* * *
– Странник, – осторожно обратился Фанк к начальнику, вытянувшись по струнке, но спрятав за спиной руки – через позу как будто бы проявлялась личность мужчины: его решительность в том, что касается дела, каким-то парадоксальным образом сочетающаяся со смущением. Сердце Странника непонятным для него самого образом смягчилось при мысли об этом. – Разрешите обратиться. – Разрешаю, – бросил Странник, убеждаясь перед зеркалом, что его воротник, как всегда, предельно застёгнут и волосы лежат как положено. – Вы выглядите... усталым. Что-то случилось? На миг Странник замер, повернувшись к Фанку, который, очевидно, уже пожалел о том, что задал столь личный вопрос. Странник умел смерять собеседников поистине особенным взглядом – нечитаемым, а оттого и тревожащим, поскольку общая тяжесть в выражении лица делала этот взгляд зловещим. Странник смотрел так всегда, но в моменты молчания это, возможно, особенно напрягало. – Плохой день, – кратко пояснил Странник. – Подготовьте мою машину. «Спасибо за заботу, Фанк. Я ценю это. Это напоминает о доме...» Так Странник подумал, но, разумеется, не сказал.* * *
Какой бы грязной и безнадёжной ни являлась эта планета, в ней не было места гаже, чем зал, где собирались Неизвестные Отцы. Истинного усилия стоило удержать лицевые мышцы от стремления сморщить нос и скривить губы, выражая своё омерзение к этой ухоженной и выглаженной, но гнилой компании, к этому помещению, что, несмотря на свой минималистичный лоск, было хуже любого загаженного туалета... Сегодня сдерживаться оказалось особенно непросто. – Что-то оппозиция в последнее время помалкивает, – томно промурлыкал Папа. Чем ласковее звучал его голос, тем больше в нём крылось угрозы и недовольства. – А ведь нам очень не помешало бы отвлечь народ от, так скажем... иных проблем. И наших скро-омных дел, – на запястье Папы бесстыдно сиял новый часовой механизм – цифровой, но изысканный. Но ему было явно этого мало. – В последнее время и ты притих, Умник. Почему не предлагаешь план? – Я?.. – до такой нелепой степени растерянно переспросил государственный прокурор, что Странник бы точно прихмыкнул от презрительного веселья с шайкой отребья – если бы был хоть сколько-нибудь весел. – Ах, да... Кхм-м. Спасибо, что дал мне слово, Папа, ведь я как раз собирался предложить... А не пошевелить ли мне кое-кого из хорошо знакомых мне лиц, что вращаются в этих... кругах? Есть у меня пара идей, одна лучше другой – и все они весьма действенные. Отцы, кажется, повеселели ещё больше, а Странник едва не закатил глаза – вот же Умник... Ну прирождённый мастер вертеться – и умудряется же балансировать между невыгодно неприкрытой уязвимостью и почти что феноменально непробиваемой гордостью. Странное сочетание. Именно оно делает его тем, кого никогда не стоит окончательно списывать со счетов. – Пошевели уж, – как-то по-доброму, тепло отозвался Шурин, – булками. И все, включая Папу и исключая Умника со Странником, с отталкивающим жестоким радушием посмеялись – и Тесть, прищурив холодные глаза, и Свёкор, обнажая свои маленькие и острые, как у мелкого лощёного хищника вроде ласки или горностая, зубы, и Шурин, играя густыми бровями, и Деверь, постукивая по столу большим пальцем. И все они раздражали – самодовольные варвары, глупцы, ничего не знающие и ни за что не несущие ответственности, паразиты на теле общества, существующие по принципу «после нас хоть потоп». Умник как-то затравленно, безрадостно улыбнулся, но, встретив насмешливо-мрачный взгляд Странника, сам помрачнел, не скрывая обиды и раздражения. Так-то лучше. – А ты чего воды в рот набрал, Странник? – бархатистым, ничуть не сорвавшимся от смеха голосом обратился Папа к тому, кто хотел слышать этот голос куда меньше, чем остальные присутствующие. – Как продвигается твоя работа над обезболивающим? – Она продвигается, – без заискиваний и попыток быть дружелюбным ответил Странник. Папа приподнял брови. – В самом деле? В какую же сторону? – В верную. – А ты ничуть не боишься продвинуться в сторону двери, Странник? Когда исключительные люди становятся более высокомерны, нежели полезны, им... как бы это сказать? Находят замену. Отцы больше не смеялись. Их Дети тоже помалкивали. Умник облизнул пересохшие губы, переводя встревоженный жгучий взгляд со Странника на Папу. Сделалось тихо и неприятно. Странник знал, что это скорее блеф, чем реальная угроза, ведь Папа чётко осознавал, что он незаменим – он скорее пытался напомнить, что он тут главный, потрясти своим авторитетом. Рядовая ситуация. Обыденная ситуация, изящно и без позора выпутаться из которой ему помогла бы загадочная усмешка и пара слов – и вот плечи Папы расслабились бы, как разгладились напряжённые брови его цепных псов, а Умник, смешной в своей бессильной досаде, втянул бы воздух носом и снова стал поводом для плоских шуток. Давно изученный и рабочий сценарий, которому Странник последовал бы, конечно же, если б не одно «но» – он был зол. Зол по-настоящему. Он хотел спать, хотел оказаться на улице, жадно вдохнуть глоток-другой загрязнённого смрадного воздуха, что куда лучше этой духоты, создаваемой обществом вершителей местной истории. Разум его повторял – это их история, их проблемы, и подходить к ним нужно со всей осторожностью, непредвзятостью, подходить бесстрастно и отрешённо... Стоило бы, да уж... Но, стоило Страннику встретить взгляд Папы, спокойный и наглый взгляд человека, что уступает ему во всём и считает, что вправе поступать как ему заблагорассудиться, разум дал сбой. Злость вскипела и вспенилась, заполняя собой всё пространство внутри. Попросилась на волю. И Странник не отказал ей. Не испытывая ничего, кроме некой торжественной обречённости и безграничной силы, он поднялся из-за стола и в один прыжок, будто дикая кошка, оказался на нём. В один тигриный прыжок очутился около Свёкра и Шурина, которых схватил за шеи – и те, не успев понять, что происходит, рухнули на пол с переломленными позвонками. Странник пробежал по стене, лёгкий и смертоносный, словно паук, и вот уже Тесть рухнул следом без признаков жизни, и все эти люди, что остерегались его, но представить себе не могли, насколько же он превосходит их, не успевали ни защититься, ни даже пискнуть. Папа остался "на сладкое". Он уже понял, что дело дрянь, и достал пистолет – первая пуля обожгла Страннику плечо, зацепив ткань кителя, а вторая вошла в аккурат над ключицей – и Странник глухо зарычал, как рычит зверь, которого раздразнили, ударенный обречённым оленем волк, и, бесшумно подняв своё не так давно покинутое кресло, с размаху пробил им гладкую безволосую голову. – Масса... – произнёс было Папа, но так и не успел договорить. Его пухлые губы дрогнули и навсегда замолкли. Стало тихо. И Странник впервые за долгое время почувствовал себя лучше. Когда он открыл глаза, все присутствующие были мертвы – кроме Умника. Умник сидел, будто намертво вросший в кресло, и сжимал кулаки, прижатые к груди, в бессмысленном подсознательном желании оборониться, не имея на то никаких возможностей и прекрасно об этом зная. В обычно смуглом лице его не было ни кровинки. Ему повезло. Не будь он козлом отпущения в этот вечер, будь он поязыкастее в этот конкретный час, будь он... А впрочем, Странник не мог знать наверняка. Он знал лишь то, что освободился от страшного груза и в то же время нарушил все правила – как собственные, так и общечеловеческие уставы землян. Он знал лишь, что провалил задание, и расхлёбывать эту кашу ему придётся долго и тяжело, но в то же время он просто не мог не радоваться этому больному, какому-то мрачному покою. И тишине. Тишину нарушил хриплый, севший от паники голос Умника. – Почему?.. – только и сумел жалобно пролепетать он. И тут же затих, замер, будто надеясь вновь сделаться незаметным, когда Странник мерным чеканным шагом начищенных сапог подошёл к нему. Подошёл ужасающе близко. Добела сжатые губы скривились в усмешке, и Странник ответил: – Ты моя маленькая почемучка. А затем вновь стало тихо. *Дополнение: Какое-то время Странник безмолвно стоял, сжимая переносицу между указательным и большим пальцами. – Даже у лучших из лучших бывают плохие дни, – устало прорычал он, и Умник нервно встрепенулся, наконец приходя в себя. Он не мог поверить в произошедшее. Не знал, что и думать – о ситуации и о Страннике, что оказался не просто опасным человеком и тёмной лошадкой – всесильным убийцей, самим воплощением смерти... И сумасшедшим. Скорее всего, сумасшедшим. Гибельно зачарованный, нетвёрдо стоящий на ногах, Умник нерешительно просеменил к нему. Терять было нечего. Можно было, конечно, потерять жизнь, но это зависело исключительно от милости или немилости Странника. Странника, которого Умник боялся и желал видеть на своей стороне, ненавидел, презирал – и всё же всегда отдавал ему должное. Вопросы множились в голове – кто он всё-таки такой? Почему сохранил ему жизнь?.. Это и пугало, и льстило. «Ха, это что же, синдром заложника?..» Так думал Умник, но не говорил ничего – только обнял Странника на свой страх и риск, скованно и несмело, и, удивительное дело, Странник в каком-то обезоруживающем бессилии прижался лбом к его плечу. – Ну чего же ты, милый, как же ты так... – начал приговаривать Умник, гладя это чудовище по волосам. В неясном восторженном ужасе – страхе за себя, беспокойстве о Страннике и о будущем (последнее пока прорезалось едва-едва, так как поверить в произошедшее до сих пор было непросто), вне себя от гордости, волнительной и сладкой, от осознания того, что этот свирепый безжалостный хищник успокаивается в его руках, и он, Умник, похоже, единственный, кто способен его приручить. Но, стоило Страннику тихо вздохнуть, Умник вздрогнул от подступившей к нему волны страха – м-да, очевидно, об укрощении хищников думать рано. Но можно порадоваться выходному.