Ваш бывший сообщник теперь ваша ловушка

Одо ненавидит иметь гуманоидное тело. Конечно, в первую очередь он ненавидит терять свою способность к изменению. На практике это значительно усложняет его работу, поскольку он больше не может шпионить за потенциальными преступниками, превращаясь в какой-то незаметный объект. Но более того, так или иначе, эта способность была частью того, кем он был. Она отражала его взгляд на мир, его взаимодействие с другими людьми. Это было то, что отличало его от всех окружающих и было единственной связью, которую он имел со своим народом в течение долгого времени. Без нее он чувствует себя более разбитым, чем готов признать. Так что да, он остро чувствует потерю своей части метаморфа, как, несомненно и рассчитывали Основатели. Но он задается вопросом, знали ли они также, насколько невыносимо на самом деле иметь гуманоидное тело, а не просто имитировать его. Похоже, никто больше не понимает, насколько это для него важно. Он полагает, что на самом деле не может винить их — снаружи нет никакой разницы между подменышем, принимающим гуманоидную форму, и настоящим гуманоидом. Но изнутри эти различия бесконечны. Он больше не сделан из студенистого матрикса, он сделан из органов, тканей и костей, и должен страдать от всего, что это влечет за собой. Во-первых, теперь он должен есть и пить. Он потратил годы, слушая, как, казалось абсолютно все поэтично рассуждают о наслаждении от поглощения пищи и питья, часто выражая сочувствие, потому что он не мог присоединиться. Поэтому он ожидает, что это будет редкое светлое пятно в его нынешней ситуации. Кое-что действительно приятно на вкус, полагает он. Но он не может избавиться от ощущения, что пережевывает что-то, что раньше было живым (или иногда все еще живо, в случае с некоторыми клингонскими блюдами), смешивая это со своей слюной, пока не получит сырую пасту и не проглотит ее в желудок, где она проведет следующие несколько часов, растворяясь кислотой. И это даже не принимая во внимание ситуации, когда во время еды что-то идет не так. Почему у человека пересекаются дыхательные пути и пищеварительный тракт — это загадка для Одо, особенно после того, как кусок пищи почти попадает в его легкие; и почему так легко прикусить внутреннюю часть его щеки — не говоря уже о том, почему именно эта часть его тела нуждается в таком количестве нервных окончаний. Пить немного приятнее, хотя он не уверен, что ему нравится ощущение холодной жидкости, стекающей в желудок. И, конечно, то, что все, что он пьет, неизбежно вытекает из него через несколько часов. Процесс неудобный и немного неприятный — в отличие от еды, которая определенно неприятна. И ему приходится есть и пить все время. Он привык думать, что трехразовое питание — это слишком много, пустая трата времени, которое можно было бы потратить на что-то более полезное. Но это тело хочет, чтобы его кормили именно так часто, если не чаще. Он ест, и через каких-то несколько часов его желудок сжимается от голода. Если он игнорирует его, как он часто склонен, это прогрессирует до головной боли, головокружения и дрожи. Поэтому он сдается и ест снова, зная, что цикл повторится в скором времени. И снова. И навсегда. Кроме того, ему нужно спать. Это немного напоминает его прежнюю рутину — в конце концов, раньше ему приходилось регенерировать каждые шестнадцать часов, — но это, как и, кажется, совершенно все у гуманоидов, шокирующе неоптимальный процесс. Когда ему нужно было превратиться в жидкость, он просто делал это, так же легко, как сейчас дышит. Засыпание, в свою очередь, часто является неоправданно длительным делом, требующим темной, тихой обстановки и значительного времени, чтобы просто лежать, пытаясь отключиться и стараясь не думать, что все это пустая трата времени. Иногда он расстраивается из-за этого и вообще не спит всю ночь, потому что может. Но это быстро настигает его днем, делая усталым, несчастным и неспособным ясно мыслить. Большинство физических задач теперь сложнее. Если ему приходится бежать — что он часто делает, гоняясь за преступниками — у него есть лишь несколько минут до того, как его мышцы начинают гореть и он начинает хватать ртом воздух. Его несовершенные суставы ограничили диапазон движений и резко жалуются, если он пытается переместить их за пределы этого диапазона, заставляя его чувствовать себя скованным каждую секунду. Он не может даже стоять достаточно долго, прежде чем у него начнут болеть ноги, что Одо считает особенно несправедливым, учитывая к тому же, что если он слишком много сидит, у него болит спина. И это тело очень хрупкое. Если он на что-то натыкается, то получает синяки. Если он порежется, то у него пойдет кровь. Если он дотронется до чего-то горячего, то обожжется. Он выворачивает лодыжку, неудачно приземлившись с высоты двух футов. Он может заболеть. В первый раз, когда он подхватывает болячку, гуляющую по станции, он вполне обоснованно думает, что умирает. Все тело болит без всякой видимой причины, он не может дышать носом, лоб как будто забит, а глотание вызывает острую боль в горле. Он тащится в лазарет (усталость от болезни все же не может полностью заглушить его панику) только чтобы Башир сказал ему, что это просто сильная простуда. Он дает Одо гипоспрей от лихорадки, говорит ему отдохнуть и выпить много жидкости в течение следующих нескольких дней, и отправляет его восвояси, безуспешно пытаясь скрыть свое веселье. Баширу легко думать, что он слишком остро реагирует, но у Одо никогда не было тела, которое могло бы так внезапно восстать против него. Есть еще миллион мелочей. Он потеет. Он кашляет. Он чихает. Ради собственной безопасности его ногти необходимо регулярно стричь. Его волосы не остаются зачесанными назад, по крайней мере, сами по себе. Он сбрасывает клетки кожи. Ресница попадает ему в глаз, причиняя ему боль и заставляя его страшно истекать слезами, пока не будет извлечена с муками. Иногда у него появляются прыщи. Его дыхание пахнет по утрам. Его живот булькает и урчит в любые моменты. Его суставы трещат. Иногда он пускает слюни во сне. Для любого другого это были бы незначительные неудобства, едва ли заслуживающие внимания. Но для Одо каждый из них — напоминание о том, что он теперь чужой в своей собственной шкуре. В общем, его твердое гуманоидное тело — это нуждающийся, непредсказуемый, неуправляемый, неэффективный сосуд. И теперь он застрял здесь.