От прошлого остались только ожоги

— Всё ба, мне пора. Смахиваю слёзы, смотрю последний раз на надгробную плиту, поднимаюсь с лавочки на нетвёрдых ногах и начинаю медленно брести в сторону выхода с кладбища. Визит к умершей, шесть лет уже как, бабушке даётся всё труднее. Боль не утихает, тоска не отступает, а говорят время лечит. Каждый раз прихожу сюда и каждый раз моё сердце идёт трещинами под новыми шрамами. Неподалёку от себя вижу какое-то движение. Хруст снега и медленно открывающуюся дверцу ограды. Странно, что есть ещё люди, навещающие по вечерам. Вглядываюсь в темноту и начинаю подходить ближе, необъяснимое любопытство охватывает меня. Молодой парень сидит на лавочке в пределах могильной ограды. Его длинные волосы мягко спадают на капюшон настежь распахнутой куртки. Он худой - это видно по овалу лица, изящным тонким пальцам и ногам, обтянутыми узкими чёрными джинсами. Глаза опущены вниз. Всхлипывает — значит плачет. В левой руке сжимает пачку бенгальских свечей, а второй копошится в кармане. Необычно видеть человека с таким набором на кладбище. Достаёт зажигалку из кармана, вытаскивает из пачки одну свечку и дрожащей рукой поджигает её. Огонек освещает его лицо. Красивый. Выразительные черты, большие глаза, цвет правда не видно, но это не удивительно уже пять часов, а зимой рано темнеет. Пухлые, чуть посиневшие от холода губы. Подхожу ближе. Вижу, как из его глаз капают слезы. Бенгальская свеча потухает, и он, переводя взгляд на надгробие, тут же начинает говорить: — Привет, Тём. Парень обращается к памятнику. Моё сердце моментально пропускает удар, а к горлу подкатывает ком. Внутри всё холодеет. Я должна уйти, ведь понимаю, что будет дальше, он хочет поговорить с тем, кто его уже никогда не услышит. Не хочу быть наблюдателем этого, но что-то держит меня, и я продолжаю стоять на месте, вслушиваясь в каждое его слово. — Вот уже и новый год наступает…твой любимый праздник. И теперь так ненавидимый мной. Принёс бенгальские свечи — твои любимые. Знаешь видеть их в очередной раз не в твоих руках тяжело. Помню, осенью четырнадцатого года, мы тогда только начали встречаться. И потом декабрь…та зима была нашей первой зимой, проведённой вместе. Первое декабря. Ты сидишь на нашей уютной кухне и поджигаешь бенгальский огонёк. Я с недоумением смотрел на всё это, а ты перевёл на меня взгляд и с улыбкой сказал: «Чувак, тридцать дней до нового года осталось. Я с детства так делаю, как только наступает зима. Каждый день по одному бенгальскому огоньку, а тридцать первого можно сжечь целую пачку». И снова метнул свой взгляд на искрящуюся палочку, ты так по-детски смотрел на происходящее. Мелочь, сущая мелочь - но ты был счастлив. Я же ответил, что-то вроде: «Это не огоньки, а свечи, придурок», и поджёг тоже одну. Прости, расчувствовался что-то. После этого парень горько усмехается и начинает вытирать слёзы, сопровождая своё действие всхлипами. А я прокручиваю в голове его слова, то, как он сбивается, как бессвязна его речь. Я почти уверена, что он представляет сейчас эту картину в своей голове, и я представляю, какая боль охватывает его. — Знаешь, с каждым годом всё невыносимее находиться в нашей квартире. Балкон пустует. Никто не курит в пять утра, а потом не залезает в нашу кровать со словами: «Спи, Глеб, спи. Я просто курил». И не обнимает меня со спины своими мертвецки холодными руками. На кухне больше нет тебя, пытающегося приготовить что-то необычное, чтобы удивить меня. Нет яблочного штруделя, который всегда немного подгорал с правой стороны, недожаренной курицы и вечно переваренного кофе тоже нет. Я, кстати, так и не ем домашнюю еду. Вообще никакую. Совместные полароиды на стенах напоминают о счастливых днях, проведённых вместе. Фикус, за которым ты так тщательно ухаживал, стоит в углу комнаты, а гирлянда, которая висела над дверью в спальню независимо от времени года, всё висит там же. Каждую ночь включаю её, не могу уснуть без этого. Знаешь, белые огоньки успокаивают. Вечерних просмотров кино больше нет. Если я пытаюсь глянуть что-то, то перед глазами сразу всплывают те моменты, когда мы лежали под вязанным пледом и смотрели фильмы вместе. Как в начале ты бесился от того, что между документалкой и артхаусным кинчиком, мой выбор падал на документалку и скрепя сердцем тебе приходилось соглашаться. Ты пол фильма дулся, а потом просто опускал свою голову мне на грудь, заключал наши руки в замок и бросал небрежно: «Сдаюсь. Твои документалки не такое уж и дерьмо». Мы вместе смеялись и продолжали смотреть. Когда засиживаюсь на студии, то обязательно вспоминаю, как мы сидели на студии вместе. Я, не разгибаясь, пытался сообразить что-то на музыкальных дорожках. Спину, шею, плечи - всё ломило, ты вставал с кожаного потрёпанного дивана, подходил и спрашивал: «Хочешь помну плечики?». Я просто кивал, твои ледяные пальцы пробирались через горлышко одежды и прикасались к моему телу. Потом мы дико уставшие ехали домой и там без сил заваливались спать. С Иветтой по утрам и вечерам гуляю только я. Не раздаётся в квартире: «Ветта, девочка, сейчас я вставлю пиздюлей Голубину за то, что он не купил тебе игрушку и ты погрызла мои тапки и мы пойдём гулять, обещаю». Она, кстати, так и ждёт тебя. Каждый вечер я прихожу домой. Один. Только открываю дверь и смотрю в её глаза - вижу надежду, таящуюся в глазах и тут же наступившее разочарование. Треплю за ухо и говорю: «Не раскисай девочка, он вернётся. Обязательно». Но, знаешь…мне кажется она давно всё поняла. Но, как и я не может принять это. Она ждёт тебя, Тём… Он замолчал. Уткнулся лицом в ладони, рыдания сотрясают тело. Его слова, пропитанные горечью и болью, бьют по моей душе подобно пулям. Слова человека, которого я вижу впервые. Слёзы, капающие из глаз, слегка срывающийся голос - только усугубляют всё, что я вижу. — Если бы тогда только… Если бы ты тогда только не перебежал ту улицу. Тёма…Почему ты... Боже, ну почему ты! Голос бедного парня сорвался. Непроизвольно и из моих глаз начали бежать солёные ручейки. Я чувствую себя так неправильно, что слушаю чьи-то сокровенные воспоминания, но сдвинуться с места уже не в силах. — Ладно, мне пора, сегодня с Иветтой ещё гулять. Он говорит это и продолжает смотреть на фотографию, на надгробной плите. Не имею ни малейшего понятия, сколько времени прошло. Сколько горем убитый парень сидит напротив могилы дорогого ему человека, сколько я – случайный зритель стою поодаль от него и слушаю это. Но вдруг тишину прорезает хруст снега под его ботинками. Он приподнимается с лавочки, и утирая слёзы говорит: — Я так сильно…люблю тебя. Прости за всё. Надеюсь ты чувствуешь себя хорошо там, где бы ты ни был. Я приду навестить теперь только в июне. Пока, Тём. Парень медленно разворачивается и начинает выходить за пределы ограды. Я стою на своём месте, не знаю, что сейчас могло бы вывести меня из оцепенения. Мы сталкиваемся взглядами, когда он проходит мимо. Я успеваю рассмотреть его глаза, они глубокого зелёного цвета и донельзя заплаканные. Оборачиваюсь, а его фигура уже заворачивает вправо - в сторону выхода. Ноги наконец-то поддаются моим уговорам и начинают шагать, я направляюсь прямиком к могиле, у которой несколько минут назад сидел блондинистый юноша. На надгробной плите фотография молодого человека. Красивый парень, с голубыми глазами, волнистыми волосами и лёгкой однобокой улыбкой смотрел с неё.

«Артём Сергеевич Шатохин 01.07. 1991-15.12. 2015 Я тебя не знаю Но налью за упокой Когда измученное тело Перестало рваться в бой»

Постояв недолго у могилы чужого человека, я плетусь в сторону выхода. Сцена с кладбища ещё очень долго не выходила у меня из головы. Парень, ливший слёзы, переполненный болью и отчаянием, сидел в моих воспоминаниях. Я прокручивала тот момент и тогда все вокруг замирало, только моя грудь вздымалась и опускалась. Больше ничего не было слышно. Вечером первого июня я вернулась на то место. Рядом с памятником лежал огромный букет белых роз и пачка бенгальских свечей.