своим делам. Разговор больше не нуждался в затяжном предисловии. — Офицер Печорин приезжает на воды Пятигорска, — Рустем мягко улыбнулся продавщице. Глаза той округлились от удивления — сегодня она никого не ждала, но видимо людям сверху документы были нужны в срочном порядке. — И знакомится с княжной Мери. Пройдёмте за мной, Лермонтов где-то в коморке завалялся, — она нерешительно махнула рукой в сторону служебной двери. На складе не хватало света, да и среди многочисленных коробок было тесновато, девушка лишь спросила имена, отправила Кривонищенко сторожить вход, а сама залезла в тайник и выудила оттуда роман «Герой нашего времени». Из зала послышался свист — кто-то пришёл. Парочка быстро выбежала из комнатки; столкнувшись взглядом со статным офицером, Рустем замер на месте, не зная что делать, но вдруг он почувствовал пылкий поцелуй, Мария шепнула ему на ухо, чтобы оба уходили, пока она его отвлекает. — Господин офицер, — она мило улыбнулась и учтиво склонила голову, — Вам что-то подсказать? — она хорошо говорила на немецком, тем самым ещё больше услаждая недовольного, но гордого мужчину. Парни вылетели из магазина, свернули в один из многочисленных дворов и, присев за уличный стол, открыли книгу. Слободин тут же начал перебирать страницы, а Георгий настойчиво прожигал его ревнивым взглядом. Говорить о чувствах сейчас — самое неподходящее из всевозможных моментов. Но говорить ему и не надо было — за год они друг к другу привязались настолько, что понимали всё без слов. Кривонищенко едва ли не вырвал книгу из чужих рук и с первого раза нашёл необходимую страницу, на которой содержался шифр. Пара строчек, подчёркнутых карандашом, указывала на место возможной встречи. Предложение: «Доктор, я вас жду завтра в четыре часа; лошади будут готовы…» Юра понимал лишь как время, но Слободин, разложивший карту города, обнаружил улицу со смешным названием «Лошадиная», на которой находились два гостевых дома и магазин выпечки. Один из постоялых дворов принадлежал господину с иностранной фамилией Вернер. Прямо как у одного из героев романа, именно поэтому было решено посетить сначала эту гостиницу. Войдя, парни увидели всего лишь двух людей: за стойкой находился хозяин — по-видимому единственный оставшийся из персонала. Полы в фойе намывала женщина средних лет, каждое её движение сопровождалось усталым стоном. Она, стоя над ведром и опёршись на швабру, выжимала из тряпки грязную воду. Парни подошли ближе, спросили про свободные номера, выложив книжку. Приметив знакомую обложку, мужчина попросил «почитать на время» и проводил двоих в комнату на втором этаже. Номер был маленьким, со светлой мебелью и однотонными обоями. Юрий снял шляпу и плюхнулся на мягкую кровать, Рустем же настороженно присел на стул. — Что-то плохое у меня предчувствие. — Никакой интуиции. Только холодный расчёт, — Георгий процитировал одного из преподавателей. Он теребил в руках кепку и думал о предстоящей встрече, представлял, как она пройдёт, думал, что сказать и прокручивал самые плохие варианты развития событий. Ровно в четыре часа в дверь постучали два раза, выдержав небольшую паузу. Вошли двое неприятных на вид мужчин. Обросшие, в рваных лохмотьях, они прошли внутрь как к себе домой. Один из них, как позже выяснилось, оказался старшим; он достал из кармана обрывок бумаги, что-то записал и убрал под цветочный горшок. Второй же осмотрел разведчиков и сел напротив Слободина, долго изучал парня взглядом, пилил, на что Рустем лишь усмехался и ещё выше задирал подбородок. Кривонищенко по-прежнему сидел на диване и наблюдал за мрачным молчанием со стороны. Двое представились и быстро ввели в курс дела. Оказалось, что партизаны лишь вычислили точное местонахождение секретных документов, но достать их, к сожалению, возможности не представилось. Заняться этим предстояло двум опытным разведчикам. Парни на такую пустую лесть лишь усмехнулись и продолжили разговор. Юра твёрдо стоял на своём и из раза в раз повторял, что им поставлена задача забрать документы у подпольщиков и не больше. Младший Степан поглядывал на своего напарника, Семён раздражённо постукивал пальцами по столу — он ещё не встречал такой наглости, а любое неверное слово или движение могло вывести его из себя за пару секунд. В итоге в разговор влез Рустем, и стороны сошлись на том, что партизаны предоставят им всё, что те попросят и в обязательном порядке помогут незаметно уйти из города. Спустя полчаса двое ушли, не попрощавшись. Следом за ушедшими вошла девушка, принёсшая ужин: печёную картошку и краюху хлеба. Разведчики переглянулись, поблагодарили маленькую и отдали ей четвёртую часть своего пайка. Та вмиг повеселела, спрятала харчи за пазуху и выбежала из комнаты. — И как ты предлагаешь выполнять чужую работу? — закинув одну ногу на другую, спросил Георгий. — Заберём и смоемся, — горячая картошка перелетала из правой руки в левую, — у тебя соль есть? — он взглянул на удивлённого слишком простым отношением к делу напарника и повторил вопрос, — ну так есть? — Подожди, ты серьёзно думаешь, что проникнуть в кабинет помощника гауляйтера это также просто, как своровать яблоки с соседского огорода? — Кривонищенко недовольно всплёскивал руками. — Руся, я тебе поражаюсь. Тебе двадцать три года, ты во время учёбы был одним из лучших, а сейчас несёшь такой бред… — Да успокойся ты что ли, чего взъелся-то? На вот лучше, — он сунул в руки очищенную пресную картофелину, — ешь. Юра неохотно принял ужин из рук и молча уставился в окно. Ближе к шести вечера начало темнеть. Кривонищенко подумал, что всё это как-то странно, с недоверием покосился на хмурое небо, которое затянули тёмно-серые тучи. Хлынул дождь. Люди на улице засуетились, прикрывая головы сумками и кофтами, они разбежались под крыши домов и магазинов. Разведчик приметил один странный силуэт в балахоне, шатавшийся из стороны в сторону и не заботящийся о том, что все его вещи уже давно промокли насквозь. Этот загадочный человек долго не выходил из головы. Весь вечер парни молчали, переглядывались, не проронив ни слова, но Слободин, не выносивший могильную тишину, заговорил первым: по началу скорее с самим собой или обшарпанной стенкой, но чуть позже Кривонищенко возразил на одну фразу из непрекращающегося монолога и началась словесная перепалка. Позже Рустем на правах старшего закончил разговор и, указав на позднее время, отправил Георгия спать на диван, хотя тот долго возмущался и желал уступить удобное место своему другу, доказывая, что ему и на полу спать очень комфортно, но Слободин оказался непреклонен. Юрка разложился на низком диване, подложив под голову жёсткую и местами залатанную подушку, перевернулся на бок и начал засыпать под затянувшийся летний ливень. Чужой город, неизвестная местность и совершенно чужие люди. Слободин и вовсе думает, что живёт не своей — чужой жизнью. Думает, что всё окружающее его лишь нелепый ночной кошмар, что нет никакой войны и немецких оккупантов, не было обучения в школе разведчиков, да и Юрка Кривонищенко, смешно морщивший нос, наверное, сон. Раскаты грома ударили по стёклам, те задрожали, едва не разбившись. Спящий Георгий вздрогнул — с самого детства он боялся грозы больше, чем подкроватных бабаек, которыми пугала мать. Вот и сейчас сквозь чуткий сон он слышал жуткие звуки, ёжился, поджимая колени ближе к груди. Слободин уселся рядом на холодный пол и осторожно положил руку на плечо Кривонищенко и попытался успокоить, поглаживая и напевая тому детские колыбельные. Дождь за окном никак не прекращался, только больше нагонял тоску и заставлял задумываться о смысле жизни. Рустем смотрел на непонятную железяку, стоящую на крыше соседнего здания, которая, отражая лунный свет, становилась притягательно белой. Схемы, карты и планы мешались в голове. Возникшие проблемы увеличивали срок выполнения задания, парень уже представлял, как получит выговор от начальства, а самое обидное, что попадёт не только ему. Слободин вообще в последнее время часто ловил себя на мысли, что уж больно дорог стал ему напарник. Возможно в нём даже взыграли отцовские чувства, ведь Юра был младше на четыре года, но милое и по-детски наивное лицо с россыпью веснушек сбавляло ему ещё столько же. Вот и получалось, что девятнадцатилетний разведчик выглядел как школьник из девятого класса. Ночная сырость города навевала апатию, клонила всех местных жителей и гостей в безмятежный сон, заставляя забыть о насущных проблемах. Опёршись щекой на кулак, Рустем пытался размышлять о смысле войны, которую ведут две мировые державы, но внутренний монолог оборвался на середине предложения, не успев начаться.***
— Руся, ты что уснул что ли? Ты вообще слушаешь меня? — Кривонищенко его за бок обиженно щипает, — я для кого тут рассказываю? — Да слушаю я тебя. Просто глаза на пару секунд прикрыл, — потирая ноющее место, отвечает Слободин и на левый бок переворачивается, без всякого зазрения совести кладёт свою руку поперёк живота Юры и прижимается ближе. Кривонищенко продолжает рассказывать всё что помнит, описывает даже до мельчайших деталей. Он надеется, что, выговорившись, навсегда выбросит это из головы и забудет, ну или хотя бы воспоминания будут не так больно отдаваться где-то внутри. Рассказ затягивается, проходит где-то чуть больше часа, а Георгий только к самой середине подбирается, останавливается и думает: а стоит ли рассказывать это? — Всё хорошо? — обеспокоенно сопит на ухо Слободин. — Дальше не самое приятное… — Раз начал, то доводи дело до конца. Мы просто переживём это ещё раз, но вместе.***
Майор метался из угла в угол, громко матерился, да так, что все остальные штатские позакрывали двери в своих кабинетах, всплёскивал руками и вспоминал где лежит успокоительная настойка. Такого грандиозного провала он в своей практике ещё не встречал, чтобы немцы взяли, да обвели вокруг пальца советского разведчика, подменив важные документы на ничего незначащие бумажки. Слободин сидел на краю стула, опустив вниз голову от стыда. И когда старший офицер немного успокоился, то он сел за свой стол, вытянул напечатанный днём ранее приказ и, немного помедлив, поставил подпись. В дверь постучали, майор гаркнул «войдите» и все повернулись к выходу. На пороге возник Георгий, одетый по форме и вытянувшийся в струнку. Отдав честь, он ещё раз спросил разрешение войти, в ответ ему прилетело короткое «валяй». Юра посмотрел на Рустема, тот продолжал виноватым взглядом сверлить деревянный пол. Отступать было уже поздно. — Разрешите перевестись вместе с рядовым Слободиным? — увесистый кулак злобно хлопнул по столу. — А больше ничего не надо? Обмундирование поменять, а сапоги не жмут? — упитанный майор вскочил на короткие ноги, опираясь ладонями на письменный стол, он пытался понять за что ему такое наказание. — Замолчи, — шикнул Рустем на своего теперь уже бывшего напарника. — А Вас, товарищ Слободин, не спрашивали, — он потирал пульсирующие виски, — в общем так. Вас, — он посмотрел на сидящего солдата, — переводят в пехоту. Там Родине послужишь, может пользы больше будет. А Вы, Кривонищенко, ещё раз услышу подобное, — грозился указательным пальцем, словно отец, отчитывающий детей за непослушание, — пойдёте на губу у меня. Всё, идите с глаз моих долой, — офицер отдал бумагу Рустему и выгнал обоих за дверь. Стены коридора, окрашенные в тёмный оливковый цвет, напоминали солдатскую форму. Чуть выше середины начиналась и уходила в потолок ровная белая линия. Вдоль бесконечного пола стояли стулья, сломанные лавочки и редко встречались столы, на которых заполнялись бумаги. Слободин отдёрнул за руку вставшего столбом Кривонищенко, утянул в сторону и задал лишь один вопрос: — Зачем ты это сделал? — он был готов сорваться на стоящего напротив него парня, был готов даже накричать, лишь бы вдолбить тому в голову, что каждый должен сам отвечать за свои поступки, и что если Рустем и провалил задание, то и отвечать за это должен только он. Но сейчас ему хотелось услышать ответ. — Ты же прекрасно знаешь, что я обещал всегда быть рядом с тобой, — Георгий дёрнул плечом, высвободившись из крепкой хватки. Рука очень сильно болела, и парень подумал, что теперь на том месте наверно будет синяк. — Юра, я прошу тебя, — положив ладони на чужие плечи, начал Слободин, — не вздумай больше повторять такого, не тяни себя на дно из-за какого-то дурака. Ты прекрасный разведчик, иди дальше по этой линии, пока ты на хорошем счету у начальства — они будут беречь тебя, и я буду спокоен, — Рустем пытался отыскать в блёкло-зелёных глазах Кривонищенко понимание, но тот лишь противился, рвался в неизвестность, лишь бы рядом со Слободиным быть. — Руся, ты… — Закрой рот, — встряхнул он парня. Между ними повисло растерянное молчание, разведчик понял, что перегнул палку и одно неверное слово могло окончательно разломить её пополам, — слушай, с этого момента наши пути расходятся. Скорее всего раз и навсегда, но ты должен прекрасно понимать, что, во-первых, это жизнь, а во-вторых, там за окном война и командовать будем не мы, а нами… В общем, — его тон смягчился, он опустил руки и сделал шаг назад, — ты не обижайся и прости меня, — попытался улыбнуться — не вышло. Шаг в сторону и движение только вперёд, не оборачиваясь. Что-то новое без оглядки на прошлое. Вскоре Слободин исчез за поворотом, а Кривонищенко ещё несколько минут стоял на одном месте, смотрел вдаль и чего-то ждал. Вернее, он надеялся, что Рустем всё-таки вернётся, и даже когда показалась чья-то тень, в глубине души загорелась надежда, но мимо просто прошёл какой-то солдат — искра потухла. Быстрое расставание Георгий переживал тяжело, но переживал всё это внутри себя, поэтому никто из сослуживцев и подумать не мог, что этот солнечный мальчишка был морально сломлен, пытался по крохотным кусочкам собрать свою душу. И когда кропотливая работа приближалась к концу — случилось то, чего боялись абсолютно все люди: что воюющие на фронте, что выживающие в тылу. Ему пришло письмо. Свёрнутое в обычный треугольник, оно всё равно казалось не таким: уж слишком стерильно и аккуратно сложено. Георгий боялся его открывать. Бумага шелестела, дрожащие пальцы вытягивали завёрнутый уголок, раскрывая. «Здравствуй, Юрко! Прости, если сейчас ты читаешь это письмо, написанное чуткой женской рукой заботливой медсестры Зиночки. В одном бою я получил тяжёлое ранение. Некоторые врачи говорят, что я и ходить-то не смогу, но хирург успокаивает, мол, надейся на чудо. А откуда же ему на войне взяться-то? Красивых и длинных речей я писать не умею, поэтому прощения прошу, если обидел тебя, не держи зла. В госпитале солдаты меж собой шепчутся, говорят, Победа совсем близко. Надеюсь, ты встретишь её в Берлине, водружая алый советский флаг на обломки фашистской империи. Обнимаю крепко, Рустем Слободин» И чуть ниже приписка, размытая девичьими слезами: «… Тяжело об этом говорить, но Ваш друг скончался. Мне очень жаль.» Кривонищенко запомнил, как пальцы самовольно сжались в крепкий кулак, смяв листок, глаза покраснели, а сердце забилось медленнее. Кривонищенко запомнил, что это был дождливый апрель, сидеть в окопе было невыносимо холодно, а письмо сгорело за пару минут. Юра втаптывал в землю пепел-прошлое своими солдатскими сапогами и не желал верить ни одному написанному слову. А когда прозвучала команда «в атаку» — советские войска прорывали остатки немецкой обороны — он потерял смысл жизни и понял, что теперь бояться смерти как-то глупо. Георгий шёл во втором ряду, крепко сжимая винтовку, прицеливался, стрелял по серым отсыревшим шинелям, перезаряжал оружие и прицеливался вновь. На последнем рубеже, где был важен мощный рывок, солдат не жалели, с разведчиков снимали обязанности и пальцем указывали дорогу на запад. Шагая через лужи крови, обезображенные тела, он всё думал о том, что в сентябре сорок второго года нужно было быть настойчивее и перевестись вместе со Слободиным. Только время, к сожалению, назад не воротишь. Оно то тянется словно черепаха, то бежит, но лишь в одном направлении. Немецкая пуля ударила по каске, оставив вмятину. Юра очнулся. Врага тут же застрелил парнишка из соседней роты, успев подмигнуть Кривонищенко, а в следующую секунду на его месте осталась лишь воронка от мины. Через час бой закончился.***
— Юра, ты чего, — услышав всхлипы, Рустем приподнимается на локтях и смотрит на Кривонищенко, осторожно рукой лица касается и слёзы вытирает. — Я как вспомню то письмо, а я ведь поверил тогда, был готов чуть ли не застрелиться там. Повезло, что Санька мимо проходил, успокоил как-то, отвлёк, а потом… а потом его прямо на моих глазах мина разорвала, — захлёбываясь в начинавшийся истерике, Георгий поджимает под себя ноги — как в детстве от тяжёлой реальности бежит и прячется — в клубок сворачивается. Слободину ничего не остаётся, только лишь ближе к себе прижать, нашёптывать что-то хорошее, говорить о том, что все страхи и беды уже давно позади, что он его любит сильно и никогда одного не бросит. Вспоминает, как однажды Кривонищенко, не опустив руки, после новости о том, что их общий друг видел Рустема в госпитале, начинает его искать. Тратит на это около восьми месяцев жизни и в конечном итоге находит.***
Перекошенные домики, выстроившиеся в два ряда, тянулись до самого конца улицы. Заброшенные погибшими хозяевами, опустевшие они стояли и верно ждали людей. Перед глазами Юры мелькали деревянные заборы, вдалеке раздавалось мычание коров и кудахтанье куриц. Он остановился напротив маленькой бабушки, спросил где находится нужный ему адрес, но старушка оказалась глуха, тогда Кривонищенко показал ей написанный на клочке бумаги адрес. Женщина махнула в сторону и вернулась к своим делам. Дверь приземистого одноэтажного дома была открыта, из окон, покачиваемые ветром, показывались шторки. Тут кто-то жил. Георгий поднялся на носочки — на лавочке лежала серая кепка, а с заднего двора доносился стук топора. Кривонищенко толкнул калитку, та оказалась не заперта и с радостью впустила парня. Сбросив сумки, он медленно ступал по зелёной траве. Внутри него всё словно замерло, по коже бегали мурашки. Выглянув из-за поворота, он увидел человека, сидящего в инвалидной коляске и пытающегося разрубить полено. Руки Юры затряслись, он закрыл рот, чтобы не разрыдаться на месте. Слободин, почувствовав чьё-то присутствие, замер. В мутном отражении наточенного топора он разглядел знакомый силуэт. — Чего стоишь? — поворот давался ему тяжко, но пересилив колёса, он стал лицом к Кривонищенко. — Я… я знал, я верил, что ты живой, что я смогу тебя найти, — Георгий тут же подлетел к парню, упав на колени. Он цеплялся за руки, плечи, ладонями осторожно касался лица и целовал щёки, нос, лоб, старался ни один миллиметр не упустить. Чувствовал соль на губах, от чего ещё больше плакал и крепче обнимал Слободина. — Не надо, Юр, не надо, — сдерживая эмоции, умолял Рустем, — тебе не стоило меня искать. Видишь какой я? Совсем беспомощный, — гладил по худой спине, укладывая рыжеватую голову к себе на плечо. — Я разговаривал с врачами. Они сказали, что ты это сам всё себе надумал и можешь ходить. Но даже если у нас ничего не получится, я всё равно буду любить тебя таким, какой ты есть. И всегда буду рядом, потому что один раз уже отпустил, дурак. Они стояли долго, оба плакали, радовались встрече, Кривонищенко всю бледно-оранжевую рубашку Рустема слезами залил. С этого момента в их истории началась новая страница. Георгий остался жить со Слободиным, только несколько раз в город за оставшимися вещами возвращался, да и с матерью своей повидался, показался, мол, жив да здоров. Про отношения не говорил ничего, понимал, что такое мать не одобрит и не вынесет, а женщина в свою очередь не нагружала сына расспросами о невестке, знала какой ад прошёл быстро повзрослевший мальчишка. Дни шли своим чередом, тёплое лето подходило к концу — на дворе стояли последние числа августа. Кривонищенко, выполнявший большую часть домашних обязанностей, заготавливал на зиму сухие дрова. Топор в его руках взлетал вверх и резким движением опускался на пенёк, разрубая полено на две части. Рустем, не привыкший сидеть без дела и пытавшийся хоть как-то «компенсировать» свою неспособность, возился на маленькой кухоньке и готовил ужин. Заслушавшись радио, он упустил момент, когда вода закипела и начала выливаться через края на газовую горелку, Слободин ринулся выключать всё, попутно захватив тряпку. Одной рукой он вытирал образовавшуюся лужу, другой переставлял кастрюлю с плиты на деревянную дощечку. С улицы послышались крики. Рустем сначала даже значения не придал, мало ли с кем там опять соседка ругается, но прислушавшись, он понял, что женских голосов в словесной перепалке не слышно, зато отчётливо проскакивал украинский говор. Он выглянул в окно. Георгий, засучивший рукава рубашки по локоть, переговаривался на повышенных тонах с тремя местными отморозками. Слободин встретил их в первый же день после того, как его комиссовали и отправили домой в глухую деревню. Парни недовольно покосились на него, но заметив у инвалида военный билет с выпиской внутри, подходить не стали — боялись, что контуженному фронтовику крышу снесёт. Но сейчас эта шайка, прознавшая о «злостных нарушителях традиционных семейных ценностей», пришла к чужому дому и пыталась задеть малоизвестного им любовника. — Слышь ты, урод, с друзьями своими так будешь разговаривать, — Рустем, выехавший на крыльцо дома, заметил, как Георгий, будучи на голову ниже потенциальных обидчиков, злостно тыкал пальцем главарю в грудь. Один из них ответил что-то неразборчивое, вставляя мат через каждое слово, за что тут же словил по лицу от Кривонищенко. И в этот момент Слободин понял, что его парень совершил ошибку, которая обязательно аукнется им не только сейчас, но и в ближайшем будущем. Юру тут же со спины схватил один, а другой готовился нанести удар, как главный шайки обратил внимание на Рустема и крикнул ему: — Выехал посмотреть, как мы этого несчастного отметелим? — зубоскалился он, другие разразились противным смехом. — Что же, ну смотри тогда, — хрустнув пальцами, замахнулся на удар. На щеке Георгия тут же появилась ссадина, от второго удара он начинал терять сознание, пытался бороться, ведь понимал, что Рустема надо защищать, но солнце плыло, перед глазами всё двоилось. Он почувствовал, как один из хулиганов ослабил хватку, буквально бросив того на землю. А чуть позже послышались удары. Парни, явно не ожидавшие, того, что озверевший Слободин сможет самостоятельно подняться, одним рывком добежать до обидчиков и уложить тех несколькими приёмами рукопашного боя — обучение в школе разведчиков даром не прошло, да и солдат свою физическую форму не растерял. — Юрко, солнышко моё, как ты? — он перевернул Кривонищенко на спину, тот улыбался, из последних сил прошептал «вот видишь, ты можешь ходить», а потом потерял сознание.***
— Я подле тебя часа два вертелся, места себе не находил, пока ты в себя не пришёл, — Рустем сидит, к стене спиной прислонившись, и в окно смотрит. Небо медленно начинает светлеть, ночь отступает, — а который час? Кривонищенко тянется к наручным часам, лежащим на тумбочке, циферблат показывает начало четвёртого. Оба понимают, что проговорили всю ночь, вновь пережив вместе злосчастную войну, долгое восстановление Слободина и тяжёлые дни становления на ноги. — Руся, — Юра смотрит на растрёпанного засыпающего парня, улыбается, аккуратно касаясь чужого тела, — коровы сами себя не выпасут, — в ответ лишь получает мычание. Слободин устало валится на подушку, сгребая Кривонищенко в свои объятия. И пусть весь мир подождёт.