The Last Night

«Ты говоришь мне, что это будет последняя ночь с такими чувствами. Я просто пришла сказать «прощай».  — Skillet, «The Last Night»

«Завтра всё закончится». Это единственная на данный момент мысль в голове Зуко, застрявшая и метающаяся в черепной коробке, будто очень свободолюбивая красивая пташка, вдруг угодившая в деревянный ящик охотника, будто эхо, запертое между стенками глубокой подземной пещеры, будто человек, зажатый окончательно в угол наедине с открытой пустотой, но всё же пытающийся создать для себя иллюзию свободы, чтобы не казаться жалким. Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю, пытаясь оправдаться любовью к заключающим его рамкам, совершенно забыв, чем свобода отличается от несвободы, порой даже не зная, в чём же конкретно разница между этими антонимами и есть ли она вообще. Но, как бы сладка и обольстительна ни была бы ложь, желаемой правдой она от этого не станет — человек неволен. Зуко — невольник собственных мыслей, невольник прошлого, не смеющего угаснуть в памяти ни на минуту, и непредсказуемого будущего, неизвестно, что сулящего ему и всему континенту уже завтра. Завтра, когда всё закончится. Изгнанный принц не может чётко и правдиво сказать, что он боится этого будущего, однако ложью также будут его противоречащие этому слова. Будущее всегда непроизвольно пугает, пробирает до костей предчувствием неизвестности и судьбоносной неотвратимости, неизбежности. Это как будто плыть по широкой реке с быстрым течением, неумолимо несущим тебя вперёд к водовороту, обрыву или водопаду — пусть ты и знаешь, что ждёт тебя впереди, ты всё равно не можешь что-либо изменить. Ухватиться-то не за что, чтобы попытаться спастись. И ты плывёшь, плывёшь, плывёшь и знаешь… И пытаешься назвать это судьбой. «Завтра всё закончится». Гонимый собственной страной принц не может ничего поделать с судьбой и её течениями. Человеку не тягаться с силами самой природы, так уж повелось издавна, и будет так ещё через сотни лет после — люди не так уж сильны, как пытаются казаться. По факту всего лишь кожаные мешки с мышцами и костями, возомнившие себя богами, вознёсшие себя на пьедестал и совсем не готовые с него спускаться, даже перед неминуемым падением вниз они всеми силами пытаются ухватиться за что-то и удержать себя, боясь разбиться, боясь судьбы. «Завтра всё закончится». Зуко со всей силы ударяет себя по лицу, пытаясь отогнать эту единственную мысль, уже напрочь вплавившуюся в измученный и уставший разум, который уже не в силах расслабить ни шепот листвы, ни шум протекающих волн, ни сумеречная тишина, господствующая здесь неподалёку от Ба Синг Се, в Царстве Земли. Царстве, что перестояло натиск Страны Огня, и которое простоит ещё многие века после того, как все страшные упоминания о тех временах будут окончательно забыты и стёрты из истории. Парень только судорожно выдыхает, опуская сухие, потрескавшиеся от частого использования магии ладони в ледяную толщу воды, обволакивающую текучим хладом босые ноги, чувствуя, как щемят и немеют кончики пальцев, в кожу будто вонзаются тонюсенькие иголочки, рассыпающиеся мелкой болью. Он, сложив ладони лодочкой, зачерпывает немного кристально прозрачной воды и выплёскивает себе на лицо, обжигая горящие щёки, губы, шею, грудь, душу. За плеском разбивающихся о зеркальную водную гладь капель Зуко, за годы изгнания уже привыкший реагировать на каждый шорох, отчётливо слышит шелест и тоненький треск, поэтому, действуя на инстинкте, разворачивается и, на своё удивление, не может догадаться, кто же из лагеря потревожил его, пока на фоне деревьев, тонущих в гаснущем закатном солнце, отчётливо не вырисовывается нечто небесно-голубое.  — Катара? — не без удивления спрашивает парень.  — Зуко, ты? — девушка в светлом голубом платье, так отчётливо выделяющемся на фоне темнеющего леса, будто единственно облюбованном последними лучами, и разбросанными по плечам тёмно-каштановыми волосами выходит на самый берег тёмного песка, едва не касаясь носками обуви воды. — Не знала, что ты здесь. Я хотела немного потренироваться… перед завтрашним днём. Прости, если помешала в чём-то.  — Нет, совсем нет. Я лишь собирался умыться перед отбоем, — изгнанный принц снова, зачерпнув воды, выливает на лоб, протерев мокрыми ладонями волосы, взъерошив их. — Ты тоже не задерживайся. Тебе нужно отдохнуть перед завтрашней битвой. Поверь, с отцом будет не просто. Маг воды несколько долгих секунд смотрит в широкую спину соратника, после чего тихо спрашивает:  — Ты, наверное, сейчас только об этом и думаешь, о завтрашнем. Даже представить не могу, каково тебе.  — Меня это совсем не трогает. Отец возжелал получить слишком много, и это неправильно. Нельзя претендовать на то, на что не имеешь права, теперь я это понимаю. Если ты думаешь, что мне его жаль или во мне вдруг проснулась сыновья любовь, то нет. Всё, что этот человек получит завтра, будет ему по заслугам. — парень нервно ударяет кулаком по воде, чувствуя, как мелкие брызги ударяют в обнажённый живот. — Единственное, я волнуюсь, чтобы не пострадал кто-нибудь из Народа Огня. Они ведь не виноваты, что родились в стране, где властвует подобный монарх. Надеюсь, когда всё закончится, я смогу показать им правильный путь.  — Сможешь, не сомневаюсь, — Катара скрещивает на груди руки, но собеседник видит это лишь как тёмную полосу на фоне слегка расплывающегося голубого пятна, пытаясь всмотреться в чужое лицо, но также видит лишь что-то смутное. А потом она срывается и бежит вперёд, чувствуя, как гулко двигает кровь по венам, как ноги, сильно оттолкнувшись от твёрдой земли, начинают тонуть в прохладной воде и речном иле, как при каждом шаге продолжать движение становится всё труднее и труднее, как плотная толща тормозит и толкает назад. Девушка, расталкивая создаваемые собой же волны руками, тихо рыкнув, сильно дёргается вперёд, и, едва удержав хрупкое равновесие, погружается в воду едва не по шею. Зуко инстинктивно делает выпад и хватает её локти, помогая устоять. После контакта с остывшей за вечер водой чужая тёплая кожа кажется обжигающей, поэтому он, чувствуя, как тонкие пальцы крепко сцепляются на его предплечьях, также не торопится её отпускать, только делает несколько шагов к бережку, выводя её на более мелкое место.  — Ты в порядке?  — Да, — промокшая девушка мелко вздрагивает на открытом воздухе, и он чувствует это слишком отчётливо, будто через касание может испытывать чужие ощущения. Длинные промокшие волосы тяжело липнут к плечам, к спине, к рукам. Голубая ткань платья в местах, где промокла, будто окрасилась в синий и очертила тонкую фигуру Катары, прилипнув к бёдрам, к животу, чётко выделив по-своему соблазнительный рельеф грудей.  — Нужно поскорее отвести тебя в лагерь, пока ты не замёрзла, — парень осторожно тянет её за руки, на самом деле не горя желанием поскорее их отпустить. Но чужие пальцы только сильнее впиваются в его кожу.  — Завтра всё закончится, — с какой-то странной горечью говорит она. — Раз и навсегда закончится.  — Я знаю, — хмурится Зуко. — Но так ведь и должно быть. А теперь идём быстрее.  — Подожди, — лицо Катары с приставшими тонкими прядями к щекам приподнимается, встречаясь взглядом с его. Голубые глаза, пропитанное северным небом и цветом летней волны, смотрят пристально и как всегда спокойно, но в этот раз с заметной тревогой или даже грустью, а смуглые ладони, наконец соскальзывают по предплечьям вверх, очертив плечи юноши. Зуко только смотрит на неё в ответ не в силах сделать что либо ещё, и только опускает теперь уже не придерживающие её руки. Губы приоткрываются, чтобы что-нибудь, хоть что-нибудь, сказать ей, но голос, застрявший в заболевшем вдруг горле, совершенно глохнет, не успев покинуть рот до тех пор, пока девушка снова сама не прерывает молчание: — Подожди. Катара разрывает объятье и, подняв дрожащие руки к голове, заправляет мокрые липнущие к лицу волосы за уши, полностью открывая смуглое лицо. Затем проводит кончиками пальцев от скул к подбородку, по шее, по выпуклостям, по талии, бокам, бёдрам к самому подолу платья, который, легко подцепив холодными пальцами, медленно, несмело тянет вверх, всё больше обнажая стройные ноги.  — Катара, — Зуко перехватывает её ладони, позволяя подолу безвольно упасть обратно, — что ты делаешь?  — Ничего, — спешно заверяет девушка, опуская взгляд вниз, не позволяя разглядеть её лицо, и делает несколько шагов от него. — Прости, что потревожила. Катара быстро разворачивается и уходит туда, откуда пришла несколько минут назад, оставив озадаченного парня смотреть ей в след, пока голубое пятно не скрывается среди деревьев. «Завтра всё закончится», — набатом повторяет в голове одна и та же надоевшая мысль. *** Зуко поднимает лицо вверх, буквально физически чувствуя, как мутный свет серебристой луны как-то легко и невесомо ласкает бледную кожу и жуткий ожог, никогда не позволяющий ему забывать о том проклятом моменте перелома его жизни, разделившем её на до и после, и ерошит пальцами уже высохшие волосы. В палаточном лагере тишине никогда не бывать, особенно накануне сражения, поэтому везде то и дело мелькают движущиеся тени, сопровождаемые тихими шаркающими шагами и приглушенными голосами, боящимися потревожить тех, кто всё же решился поспать и набраться сил перед завтрашним, когда силы и бодрость будут ой как нужны. Парень, напряжённо оглядываясь по сторонам, осторожно плетётся между хаотичными рядами палаток, пытаясь остаться полностью незамеченным, дабы избежать лишних вопросов, и позволяет себе спокойно выдохнуть, только оказавшись у входа в небольшую красную палатку, подсвечиваемую изнутри масляной лампой.  — Катара.  — Можешь войти, — отвечает ему женский голос, ничуть не удивлённый и не содержащий в своём составе вопросительных ноток. Катара скромно восседает в самом уголке, каким-то резным гребешком расчёсывая и далее свободно разбрасывая по спине свои длинные волосы цвета тёмного каштана. Свет-тень, отбрасываемые маленьким дребезжащим пламенем, ловко подрагивают, переливаясь, на её лице, одежде, движущихся, будто в танце, руках, вырисовывая на красном полотнище причудливые фигуры и непонятные тени.  — Я могу узнать, что это было там, на реке? — юноша останавливается перед самым входом, не решаясь сделать и шага дальше, но также не отводя от неё взгляда, боясь упустить в нём что-нибудь, чего не сможет понять из слов.  — Ты ведь и сам всё понял, — девушка отбрасывает за плечо последнюю длинную прядь, и в этом её движении нет ни наигранной беспечности, ни аккуратности, ни спокойствия, но зато доставшаяся каждой женщине от природы какая-то неосторожная грация и невысокомерная величественность, такая привлекательная и простая. — Иначе не пришёл бы сюда.  — Конечно, понял, поэтому я и здесь, — лицо Зуко, на котором так и пляшет пламенный свет, совершенно непроницаемо и жёстко безэмоционально, что не совсем привычно Катаре, но она совсем не может винить его за это. Иногда лучше вовсе не видеть чужих эмоций, чем видеть те, что никогда до этого не видел, поэтому девушка только благодарна ему за ненастоящее равнодушие, напрочь скрывающее уместное беспокойство и тревогу. Так на самом деле легче. — Но я не могу понять, зачем.  — Завтра всё закончится. Раз и навсегда закончится, — горько проговаривает маг воды, качая головой, и, когда их взгляды вновь пересекаются, собеседник видит в её сожаление и плохо скрываемую грусть. — Конец. Война закончится, люди станут свободными, мы все сможем получить ту жизнь, которой были лишены до этого, и сможем, наконец-то, жить так, как сами того хотим. Ты вернёшься в Страну Огня, мы с братом и Аангом вернёмся обратно домой. И всё. Наши пути разойдутся в слишком разные стороны. Конец. Зуко с минуту молчит, обдумывая, что сказать. Дипломатия всегда была не его сильной стороной, поэтому сейчас он старается поточнее и тщательнее подобрать для неё слова.  — Да, но так ведь и должно всё случиться. Ты вернёшься на родину, которую ты вынуждена была покинуть из-за войны, и сможешь жить там свободно и спокойно вместе со своей семьёй, как ты сама того и хочешь. А я должен буду вернуться на свою. После свержения отца там начнётся полная неразбериха и путаница, и я должен буду разобраться в ней, чтобы во всём мире наконец наступил мир, а не перемирие. Наши пути изначально были слишком далёкими и разными, и нам лишь повезло, что они, пусть и ненадолго, пересеклись. Как бы кто-нибудь из нас ни хотел соединить их, это никак не станет возможным по многим причинам, и ты сама это понимаешь.  — Да, понимаю, — Катара опускает ладони на колени, крепко стиснув гребешок и чувствуя, как тонкие зубцы неприятно давят в кожу, — поэтому и не надеюсь ни на что. Неудивительно, ведь мы с тобой то враги, то союзники, то ты гоняешься за нами, чтобы схватить аватара, то чтобы научить его магии. Слишком много всего ты принёс в нашу команду, чтобы всё в итоге было так просто. Да, завтра мы разойдёмся навсегда, и, наверное, это самый верный исход из всех возможных. Так будет лучше для всех, но… — она поднимает глаза на него, и юноша отчётливо видит окрашивающийся в такой спокойный голубой цвет радужки отблеск скачущего в светильнике огонька. — Мы оба будем потом жалеть, что разошлись просто так.  — Не стоит, — в желтоватых глазах принца также пляшет едва заметный огонёк. — Так будет только больнее. Может, сейчас ты и думаешь, что хочешь этого, но потом только, когда мы разойдёмся, ты поймёшь, насколько мы ошиблись, непонятно, зачем усложняя очевидное. Лучше расстаться так просто, чтобы потом было легче забыться и спокойно продолжить жить.  — Ты только что косвенно подтвердил, что разделяешь мои ощущения сейчас. Также сопротивляешься, и понимаешь, что поступаешь правильно, но от этого не легче, так ведь? — Катаре не нужно даже уметь читать чужие мысли или понимать мимику лица, чтобы понимать, что она права.  — У меня есть девушка. Мэй.  — Ты её любишь? — девушка, отбросив гребень куда-то в сторону, поднимается на ноги и придвигается к нему. Зуко просто физически ощущает повисшее в воздухе напряжение и чувствует, что, вот он, наступил тот самый критический момент, когда нужно развернуться и молча уйти, не обронив больше ни единого слова, каждое из которых теперь станет лишним и неотвратимым. Но глубоко на подсознательном уровне не может заставить себя сделать это, предоставляя самому себе лишнее доказательство, что маг воды, как всегда, права.  — Да, — немного помолчав, отвечает он. Девушка, нечётко, но всё же уловившая в его голосе уж слишком очевидную для неё неуверенность, только усмехается, и парень, как загипнотизированный, смотрит на эту улыбку, кажущуюся ему сейчас в полумраке света и чувств колдовской, уже и не делая тщетных попыток сбежать и не ошибиться.  — Зуко, одна ночь. Только одна, а завтра мы о ней ни за что не вспомним, чтобы потом не мучиться. — Катара поднимает руки к его лицу, обжигая холодными подушечками пальцев горящую кожу, и, не позволив юноше привыкнуть к новому ощущению, прикрыв глаза, бережно и осторожно прикладывается своими губами к его, но, не получив в ответ ни единого движения, отстраняется, уперевшись макушкой в его твёрдый подбородок. — Говорю тебе, мы пожалеем потом, что упустили единственную нашу возможность. Я не могу предсказать, что будет завтра или послезавтра, или через месяц, или через год, и как всё сложится в итоге, но я точно знаю, что мы горько будем жалеть об этом. Зуко поверх её головы безразлично смотрит на маленький язычок пламени, единственное, за что может зацепиться взгляд в практически пустой обстановке, после чего устало опускает веки, делая тяжёлый выдох, слегка пошевеливший каштановые волосы.  — То есть, всё то, что между нами произойдёт, будет полностью забыто? — мужской голос раздаётся прямо над головой Катары, и она чувствует каждое движение его подбородка, ударяющееся в её макушку, и чужие пальцы, скользящие вверх по её рукам к самому лицу, легко приподнимая его.  — Да, если ты пообещаешь, что никогда потом не будешь вспоминать об этом, что завтра же позабудешь, — её легкое дыхание опаляет чужие губы, расположенные теперь так близко к её собственным. — Я обещаю.  — Обещаю, — Зуко едва шёпотом выдавливает из себя это единственное слово, отделяющее его от столь желанной близости, от столь желанных касаний, от столь желанной женщины, как впивается в её рот поцелуем и непроизвольно вздрагивает, получая её поцелуй в ответ. Маг воды тут же прижимается ближе к нему, буквально через все слои ткани чувствуя человеческое тепло и сердцебиение, скользя ладонями по его щекам, задевая подушечками грубый ожог. Юноша только зажмуривается от этого, продолжая наслаждаться долгожданным поцелуем, резким, неосторожным, неумелым, но непередаваемо прекрасным, зарываясь рукой в густые длинные волосы на её затылке, перебирая между пальцев тонкие прядки, и скользнув другой по женской талии. Зуко, полностью отдавая себя моменту, старается сильно не задумываться, что же конкретно между ними происходит в данный момент и что происходило до этого. Только на краткую секунду останавливает в голове одну лишь глупую мысль о том, как он собирался держаться, даже зная о взаимности своей симпатии, не поддаваться лишним и ненужным чувствам, а руководствоваться одним только холодным, трезвым разумом, так и кричащим держаться от неё как можно дальше даже прямо сейчас, когда уже совсем поздно, когда он узнал на вкус губы Катары. Девушка смело скользит языком по его нёбу, рядам зубов, сплетая его в пылком вихре движений с его языком, и эта её девичья отвага, полная самоотдача вполне компенсируют полное до сего момента отсутствие опыта. Её интенсивность, её жар, её смак буквально сводят с ума, поэтому принцу, чтобы удержаться, приходится пытаться притормозить её, но, к счастью, безуспешно. Горячие губы Катары с огромной неохотой отрываются от Зуко, отчего тот недовольно вздыхает, и легко проходятся по мужскому подбородку, по шее, по ключице, оставляя на коже влажные дорожки. Принц только прикрывает от палящего удовольствия глаза и запрокидывает голову, позволяя ей миллиметр за миллиметром всё больше исследовать его тело, и даже упускает тот момент, когда оказывается сидящим уже на коленях на спальнике, а смуглые пальцы девушки соскальзывают на его грудь, виднеющуюся из-за расстёгнутой теперь рубахи.  — Нехорошо будет, если нас застанут вместе, — улыбается юноша, перехватывая её руку.  — Тебе что, просто хотелось произнести «нас» вслух? — усмехается шатенка, но лишь на секунду. — На самом деле, мне тоже немного тревожно, но мы ведь уже решились. Катара сильно дёргает широкий воротник, свободная ярко-красная рубаха сползает до самых локтей, являя взору крепкие мышцы, и парень окончательно сбрасывает её с себя. Они снова сливаются в страстном поцелуе, настойчивом, требовательном, будоражащим всё естество изнутри, впиваясь друг в друга так, словно пытаясь утолить изнуряющую длительную жажду. Поцелуе, запирающем последние ходы к отступлению, уничтожающем оставшиеся крохи стыда и смущения, создающим новую их личную тайну, которую они договорились навсегда забыть. Поцелуе, полном скрытых терзающих их обоих столько времени чувств, сжигающем плоть, постепенно обнажающем те самые потаённые уголки их душ, которые они не должны были открывать друг перед другом, и тел. Зуко скользит внимательным взором по прекрасному нагому смуглому телу, по впалому животу, по бёдрам, по тонким рукам, по налитым грудям с торчащими тёмными сосочками, стараясь раз и навсегда запомнить это видение, этот момент, который ему не суждено будет пройти ещё раз. Цвет её кожи сразу же вызывает сладкую ассоциацию с молочным шоколадом, хотя он никогда его даже не любил. Похоже, теперь в один момент полюбил. Девушка в свою очередь с некоторым интересом рассматривает его, поначалу скрещивая у груди руки, но после отняв их, заодно и отбросив волосы за спину, являя своё тело во всей его красе.  — Вы с Мэй заходили так далеко?  — Да, — честно отвечает он.  — Только не смей нас сравнивать, понял? — Катара легко забирается ему на колени, чувствуя, как каждая его мышца под ней, под каждым горячим её касанием напрягается, как натянутая струна. Зуко, для которого каждый миллиметровый сдвиг её рук отзывается пламенной вспышкой под веками, ощущает лёгкое головокружение, вызванное сбитым дыханием, и бурлящее волнение, импульсами щекочущее пониже живота, и слегка отстраняет девушку, чтобы не спугнуть её своим возбуждением. Но она, заметив это, только плотнее приближается, зажимая возбуждённую плоть между их телами, после чего соскальзывает ладонью с его плеча по груди, напряжённому животу, обведя пальцем вокруг пупка, и ещё ниже, отчего принц выгибается и стонет, сам удивляясь, что не смог сдержаться.  — Ни за что, — немного приподняв её, Зуко прикладывается ртом к её горячей шее, описывая губами ключицы, ложбинку между ними, проводя кончиком носа между грудями, по клавишам рёбер, на которых так и хочется сыграть, опаляя дыханием нежную кожу живота, покрывшегося от этого действа мурашками. — Некоторые вещи бывают просто несравнимы.  — Мне приятно это слышать, — смеётся Катара, чувствуя щекотание чужих губ на самой своей правой груди. — И приятно быть сейчас здесь, с тобой.  — Взаимно, — принц, следуя за ней, отклоняется вперёд, неспешно устраивая девушку под собой, стараясь действовать мягко и осторожно и немного оттянуть тот момент, когда он не выдержит и сорвётся под её стойким напором, тщетно стараясь не поддаваться её очевидным попыткам свести его с ума. Но от одного только предчувствия, предвкушения грядущего тело изнывает, моля поторопиться и поскорее постичь желаемое, вожделенное. Но Зуко всё же решается сначала спросить очевидное, о чём, кажется ни он, ни маг воды, не успели подумать изначально. Об обратной стороне медали. — Мы же потом не пожалеем об этом?  — Я не знаю, — правдиво и честно отвечает она, заглядывая в его глаза, где пляшет отсвечивающий огонёк — единственный немой и слепой свидетель их взаимных чувств. — Это палка о двух концах. Мы в любом случае будем жалеть о чём-то. Так не лучше ли сначала насладиться, а потом пожалеть, чем просто и бесконечно жалеть? Гонимому принцу нечего ответить или опровергнуть её слова, только молчаливым кивком согласиться с очевидным, не нуждающемся в каком либо подтверждении. Катара нежно и невесомо проводит пальчиком по мужским изнеможенным от поцелуев губам, но парень ловко перехватывает смуглую руку и заводит её над головой девушки, упираясь кончиками пальцев в разметанные по спальнику длинные волосы. Сейчас, будучи несдержанно близко к ней, уже изнемогая от желания, чувствуя горячее прикосновение её бёдер к своим рёбрам, дрожь чужого тела под собой и дрожь свою собственную, волнующую и предвкушающую, Зуко отчётливо осознаёт, насколько сильно он всё-таки желает эту женщину, добровольно отдающую себя в его полновластное распоряжение и взаимно берущую его в своё. Будучи уже не в силах сдерживаться, юноша, наконец, оказавшись в ней, издаёт стон наслаждения, и не пытаясь больше сдержать его, полностью отдаваясь эмоциям. Катара послушно выгибается в ответ до боли под лопатками и в зажмуренных веках, пытаясь стиснуть бёдра, но слишком остро ощущая между ними Зуко, впиваясь пальцами в его спину так сильно, словно в попытках удержаться, хватаясь за последнюю и единственную точку опоры во всём мире, как никогда чувствуя себя по-настоящему в безопасности и сохранности, согреваясь чужим теплом, ловя своими губами чужое рваное дыхание. Парень плавно скользит, пытаясь настроить ровный темп, чувствуя, как позвякивает на смуглой шее несменное фамильное ожерелье, тёплое трение о её выпирающие рёбра, перекатывающиеся под каждым его движением груди и потрясающе сжимающую его узость, дурманящую каждую мышцу внизу напряжённого живота, взвинчивающую каждый нерв в теле, заставляя его неистово будоражиться и раз за разом требовать в ответ очередную дозу Катары, уже не желая останавливаться или притормаживать.  — Прости. Помедленней?  — Нет, всё в порядке, — шепчет она в ответ, но последнее её слово растворяется в стоне, столь сладостном для ушей Зуко. И Зуко не остаётся ничего, кроме как мягко качаться, будто по волнам, стискивая между пальцев ткань спальника и прикрывая от удовольствия глаза с каждым её прикосновением, ведь Катара, поддаваясь его резкому напору, скользит губками по его плечу, шее, распаляя пыл принца Страны Огня всё сильнее, если сильнее вообще возможно. И только наслаждаться этим эпизодом счастья, который больше никогда не повторится. *** Зуко накидывает на себя одежду в порядке, обратном которому он в недавнем пылу страстей срывал с себя, спешно, но всё же стараясь как можно дольше растянуть последние минуты с возжеланной им женщиной, которая стала его всего на один единственный вечер.  — Мне пора. Иначе могут заметить, что я до сих пор не вернулся, и прийти спросить у тебя.  — Да, — коротко выдыхает Катара, подтягивая край спальника до самой шеи, не сводя глаз с обнажённой мужской фигуры, постепенно облачающейся в свою привычную повседневную одежду. — Смотри, не забудь наше обещание.  — Знаешь, Катара, — принц набрасывает поверх рубахи жилетку и со сдавленной грустью выдыхает, — я, конечно, постараюсь, но вряд ли смогу забыть что-то подобное.  — Ты должен. Ты ведь обещал, — твёрдо выговаривает шатенка, и её голубой взгляд, теперь более похожий на лёд из самого сердца айсберга, твёрдо и с упрёком смиряет юношу.  — Знаю, я же сказал: постараюсь, — Зуко осторожно опускается на противоположный конец спальника. — Я могу в последний раз поцеловать тебя перед уходом? Девушку будто на физическом уровне прошибает холодом от слова «последний», и она, вздрогнув, тянет к нему руки, притягивая ближе к себе, прикладываясь губами к его губам. Но в этот раз они оба чувствуют только лишь непонятную горечь и немеющий привкус льда на языках, хотя ещё совсем недавно заживо сгорали от любых телесных контактов, подаренных друг другу. Парень только хмурится, но маг воды не выдерживает подобно разницы, отстраняется и жёстко безоговорочно выдаёт:  — Довольно. Чем дольше ты сидишь здесь, тем тяжелее тебе будет уходить. Он несколько секунд глядит на неё, позволяя насладиться одним довольно редким для их команды явлением — своей улыбкой, затем медленно поднимается и, больше не обернувшись, чтобы соблазн остаться здесь ещё на минуту, на час, на ночь, навсегда, не взял верх над разумом, плетётся к выходу.  — До свидания. Хорошо отдохни перед завтрашним. Катара не находит сил ответить что-либо и только плотнее закутывает прозябшие смуглые плечи. Тишину, продлившуюся только пару минут после его ухода, нарушает тяжёлый сдавленный всхлип, едва вырвавшийся из лёгких. Последний поцелуй, оказывается, вовсе не самый сладкий, как когда-то рассказывала в романтических историях из своей юности пра-пра, и вовсе не самый приятный. Он холодный, чужой, до формальности неестественный и неживой, зато, к сожалению, однозначно самый запоминающийся из всех. Пожалуй, именно он своей неожиданной ненормальностью и выбил её, упорно собравшуюся держаться, из хрупкой и вымученной эмоциональной колеи. Девушка ударяет кулаком подушку, уже успевшую впитать в себя первые прозрачные солёные слезинки, и мысленно ругает себя за жалкую слабость, прекрасно понимая, что всё то, что произошло сегодня между ней и Зуко, она не сможет забыть никогда, хотя и пообещала безоговорочно сделать это. На самом деле, она будто знала это заранее, но в полной мере осознала лишь сейчас. И одна только мысль, что всё это было лишь разовым случаем, что больше не повторится, как бы сильно она не желала этого, как бы не молила судьбу об ещё одной возможности насладиться такой ночью, ранит душу, до боли сжимает её тисками, поэтому Катара, как любой нормальный человек, чувствующий боль, не может сдержаться, находя упоение лишь в том, что он не успел застать её слёз, пролитых на алтаре и могиле их чувств. «Завтра всё закончится», — набатом гремит в голове одна и та же так надоевшая мысль.