безразличие

У Акутагавы головная боль чуть ли не с того момента, когда ему приказали вытащить из дна "чудовище", чтоб пополнить ряды мафии. Чудовищем его никто не называл, просто у Рюноске уже нервов не хватает, костяшки в кровь растерты и челюсть на вид железная, так как Акутагава столько раз в день зубы стискивал от злости, что он уже не замечает, как это становится привычкой. Рюноске правда считал себя сдержанным и спокойным человеком, пытался найти компромисс, но с этим сосунком без драк не получается. У него просто бесценный дар. Настолько бесценный, что он может обесценить сильного, кровожадного и страшного эспера, который способен превратить тебя в кусок мяса, но перед этим мальчиком такой дар становится лишь пылью. Он — поистине крупная нажива, и такую драгоценность упускать было нельзя. Но чудовищем для Акутагавы он был из-за другой причины. И нет, не из-за внешности: он выглядел вполне обычным подростком. Он ничем не выделялся и что-то притягательного в нем не было. Пока с ним не заговоришь. Осаму был из тех типов подростков, которых можно бить без всякой жалости, потому что это заслуженно. Осаму был из тех типов подростков, которым хочется свернуть шею и не считать себя убийцей. Осаму был из тех типов подростков, которыми восхищаются и ненавидят одновременно. В яме у него была дурная слава: у пацана мать сдохла как собака в борделе, отец — герой ушёл от отвественности и он воспитывал себя сам. В трущобах, где главное правило — выживать — нет моральных устоев, норм поведения и хоть каких-то границ. Осаму среди этих неудачников считал себя выше, блокируя их бесполезные (по его мнению) дары, с удовольствием питаясь их страхами, заставляя захлебываться в собственной крови. Дазай всю свою жизнь потратил на истязания таких же ничтожеств как он, выживая на краденных деньгах и смешной славе. А слава действительно стало смешной, когда Рюноске без проблем чуть ли не разорвал его в клочья: лезвия настолько быстро и ловко двигались, что Осаму не успевал их касаться. Мелкому на тот момент казалось, что этот бой вечен, а Акутагава всего лишь оценивал способности будущего мафиози. Рюноске был безжалостен и дрался на полную силу: ему было плевать, что перед ним ребёнок, плевать, что у этого ребёнка уже почти вся кожа изрезана, плевать, что останутся шрамы. Осаму держался достойно, но в конце сам поднял руки в знак поражения, выплёвывая кровь. — Ну что ты стоишь? — невозмутимо проговорил подросток. — Убей меня. Рюноске лишь слегка улыбнулся, накидывая свой плащ на тонкие плечи, тыльной стороной ладони касаясь щеки. — Думаешь, я дам тебе такую роскошь? Голос был спокойным и Осаму действительно стало страшно. Так по-детски страшно, что он пытался спрятаться в чёрном плаще, сдерживая рвотные позыва из-за запаха своего искалеченного тела. На тот момент он почувствовал себя ребёнком — обычным ребёнком, у которого нет ошибок.

***

Он без проблем согласился пойти вместе с Акутагавой в портовую мафию: все же наверху гораздо интереснее и ему всегда было любопытно, как живет человеческое общество. В мафию он вступил в тринадцать. Мальчишка не отставал от Рюноске: ходил по пятам, просил всегда быть рядом и даже закатывал истерики перед Мори, потому что хочет только Акутагаву и никого больше. Он избивал репетиторов, рвал книжки, ничего не учил, если Рюноске не находился рядом. Мальчишка хотел показывать свои достижения только своему лучику света, и Мори сдался: Дазай напоминал ему Элис и такое поведение считалось для него забавным. Услышав приказ, Рюноске впервые захотелось убить своего босса, невзирая на свою преданность к мафии. Ему самому было восемнадцать, о каком наставлении речь идёт, если он сам зелёный? Из-за этого чудовища Акутагава пристрастился к алкоголю, сигаретам и лишился своего привычного одиночества: Дазай жил с ним в одной квартире и даже спал с Акутагавой в одной кровати, разрушая все границы старшего. Рюноске такое поведение нервировало: он срывался на мальчишку, проявлял насилие и показывал полное равнодушие к мелкому, но Дазаю будто нравилось выводить его из себя. Рюноске заставлял его слишком рано взрослеть. Дазай не должен привыкать к нему, видеть надежду и цепляться, потому что для мафии это не выгодно. Осаму Дазай должен был стать бойцом, но не личностью. — Мне с вами так хорошо, Акутагава-сан, — жалобным голосом произнес малец. — Вы похожи на солнце. В трущобах я даже представить такого не.. — Заткнись, — жестко остановил его старший, — Эта грязь от тебя никогда не уйдёт, ничтожество. Осаму лишь лучезарно лыбится, нарушая дистанцию. — Время от времени я повзрослею, семпай, — он игриво сощурился, глядя на Акутагаву, — Да, сейчас я слабый мальчишка, — его тон посерьёзнел. — и вы за свои слова ответите. Рюноске смеяться хочется. И вовсе не потому что ему весело.

***

Акутагава буквально учил Дазая всему: языкам, этикету, нормам общества. Помогал развить способность, быструю реакцию, нанимал лучших репетиторов. К шестнадцати Осаму уже поднялся по карьерной лестнице. Рюноске даже не заметил, как Дазай стал выше, окреп и выглядел уже никак не ребёнок, а молодой парень. Он правда надеялся, что Дазай повзрослеет, но этот ужасный характер, ребяческое отношение так и не уходило. Осаму делал все, что хотел, вытворял все, что ему выгодно и не выполнял то, что должен. Слушался он только Акутагаву, и старшему из-за такой преданности становилось действительно страшно. — Почему ты не слушаешься Мори-доно? Осаму весело отвечал: — Вы только достоины моей любви. — Ты должен делать это из-за долга перед мафией, глупец. О какой любви речь идёт? Акутагава строил из себя дурочка, не придавая никакого значения к признанию. Рюноске страшился этого больше всего. — О моей любви к вам, — Дазай приблизился, — Такой отвратительной и мерзкой. Акутагава фыркнул. Ничего не ответил, показывая своё полное безразличие, а Дазай лишь грустно улыбнулся. Ему тогда было пятнадцать, и Рюноске понял, что настоящий кошмар только начался. Акутагава не читал ему лекции о любви, женщинах, не хотел показывать, что все понял. Перед Осаму лучше молчать. — Ненавижу Мори-сана. Когда я стану боссом мафии и буду всеми тут управлять словно марионетками, — Дазай отстраняется и холодно продолжает, — Вы будете моей самой любимой.

***

Рюноске не ненавидел Дазая. Всё-таки он его вырастил, испытал к нему положительные чувства как к ученику, но как к человеку — нет. Пытался не нарушать границы, но Дазай сам их разрушал, не контролируя себя. Если с тринадцатилетним пацаном было легче, то с шестнадцатилетним подростком не было никаких шансов. — Сейчас я бы взял вас силой, но я хочу не только ваше тело. Рюноске лежал на больничной койке: весь перебинтованный, уязвимый, с потерянным взглядом. На лице — гримаса боли. Дазай навалился на него, укусами терзал шею и грубо целовал. Акутагава не сопротивлялся — сил не было, а единственное решение — просто ждать. Старший знал своего ученика, на какие безумства он способен и как может далеко зайти. А Дазай способен на все. — Акутагава-сан, почему вы такой сладкий? Дазай жадно всасывал кожу на шее, освобождая её от бинтов. — Прекрати, — стальным голосом произнёс он. — Немедленно. — Я не могу. — Это приказ. Осаму прекращает, но не уходит. — Я сделаю так, что вы сами захотите впустить меня в своё тело, семпай. Он засыпает на его груди, доставляя дискомфорт, а Рюноске лишь устало вздыхает. — Глупый мальчишка. Он и правда доставлял: грудь болела из-за чужого тела, вся ночь казалось для Акутагавы пыткой — эта миссия буквально его переломала. Рюноске не отталкивал и не кричал о помощи. Ему нельзя. Он себе сам уже ничем не поможет. После выписки Дазай словил счастливый билет — пользуясь беспомощностью учителя, он без всякого стыда и совести позволял себе многое: трогал, целовал, кусал, рычал от удовольствия как изглодавший зверь. Акутагава закрывал глаза на его выходки. Слишком рано. Дазай стягивал с него одежду, касался там, где недозволенно. Пальцы двигались внутри медленно, нежно, а после его движения становились грубее. Рюноске утыкался куда-то в ключицу и ничего не делал. Слишком рано. — Если любовью не получается, то ненавистью возьму. Акутагава смотрит на него как на убогого, и Дазай решает остановиться.

***

Рюноске все эти дни проводит перед ноутбуком, укутавшись в одеяло. На столе много упаковок от лапши, окурков и бесполезного хлама, который убирать никто не хотел. Акутагава чувствовал себя более спокойно все эти дни, не обращая внимание на многочисленные укусы, которые были словно клеймом на его теле. Рюноске привык к тому, что им пользовались. Дазай улыбается по счастливому, обнимает со спины и кладёт подбородок на плечо. — Я не хочу, чтобы вы выздоравливали. Акутагава хмыкает, не отрывая взглядаю от экрана. — Каким был идиотом — таким и остался. — раздраженно произнёс старший. — Ваше тело принадлежит только мне. Если нет, то я переломаю вам все кости. Осаму проводит носом по шее, царапает кожу под кофтой и Рюноске неосознанно откидывает голову назад, давая доступ к шее. Дазай ставит очередной засос, очередной раз целует, очередной раз даёт Акутагаве повод злиться. — Когда ты уже повзрослеешь? Рюноске злился на себя, зарываясь пальцами в непослушные волосы.

***

Роль няньки закончилась именно на тот момент, когда босс положил глаз на Осаму. Акутагава был только этому рад и вздохнул с облегчением. Задания им будут давать разные, и контакт с ним будет минимальным. — Ты хорошо воспитал его, Рюноске-кун. Акутагава кивает в знак уважения и собирается уходить, но Мори закрывает его в клетке. — Сообщишь ему об этой новости сам. Боссу перечить нельзя: не слушаться его приказов тоже и переспрашивать, ведь в мафии учат понимать все с первого раза. Рюноске лишь криво улыбается, сжимает кулаки и сглатывает, когда Мори подходит к нему, хватает за шею и грубо прижимает к столу. Акутагава чувствует во рту вкус железа, боль в рёбрах и в своём сердце. — Я разве позволял тебе уходить? — Не позволяли. Рюноске — сильный эспер, послушная псина, не имеющая никаких целей и желаний. — Я позволял тебе давать Дазаю мечтать? — Не позволяли. — Тогда почему он до сих пор смотрит на тебя по-другому? Акутагаве хочется в собственной крови захлебнуться, но не отвечать своему чудовищу. — Как я смотрел на вас? Смотрел. По-глупости влюбился, будучи ребёнком, но сейчас у него даже ненависти нет. Огай был первым у него во всех аспектах, хоть и Рюноске не соглашался. Акутагава не любил его как мужчину, больше испытывал платоническую любовь, восхищение или нездоровую зависимость, от которой он расплачивался сорванным голосом, стертыми коленками и синяками по всему телу. Один раз он запутался в своих чувствах: думал, что так правильно, что так должно быть, и что ему понравится. Но ему это никогда не нравилось. У Акутагавы души нет и физического облика — тоже. Он в себе все убил, чтоб хоть как-то продолжить своё бесполезное существование, карабкаясь по стенам своей беспомощности, но снова и снова падал в безграничную яму своих ошибок. Мори больше шею не сжимает, но как-то противно улыбается. Акутагава в таком же положении остаётся и произносит ни звука — такого права у него нет. — Ты должен убивать в нем надежды, Рюноске. — шепчет Огай, наклоняясь к его лицу, — Видел бы ты, как со стороны это смотрится. Одним словом — мерзость. Рюноске отворачивается — и тут же тихо всхлипывает, когда Мори грубо и резко снова поворачивает его лицо к себе, сжимая челюсти. — Однако, я понимаю его. Вставлять в тебя член и кончать в твоё тело — сплошное удовольствие. Наверно надеешься, что он и правда в тебя влюбился? Рюноске, ты настолько глупый? Продолжай. — Посмотри на себя: слабая, тощая, ни на что негодная скотина. С того боя у тебя до сих пор раны не зажили, разве это не является подтверждением того, что ты — бесполезный кусок дерьма? После его сладких речей потек, как сука? Раньше бы Акутагава отрицал это: кулаками, криками, защищая свою честь, а после задыхаясь от боли из-за мощных толчков, но сейчас — это просто бесполезно, так как Рюноске действительно плевать. Он прекрасно знал, что этими словами Огай добивался. Его голос был ровным — никакой злобы, ревности или других чувств. Полное безразличие. Акутагава — сплошная сталь . Нет ни слез, спертого дыхания, страха или злости. Он просто смотрел прямо в глаза, разглядывая своё отражение, сравнивая себя с бездушной куклой. Даже не трупом, так как Огай его за человека не считал. Рюноске, ты действительно думаешь, что влюблен в меня? Тебе всего-то тринадцать лет. Расскажешь, когда это почувствовал? Акутагава-кун, сегодня я хочу показать, как на самом происходит процесс любви. Только потерпи немного. Хочешь почувствовать себя взрослым? Рюноске-кун, может хватит быть таким громким? Я люблю тихих и терпеливых мальчиков. Ты же сделаешь это ради меня? Тебе уже пятнадцать, а ты за эти два года до сих пор не научился расслабляться, слишком сильно сжимая мой член внутри себя. Тебе так нравится, когда я тебя рву? Акутагава вспоминает эти слова каждый раз, когда Огай так сильно близко к нему, словно переживая это снова и снова. Его тело в такие моменты реагирует по-разному — либо оно перестаёт дышать, защищая себя — либо у Акутагавы встаёт член. Сейчас, к большому счастью, Рюноске просто не дышит. Ну или к большому сожалению. Юноша никак не может разобраться, чего действительно хочет его тело и он сам. От каждого прикосновения Мори он тёк как последняя портовая шлюха, но после изнасилования секса ему хотелось застрелиться. И не потому что это неправильно, стыдно или подобная брехня — Рюноске нуждался в этом, как в героине. Он желал, чтоб его ломали, трахали, плевали ему в лицо. Чтоб Огай вгонял свой член до основания, разрывал его изнутри, шептал, какое он ничтожество — и все это для того, чтоб снова хоть что-то почувствовать. Он хочет вернуть себя и своё тело. Он хочет снова стать тем тринадцатилетним мальчиком, которому не все равно на себя. — У вас новый одеколон? — Акутагава поддаётся вперёд, проводя кончиком носа по шее, жадно вдыхая. — Противный запах. — Избавься уже от Осаму. — Огай улыбается, всем видом показывая, что ответом Акутагавы доволен. — Любым способом. И возвращайся ко мне. Рюноске хмыкает и сводит ноги вместе, продолжая лежать на твёрдой поверхности. Акутагава проводит пальцем по нижней губе Огая, слегка оттягивая и царапая ее. — Почему вы меня не трахнете прям здесь? Юноша задал бы более правильный вопрос: почему ты, ублюдок, не убьешь меня прямо здесь? Но Мори и по глазам все понимает. Акутагава никогда его не хотел, не желал искренне, не раздвигал перед ним ноги только потому что хочет секса. Огай был свидетелем всех стадий принятия этого сломанного мальчишки и сейчас он добился того, чего желал — подстилку, готовая на все. Покладистую милую игрушку. Те отчаянные попытки мальчишки что-то доказать он хотел забыть, заполняя свой мозг только тем идеалом, который находится перед ним сейчас. — Кровать — лучшая мебель для того, чтоб заняться любовью, не считаешь? Акутагава прикрывает рот и начинает кашлять, буквально харкая в ладонь кровь, отворачиваясь от Огая, прижимая колени к груди. Внутри поселилась тупая и режущая боль — он не переставал кашлять, пачкать дорогущее чёрное дерево кровавыми сгустками и слезами. — Ты проиграл, Акутагава. Он слышит нотки разочарования и звук хлопающей двери. Теперь ему можно кричать.