Змей Огненный

- Опять опоздать изволил, Басманов. В ответ на эти укоризненные слова огненный шар, плясавший почти перед самым носом почтенного Елисея Бомелия, вдруг рассыпался искрами, оставляя вместо себя красавца юношу в отороченном мехом и украшенном затейливыми обережными узорами темном кафтане. Алый пояс не по правилам училища чародейского повязан, кудри черные разметались, как от ветра, в глазах аметистовых - огневые отблески играют, словно туда переселились колдовские искры, не желая гаснуть. - Прощенья просим, - ученик низко поклонился, но раскаяния ни в лице его, ни в улыбке, вовсе не было - И правда, задержался я. Бомелий не стал спрашивать - где. Хоть и недавно он гостит в Колдовстворце, а всё же про Федора Басманова знает так много, точно сам его первые обереги плести учил. Красавец Федор, из старинного рода чародейского - то и дело заманивают его к себе будущие чаровницы да волховницы. То в Догоду поиграть, то заговор нашептать, что к завтрашнему дню заучить надо, а то и сами просят с ученьем помочь. Как-никак, пляскам чародейным в Колдовстворце на особицу обучают, а уж Федора Басманова тут никто еще пока переплясать не мог. Елисей вздохнул: - Молодость... Не думай, Федор, что не разумею я. Сам когда-то молод был. Только и ты вспомни, что для твоего же блага я тут задерживаюсь. Сам ведь ты просил, чтоб обучил я тебя особо, а времени у нас уже мало. Отбываю я скоро, Федор. Да и ты тоже. Федор только кудрями тряхнул. Знает - любой другой учитель за такое поведение давно уж розгой бы отходил перед всеми, чтоб неповадно было. Да то ведь какой учитель - магл, как любит говаривать Бомелий. Тот, кто волшебств отродясь не ведал, и с того от них шарахается. В Колдовстворце же порядки другие. Никогда тут на учеников руку не подымали, наказанья такие для рабов придуманы, а из того, кто волшбе обучается, раба творить - грех большой. Так и сила, от рожденья данная, угаснуть может. Свободен дух чародея быть должен - про то и в уставе школьном сказано. Однако же, и Бомелий прав. Всего ничего осталось ему ученикам рассказывать о зельях заморских, да о ядах самых зловредных, какие лишь зельями теми победить и можно. И Федору недолго учиться осталось. Шестнадцать годков уже, на Наума Грамотника и ученье кончит... Вздохнул Федор, улыбку, ровно свечу на ветру, вмиг пригасило. - Твоя правда. Уходить уж скоро, - вздохнул, огляделся кругом, словно сейчас уже со стенами этими прощался. - Не хочешь уходить, Федор? Басманов так и вспыхнул. Глаза у Елисея ровно булавки - остры, в один взгляд до самого сердца доберутся, тайные мысли выглядят. - Рад, что доучился. А уходить и правда не хочется. Батюшка враз в оборот возьмет. Я-то уж знаю - в палаты царские меня прочит, всю силу мою себе на пользу, врагам на погибель хочет пустить. Чтоб ближе Басмановых никого к государю не было. Да то дело - что лёд весенний, ненадежное, близ государя-то нынче и люд обычный, волшбой не отмеченный, такую силу заимел... Опричнина! Донос да сабля сильней заклятий ныне стали, а царь-батюшка, слышно, ох, нравом крут... И моргнуть не успеешь, как на кол, либо на костер. - Близ царя и другие опасности есть, - заметил Бомелий. - Оттого ты и здесь, чтобы избегать их научиться. В чашу проще простого яда подмешать, а то и зелья приворотного, - улыбнулся Бомелий невольно. - Тебе, Федор, и этого опасаться стоит. А про зелья приворотные ты и сам уже знаешь, что с них бывает. О той, к кому приворожило только и думать будешь, не ты, а она уж будет хозяйка и мыслям, и речам твоим. Тогда лишнего сказать недолго, а в палатах царских слово неосторожное верней яда губит. - Это верно, - кивнул Федор согласно, и в тот же миг прежняя улыбка вернулась на уста его. - Про яды - верно. А вот о зельях приворотных напрасно тревожишься - не мне их опасаться. Топнул ногой - и вмиг там, где стоял молодец, лишь искры жаркие замелькали, свернулись в клубок огненный. Лишь усмехнулся Бомелий, глядя, как пляшет-красуется перед ним страх и сладость девичья и вдовья - сам Змей Огненный. - Сам любого зачарую, голову вскружу, сердце измучу мечами сладкими, - голос звучит из пламени самого. - Доля моя такая. Никто не устоит. Да вот хоть и сам ты... Кем, скажи, обернуться мне? Той ли боярыней аглицкой, что тебя из темницы вызволила? - Ох, Басманов... Гляди, не забывайся! - блеснули глаза волхва заморского, как молнии. Рукой махнул. - и сызнова на месте Змея Огненного Басманов стоит, голову клонит. - Прости, прости... И впрямь, забылся я. Суровит брови Елисей, а всё ж видно - не гневается. Что ни говори, Басманов рода своего древнего, чародейного, не опозорил. Много в Колдовстворце отроков и отроковиц ведовству обучается, а не каждый может, ученья не окончив, Змеем Огненным, летуном оборачиваться. - Прощу, ежели наконец к ученью приступим, - смягчился Бомелий, указывая на стол, где травы да порошки были в строгом порядке разложены. - Изволь без ошибок проименовать, Федор. - Где ж тут ошибиться? Вот - любисток, вот ложечница, а это, - будто смешок удержал Басманов, - трава чихотная. - Верно. И травы сии применяемы для настоя смутительного и дурманного, в голове производящего круженье, а в душе поселяющего горячность и опрометчивость безрассудную... Слушает Федор, запоминает прилежно. И верно, прав Елисей - ядами частенько ближние люди царские да княжеские недругов изводят. А за зельями теми лихими к кому ж идти им, как не к Елисею Бомелию? Лекарем царским стал с недавней поры, да как не понять, для каких дел по правде он государю надобен. И ежели поднесут Федору чашу с настоем смутительным, аль с зельем вредящим, ядовитым - знать о том надобно до того еще, как чашу в руки взять, не то что к устам поднести... А всё ж про себя думает Федор - самому ему других трав более всего опасаться надобно, не дурманных, не ядовитых. Проследить придется, как окажется он в палатах государевых, чтоб не водилось там горечавки овечьей, да чемерицы, да ириса, да донника, в русальную неделю собранных. Окатиться государю отваром их - и навек забудет он, Федор Басманов, чаровник, Змей Огненный, к нему дорогу. Да и мордвинника чтоб не было, сия трава для Змея Огненного крепче тына неперелазного. А без того - не бояться ему ни опричников, ни даже государя самого, Ивана Васильевича. И к нему проторит Федор путь-дороженьку - свою, не ту, что батюшкой указана. И близка та дорога будет. Не придется ему в небе мелькать снопом огненным, рассыпаться искрами над печной трубой - жданным, званным придет в опочивальню царскую. Усладит он государя речью лебединою, заиграет ретивым сердцем, затомит в горячих объятиях; растопит он, уста царские поцелуями медовыми, сахарными. И не уклонится государь от ласки его, сам попросит, сам пожелает. Ведь кем захочет государь, тем Басманов пред ним и явится. Да вот хоть царицей покойной Анастасией, по которой до сих пор тоскует жестоко Иван Васильевич, сам дорогу Змею Огненному пролагая. А может статься, что и в своём облике истинном Федор Басманов ему полюбится. Ведь и вправду - кого ж сыскать государю краше него?