Тоска

      Бывает такое время, когда словно зависаешь над долгим мгновением собственной жизни и пытаешься понять, что ты сделал, чего достиг, куда пришёл и как. Словно бы не в своём теле смотришь кино. Ты рад за персонажа, разочарован или со стыдом хлопаешь себя по лбу, потому что в той ситуации очевидно можно было поступить иначе и прийти к концовке поприличней. Но ты не любишь того, кто находится перед тобой, настолько, чтобы искренне сопереживать ему. Он дурак. Он стучится в запертые двери, но стоит перед открытыми, не в силах повернуть ручку. А ты же знаешь, как лучше. Но всё стоишь и смотришь.       Я был в одном из таких моментов, когда стоял в коридоре и выжидал звонок. Весь день ещё с утра вдруг завертелся вокруг одного запланированного события, как бы я не пытался заставить себя попуститься. Я готовил завтрак — и считал, сколько осталось до восьми вечера. Занимался дистанционной рабочей сменой — и считал. Разогревал обед — и считал. Что бы ни делал, моими вечными спутниками были циферблаты, будь то настенные икеевские часы в гостиной над телевизором или виджет на экране айфона. Медленно, но неумолимо время всё же двигалось. И теперь, видя на часах без десяти восемь, я бессмысленно, но остервенело в очередной раз перемывал кости сам себе.       Без трёх минут восемь раздался дверной звонок, и я тут же повернул замок, не спрашивая, кто за дверью. Механизм щёлкнул.       Дверь отворилась, и в квартиру тут же зашла, скромно поздоровавшись, маленькая девочка.       — Здравствуй, дорогая, — улыбнулся я. — Папа-то где?       Что это за ощущение, когда не приходится ждать, пока тебе откроют? Каково осознавать, что открывший дверь идиот стоял там ещё до того, как ты к ней подошёл? Сейчас ты мне и расскажешь.       — Здесь-здесь, — знакомая лохматая макушка мелькнула снаружи. — Ща я зонт стряхну, у вас тут хрен припаркуешься, а на улице льёт как из ведра.       Настучавшись зонтом об угол, он, наконец, явился. Мой друг детства — Стэнли Марш, собственной персоной.       Стэн пожал мне руку, наступая на задники затасканных промокших кед и стаскивая их с ног. Хотел было пройти дальше в коридор, но опомнился и всё-таки прибрал беспорядок, поставив свои кеды возле коврика, и на секунду задержал взгляд на стоящей рядом обуви: моих начищенных туфлях и чуть поношенных найках на размер меньше. А потом, не отрывая взгляда от пола, повернулся, чтобы помочь дочери, явно запутавшейся в собственных шнурках.       — А… Он здесь? — спросил Стэн. Кажется, шнурки дочери были завязаны морским узлом, не меньше.       — Нет, работает сегодня.       — А.       С его плеч спало тяжёлое оцепенение, и он развязал, наконец, малышке кроссовки.       Но дело было вовсе не в шнурках. Я легко читал такие моменты, а он и не прятал. Да и если бы захотел спрятать — не смог бы, я неплохо чувствую, когда он врёт или не договаривает.       Я до сих пор помню его лицо, когда мы где-то под конец университета болтали по фейстайму, смеялись, и тут вдруг за моей спиной появился Майк и, проходя мимо на кухню, буднично поцеловал меня в щёку. Стэн замолк, и тяжёлый процесс сопоставления фактов явственно отобразился в его глазах.       — Я помню, что ты говорил, что начал встречаться с кем-то, но… У тебя парень? — что-то было смешано с недоверием в этом тоне, но я не понял тогда, что именно. Стэн выглядел так потерянно, что меня это даже насмешило.       — Да, что тебя удивляет?       — Думал, я знаю тебя как облупленного, оказалось, нет, — с трудом нашёлся он.       — Так сложились звёзды, — я повёл плечами, сгоняя напряжение. — Познакомились полгода назад в общественном центре. Он тоже еврей, как оказалось, у нас много общего. Он хороший.       — Ты бы другого человека и не выбрал, но… Нет, в смысле… Ты прям собираешься игнорировать этого слона в комнате? — глухим голосом спросил Стэн.       Да, собираюсь.       — А какие проблемы?       — Ты давно… Как давно?.. — было забавно, как он пытался сформулировать вопрос.       Сколько себя помню, чел. Вот настолько давно. Ох, нет, неверная формулировка.       Сколько тебя помню. Всё равно отличие по срокам минимальное.       — Людям бывает нужно время, — уклончиво ответил я.       Время, чтобы понять, принять и отпустить.       — Ясно.       Стэн затих, глядя куда-то за экран, отстранённо почесав заросший щетиной подбородок и неловко запустив руку в волосы. А я знал, о чём он думал. Когда меня завело на гейскую тропу, почему не рассказал про парня сразу, почему не рассказал вообще ни о чём? Каким образом и когда лучший друг вдруг изменился до неузнаваемости?       Если бы я вёл дневник, я бы написал: дорогой дневник, я нашёл парня. Он красивый, милый, умный, идеальный. Он не из Южного Парка и не похож на Стэна. Пришла нормальная жизнь, и мы больше не будем предотвращать концы света и строить лестницы в небо.       Давно, Стэн.       — Слушай, мне тут рабочее письмо пришло, — настало время включить артиста, судя по всему.       — Да-да, конечно, — он засуетился и подобрал телефон со стола. — Давай, не буду отвлекать.       — Давай, увидимся. Мэри привет! — только и успел произнести я, прежде чем он скомканно попрощался тогда и повесил трубку.       Неужели это настолько шокирующая новость для него? Знал бы, придумал бы что-нибудь. Эх, дежурный привет девушке он наверняка передать забудет.       Он приходил с ней, тогда ещё просто своей девушкой. Я, буду честен, ещё перед свадьбой был удивлён, что в итоге это оказалась не Венди. Но я помню её свадьбу, потому что мы оказались приглашены. Вернее так, она пригласила Стэна, а меня он взял как «плюс один», указанный в приглашении. Один он не хотел переживать этот сомнительный экспириенс: ох, как он скривился, пересказывая слащавое письмо, в котором писавшим было вылизано каждое слово, а дизайнером — каждая завитушка. Не знаю, Картман просто не хотел меня видеть там или это был хитрый план, чтобы Стэн обязательно притащил меня посмотреть, как он красуется, и чтобы мы оба не привели лишних людей, которые могли бы выбесить «его высочество». Празднество было, конечно, пышное, но отделаться от того, насколько не в своей тарелке мы себя чувствовали, не получалось. Одно в этом вечере было однозначно хорошо, но это обстоятельство раскрылось уже впоследствии — кажется, я в последний раз в этот день видел Картмана.       А Венди, она… Ей всегда был нужен кто-то поамбициозней Стэна, но это так долго длилось, пусть и с перерывами, что я готов был поверить, что всё по-настоящему. Но это мелким он горы сворачивал. Но чем старше он становился, тем больше переставал походить на главного героя истории и стал отходить на второй план. И тогда как она становилась уверенней, ставила новые цели и добивалась их, оставляя его позади, он привыкал к тому, чтобы там и оставаться. Сначала он стал чаще забивать на домашку, потом перестал мечтать о том, чтобы поступить в университет в другом штате и сузил круг поисков до нашего. Потом и вовсе думал о том, чтобы остаться в Южном Парке. Я старался его вытянуть, но учёбы было слишком много — я собирался выучиться в приличном университете, а не в этом захолустье. У меня был чёртов план. Найти время разом на всё было просто невозможно.       Под выпускной они с Венди окончательно разошлись, но она из жалости пошла с ним на праздник. Мы хотели попытаться его как-то порадовать, да и поприкалываться напоследок тоже стоило. Мы с Кенни и Картманом тогда самую малость подмешали результаты, и они стали королём и королевой бала. Бебе и Клайд совсем чуть-чуть не дотянули. Венди светилась, как начищенный четвертак, а Стэн… У меня сердце упало, когда я увидел его пустой взгляд. Кажется, ему это было уже совсем не важно, но его можно было понять.       Его было не вытащить до самой прощальной вечеринки, которую затеял Токен, когда все разобрались с поступлением. Туда Стэн явился неожиданно ошалело-радостный, со всеми общался и чересчур много пил. До сих пор виню себя за то, что не притормозил его, не заметил раньше, что он превысил свой лимит. А когда я предложил ему проветриться, и мы оказались на улице, он с трудом произнёс: «Бро, только ты обо мне заботишься, я так тебя люблю», и поцеловал меня. Отстранять его не хотелось, но пришлось. Было обидно, словно мне дали подержать чужой кубок за первое место, хотя пришёл я последним — это было красиво и приятно, конечно, но не было правдой. По пьяни Стэн был способен на разное, а слова «я тебя люблю» я слышал от него бессчётное количество раз за всю свою сознательную жизнь в самых разных обстоятельствах.       Я без труда заболтал его, пряча трясущиеся руки, но пообещал себе, что если замечу, что на трезвую голову он будет выглядеть так, словно был серьёзен, я воспользуюсь шансом. На следующий день я уезжал. Он провожал меня так, словно ничего не случилось, помятый и едва отошедший от похмелья. Он обо всём забыл. И на этой ноте я уехал в Джерси.       Там я поступил на юридический. Новая жизнь немного вскружила мне голову, я даже провстречался на первом курсе полгода с первой же девушкой, которой понравился, но всё это время ощущал себя предателем непреложного чувства, которое уже слишком долго в себе хранил. Устав от моей отстранённости, она предложила разойтись, и я без зазрения совести согласился. А потом встретил парня, который почему-то уцепился за меня и не оставил. Да и к тому же, какой смысл жить прошлым? Никто не выдавал мне инструкции с текстом «тебе только с ним будет хорошо». А если бы и выдал, то с чего бы? Хотелось назло всему уже начать жить хорошо. Ну, я и привязался к этому парню, отдалившись ещё на шаг от старой жизни. Поступив и переехав на время учёбы так далеко, я со многими потерял связь, уходя с головой в университетские предметы. Да и зачем было хранить эту связь, если мы уже вряд ли увидимся? Жизнь в Южном Парке вдруг стала настолько «не-моей», что даже казалось, я начинаю о ней забывать, начинаю отдалять себя от неё, открещиваться, словно и не со мной это было вовсе. Вокруг были новые люди, новая учёба. Новый город, нормальный город, а к хорошему быстро привыкаешь. Я и привык, потому и решил не возвращаться в Южный Парк, когда у меня была такая возможность. Но Майк после учёбы собирался в родной Дэнвер, и судьба завела меня сюда вместе с ним. Стэн там же и отучился, воспользовавшись спортивной стипендией для поступления. И в начале второго курса встретил Мэри.       Я почему-то думал, что она будет полной противоположностью Венди, но нет, она оказалась такой же железной леди со стальным характером, знающей абсолютно всё, строгой, но справедливой. Я не так много о ней знал, но такое впечатление она о себе произвела.       А на их свадьбе меня посетило странное чувство конечности всего. Я так и не понял, что оно значило, больно абстрактно оно обозначилось в моей голове. Возможно, меня натолкнуло на эту мысль то, что брак всегда ассоциировался со стабильностью и был таким классическим, необходимым майлстоуном на пути к среднестатистической хорошей жизни. И перешагивающий эту черту Стэн, тот самый обычный до абсурда американец, приводил меня в ступор.       Не то чтобы до этого у меня был какой-то шанс что-то изменить. Но я будто в глубине души надеялся, что ли? А на что? На то, что Стэн в тот день позовёт меня обернуться и скажет: «А, вот и ты, я искал тебя целую вечность?» Бред. Я знал, что он так никогда не сделает, но верил почему-то. И когда я, леденея изнутри, читал речь и стеклянно улыбался, до меня окончательно дошло, что шанса больше и нет. Оставалось только понять, почему я оставался на этом празднике жизни? Звон бокалов смешивался с белым шумом в моей голове. Гораздо прикольней было бы тогда раскрыть убийство и переспать с подружкой невесты, но не просто так, а чтобы проникнуть в крупную корпорацию… Но такие сюжеты бывают только в сериалах. А сегодня у нас в программе красивая обычная жизнь. И завтра. И послезавтра.       По-видимому, мой взгляд был настолько пустым в этот момент, что Кенни с другого конца стола сочувственно отсалютовал мне бокалом шампанского. Я ответил тем же.        А потом рутина. Я всегда занят. И он слишком занят, чтобы слушать мои истории. Слишком потерялся в обычной жизни. И сегодня. И завтра. И послезавтра.       И вот мы здесь.       Мы очень давно не виделись, я даже припомнить не мог, когда мы списывались в последний раз, как вдруг он написал мне, говоря, что мы обязаны пересечься на следующей неделе. Я пригласил его к нам, а чего он хотел, так и не понял. Стэн словно пытался избегать абсолютно всего в этой квартире.       Он сидел, не говоря ни слова, напряжённый, как пружина, в моём доме, как в чужом, пытаясь лишний раз ни на что не дышать и сделать лишний шаг, зажав ладони между колен и отстранённо наблюдая за дочкой. А я потихоньку закипал. Мешала вспылить только маленькая Стейси. Она возилась на ковре возле фальшивого камина, рисуя то ли пса, то ли дракона, зажав в кулачке карандаш и высунув от напряжения язык. Она чудесная и не стоит ей оказываться в атмосфере ругани. Оно того не стоит.       Стейси очень спокойная девочка сейчас. До года, конечно, буянила слегка, и Стэн, пару раз не дозвонившись до мамы, памятуя мою жизнь с мелким Айком, звонил мне. Мы выбешивались друг на друга, на неё, на всё на свете, но как бы сложно не было накормить ребёнка или уложить спать, мы всё равно в итоге смеялись.       Он звонил мне с восторгами, когда она сделала свои первые неуклюжие шаги. Мне первому, никому другому. Когда она попала в больницу, переживал тоже мне в трубку, пока жена не вернулась с работы, потому что всё-таки Мэри лучше знала, как разобраться в её медкарте. Когда Стейси выписали, был Новый год, я приезжал их поздравить и увидел, как она выросла за те полгода, когда важнее нашей со Стэном дружбы оказывались работа, семейные вечера, воскресные походы в церковь, корпоративы и курсы. Один в один Стэн в детстве, только волосы длинные и русые, почти рыжие, как у мамы. Хотя наверняка если бы я чаще видел Мэри, я бы начал ловить в Стейси её черты. Но видел только его.       И мне от этого было тошно. Так приторно и тошно от этой семейки из рекламы сухих завтраков. Хоть сейчас на плакат, ей богу. Такие красивые, чистые, идеально-прекрасные. Стэн не хотел быть похожим на отца. И не стал похож в итоге, но какой был в этом смысл, если жизнь отца, как наша когда-то, пусть и полна какого-то идиотизма, но яркая и насыщенная. Я терпеть не мог видеть то, как за глянцевой обложкой Стэн превращался в среднестатистического мужика с кризисом среднего возраста, абсолютно теряющего себя в офисной работе, похожей на тысячу других таких же офисных работ, и в передаче на экране телевизора, похожей на тысячи других таких же передач. Как он обрастал коконом, из которого никогда не появится бабочка. И как сейчас он пустым взглядом бродил по моей гостиной.       — Чел, чего, блин, с тобой не так? — не выдержал я, тщательно подобрав выражения, чтобы выразить своё возмущение, но не учить ребёнка рядом плохим словам.       — Я… — он не стал отпираться, но долго молчал прежде, чем продолжить. — Мы… Короче… Мы разводимся.       —…Ох, блять.       В этот раз подобрать выражения не получилось.       — Чел.       — Прости.       Мы пробыли в тяжёлом молчании довольно долго. Стейси, видимо, не расслышала моей реакции, потому как даже не обернулась, увлечённая рисунком. Она успела закончить его, показать нам и взяться за новый, пока мы сидели, разглядывая колени, не в силах подобрать слов.       — Как… Это произошло? — спросил я, поднимая взгляд.       Ей богу, как будто кто-то умер.       Стэн тоже поднял голову. Взгляд его было поймать тяжело, он мгновенно ускользал в никуда.       — Мы отдалились друг от друга, — словно заученной репликой произнёс он. — Она ждала от меня большего, чем я мог дать.       Я бы спросил, как вышло так, что они вместе уже лет шесть, а рядом с нами их трёхлетняя дочь, но я знал — он вляпался в то же, что и раньше. Только хуже. В детстве я бы сказал: «А ну и нахер». Порадовался бы даже. Но сейчас не мог.       — Я думал, всё будет правильно. Мы столько в это всё вложили, что думали, не могло не окупиться. Но мы два года уже оба только и живём, что мыслью… Короче, так сложилось, — сухо проговорил Стэн.       — Но, я так понимаю, вы договорились?       — Как видишь, — он кивнул на Стейси.       — Значит, должно быть довольно спокойно? — я пытался как-то уравновесить новости, сделавшие атмосферу в комнате такой вязкой, что сложно было даже слово произнести, не то что пошевелиться.       — Да-да, — он упёрся локтями в колени, положил на ладони голову и устало запустил пальцы в волосы.       Снова наступила тишина.       — Вам, может, помощь нужна?       — Ты о чём?       — Ну, я же адвокат, я мог бы…       — А, нет, не утруждайся, — не поднимая головы, Стэн махнул запястьем. — Все бумажки уже собраны и пропечатаны, суды пройдены и бла-бла. Разъезжаемся на днях.       — Оу… Ты просто так сказал, будто вы только что решили.       Я был немного уязвлён. Он сомневался в моих знаниях и опыте? Или, может, не хотел, чтобы какие-то личные связи мешали процессу?       — Нет, — я услышал сдавленный смешок. — Давно вообще-то.       Я не знал.       Больше ни слова не складывалось в моём мозгу, голова была абсолютно пуста. Крутилось на языке: «Всё будет хорошо», но разве ж это правда, чтобы такое вслух вообще произносить?       Оставшийся вечер мы провозились со Стейси и её рисунками, пока не позвонила Мэри и не сказала, что вернулась домой и что можно возвращаться с дочкой обратно. Стэн засобирался. И только в дверях я всё-таки попытался его немного задержать.       — Ты… Если я что-то могу сделать, ты скажи. Подай знак что ли.       — А, хорошо, — обуваясь, отозвался Стэн. — Я, кстати, пропаду на какое-то время. Мутки с переездами, сам понимаешь.       — Да, — протянул я. — Но ты напиши.       — Окей. Солнце, скажи «пока», мы уходим.       — Пока, дядя Кайл, — улыбнулась Стейси.       Я присел на корточки, чтобы аккуратно пожать протянутую мне маленькую руку и улыбнуться ей в ответ самой искренней улыбкой, на которую был в данный момент способен.       — Пока, дорогая, удачи тебе.       — Всё, мы пошли.       — Напиши мне.       Он так и не написал.  

***

      На застолье на Хануку мы традиционно собрались всей семьёй — даже отпуска подгадывать не пришлось, последний день удачно выпал на выходные. Южный парк был всё таким же тесным, но дома было тепло и уютно. После двухчасового переезда за рулём я отдыхал на диване в гостиной, а подготовкой к последнему дню праздника заправляла мать. Майк расчищал снег на заднем дворе. Отец зажигал в ханукии последнюю свечу. Её случайно задул сквозняк, который впустил приехавший с нами из Дэнвера Айк — вчерашний день рождения он провёл с универскими друзьями. Но он пообещал в последний день Хануки обязательно быть дома и, конечно, вернулся. Ханукия наконец-то была зажжена полностью, из кухни доносился аромат выпечки и мяса, а за окном медленно падал снег. Праздник уже неделю как вступил в свои права и сегодняшним вечером должен был закончиться.       Домашние суетились, спрашивали меня о чём-то, я нехотя болтал со всеми. Деятельности во мне было ни на грош. За два часа дороги перед нами успел выскочить олень, а на самом подъезде к городу докопался полицейский патруль с идиотскими вопросами, содержание которых я даже не утруждал себя запомнить. Не полиция, а миссионеры, ей богу. Хотя мало ли что опять могло произойти в этом захолустном городке. Разве что меня это уже не касалось. Меня касался только деморализующий факт того, что завтра день отоспаться, а потом опять подниматься с петухами, два часа скользить по наледи, изображающей дорогу, в сторону Дэнвера и выходить на работу. Майк отшутился, что отработает за завтрашний выходной, и заменил маме с братом меня на некоторое время.       Ближе к вечеру я всё-таки присоединился к последним приготовлениям, мы отстранили маму от домашних обязанностей, накрыли на стол и уселись, успокоившись, наконец, и отдавшись праздничному отдыху. И часы словно застыли. Застучали столовые приборы, а над столом лёгким свечным дымом поплыли рассказанные уже тысячу раз истории.       На середине какого-то из старых отцовских анекдотов я машинально разблокировал телефон, глянул на время, тут же забыв увиденные цифры, и едва успел снова его заблокировать, как он отозвался вибрацией.       «С праздником», — отобразилось смс-уведомление, зажигая экран. От Стэна.       Я такой подонок.       После того, как мы встретились три недели назад, мы не обменялись и словом. Он не написал, и я оставил его где-то в том времени. Подумал, что ну, раз уж ему не надо, значит, не надо. А надо будет — придёт. И он вспомнил о празднике, который не имеет к нему самому никакого отношения. О долбаном еврейском празднике. Он сейчас подумал обо мне, о том, что для меня важно. А я что? Я думал только о себе. Наблюдал за маминой беготнёй, не поднимаясь с дивана. Закатывал глаза на папины шутки. Посмеивался над братом, пытающимся избегать алкогольной темы в неловком рассказе о вчерашней вечеринке. Мелочно раздражался от сетования Майка, вернувшегося с заднего двора, на холод. Про него не было ни мысли. Ни намёка. Но он всё-таки пришёл ко мне.       А я такой подонок — я подумал о том, что наша дружба превратилась из «всегда» в «когда понадобится», и научился жить без него. Вернулся в родной город, наш город. И даже не вспомнил.       Кусок в горло больше не лез.       Улицы уже расцвечены рождественским неоном, но для обыкновенного американца сегодня рядовой день. Никакой. И он сейчас один. В пустой дэнверской квартире, ещё хранящей призраки недавнего прошлого в чистых следах на пыльных полках и пустых ящиках в комоде. У него нет сил и желания поменять порядок вещей. Ему паршиво. Он не хочет звонить домой, потому что тогда придётся напропалую врать или рассказывать правду, и от того, и от другого его в равной степени тошнит. И он пишет лучшему другу в немой просьбе о помощи, всеми силами стараясь не навязываться. Ты ведь помнишь? Тебе ведь не всё равно?       «С праздником».       Спасибо!|       Мне ведь не плевать?       Ты свободен завтр|       Звучит героически до пизды просто.       Как т|       Я так и не ответил. С какого хрена он вообще решил мне тут давить на совесть?

***

      Смеркалось. Дом погружался в тишину. Погасли свечи, затих звон посуды. Майку, который весь вечер подавлял зевки, выдали постельное, и он, устроившись в гостиной на новом диване, быстро заснул. Так с ним часто бывало, если приходилось просыпаться раньше восьми-девяти утра, особенно после дороги. Мы переместились на второй этаж и разошлись готовиться ко сну. Я пожелал брату и родителям доброй ночи, постоял, рассматривая дверцу чердака, поразглядывал фотографии на стенах, поправил искусственный цветок в вазочке. И, в конце концов, уставился на собственную дверь.       Спустился на кухню. Не то чтобы мне очень хотелось пить, но руки прямо зачесались налить воду в стакан. Или в чашку. Или молока вообще. Что там в холодильнике было-то?       Опрокинул в себя стакан воды, не заметив ни её привкуса, ни температуры. Помыл стакан. Посмотрел в окно. Но нечего было больше разглядывать. Я вернулся наверх и распахнул свою дверь.       Старая комната казалась мне чужой. В ней жил прагматичный отличник, педантично наводящий порядок в шкафу. Немного заносчивый, но честный. Открыто глядящий в будущее. Горой стоящий за друзей. Бросающийся в приключения. Знающий всё на свете. Он всё ещё здесь жил.       А на пороге стоял я, обыкновенный я, уже не принадлежавший на самом деле Южному Парку. Погрязший в рутине, блёклый и пустой. Просто адвокат, приехавший на семейный праздник, которому едва ли придавал истинное значение. Бессмысленный человек, которому послезавтра на работу в контору. И на следующий день. И потом. И целую вечность. Из-за спины лился ровный электрический свет, оставляя на полу тёмной комнаты прямоугольник дверного проёма и силуэт. Тень в коробке.       В комнате жил тот мальчик, и я был слишком жалок, чтобы нарушить его покой. Осуждая Стэна за превращение в картонку, в неё превратился я сам.       Я так и не смог зайти. Затворил дверь и направился вниз, хотел уйти куда подальше от того, во что себя превратил.       В отличие от меня Майк уже видел, наверное, десятый сон. Он ещё со времён универа мог устроиться на чём угодно и как угодно и отключиться — завидная способность. Поэтому его не смущали ни спальники, ни диваны, ни сиденья метро. Ему дай десять минут — и он отрубится так, что не добудишься. Не выдержав, я подошёл, присел возле дивана на корточки и вгляделся в его лицо. Я силился найти что-то в спокойном, умиротворённом выражении. Мы — две удобных друг для друга картонки. Тот же самый улыбающийся плакат из супермаркета. Чем это я лучше образа Стэна, который себе нарисовал? Где моя-то жизнь не пронзительно обычная?       Я искал ответы, а находил один только вопрос, которым накрыло меня именно здесь, в Южном Парке.       Кто ты?       Знакомые вроде черты. Но словно не складываются в лицо, которое я вижу напротив своего каждое утро и каждый вечер, плывут, не дают образа.       Я знаю, что ты сова. Что можешь заснуть на любой поверхности в любом положении. Я знаю, что ты любишь соевый соус и ненавидишь имбирь. Знаю, что ты всегда мечтал стать профессиональным спортсменом. Что ты нравишься моим родителям. Что на прошлый Новый год мы ездили в Нью-Йорк. Что встретил тебя в общественном центре во время одного из праздников. Что ты хорошо ко мне отнёсся и никогда не осуждал. Что, несмотря на мою отстранённость, ты не бросил меня, как та девушка на первом курсе, а зачем-то постарался удержать.       Казалось бы, дальше должно следовать предложение руки и сердца. Но меня только прошибал холодный пот.       Так кто ты?       Неужели, ты просто набор черт? Качеств? Моя привычка назло? Неужели то, насколько я пуст, до сих пор не пугает тебя?       Поэтому я вечно откладывал знакомство с твоими родителями? Поэтому мои до сих пор не знают, что ты не «мой друг из университета и сосед по съёмной квартире»? Поэтому Стэн не знал?       Кто ты?       Тот же вопрос я мог задать и зеркалу.       Больно закусив изнутри щёку, я сжал кулаки, встал, меня повело, но я и через шумную темноту, застлавшую глаза, мог добраться до входной двери. Чёртово давление.       — Кайл, дорогой, ты куда?       Мама застала меня обувающимся на пороге в наполовину застёгнутой куртке. Не вышло уйти незамеченным. Но мне и не десять и даже не пятнадцать. Не пристало бояться мамочки, когда тебе уже под тридцатник.       — Мне нужно проветриться, — коротко ответил я с фальшивой улыбкой.       — Что-что-что?! — стараясь максимально приглушить голос, знакомо возмутилась мама.       На секунду всё внутри сжалось, но я взял себя в руки. Взрослый. Самостоятельный. Могу и имею право решать сам за себя. Уверенно сунув в ботинки ноги, я открыл дверь.       — Мне очень, очень надо проветриться, — повторил я уже серьёзней.       Мама нахмурила брови, стрельнув пронизывающим взглядом.       — К двум чтоб вернулся.       — Хорошо, — кивнул я и вышел.       Я думаю, мы оба понимали, что я соврал.       Было на удивление тихо, но город в принципе затих, когда наше поколение позаканчивало школу и разлетелось по стране. Родители часто вели ночной образ жизни, пытаясь отдохнуть от буйных мелких, взорвавших общественный туалет или разозливших очередного мирового политика. Сейчас дети выросли и стали обычными взрослыми, больше не играют в супергероев и зомби-нацистов, за ними больше не нужен глаз да глаз. Родители обрели ночной сон, а Южный парк — такой редкий покой.       Дорога до Старкова пруда пролегала по прямой. Я шёл, шурша сухим снегом, из которого не слепишь даже снежка, чтобы запустить им в какое-нибудь дерево. А ведь хотелось даже. Мерно жужжали фонари, в лучах которых эти бесполезные снежинки всё продолжали витать холодной пылью.       Соседний дом я миновал, с трудом оторвав взгляд от тёплого света из окна на втором этаже. Слишком хорошо знакомый дом. Кто же сейчас живёт в его комнате? Я мог бы пойти через площадку, чтобы не задаваться этим вопросом. Чтобы не вспоминать. Но мало того, что дорогу проложил я машинально, по самому знакомому и исхоженному маршруту, я хотел заставить себя вспомнить. Хотя бы про Стэна. Но мне не хватало сейчас уверенности в том, что если я постучусь в дом Маршей, мне с улыбкой откроют — они не видели меня уже лет пять. Как давно они не видели Стэна, я даже не знаю. Его дом отгородился от меня, и свет в окне уже не был таким приветливым, каким показался. Я двинулся дальше. Я должен был найти цветные кусочки брошенной здесь мозаики детства и собрать из них хоть что-то. Пока получалось найти только те пыльные мутные образы, которыми они стали сейчас.       Дом Картмана. Его мать живёт там одна, стоит ли её навестить завтра? Сам он уехал в Чикаго с Венди, кажется. Или они уже вернулись в Юту? Всё размывается, когда перестаёшь идти в ногу со своими друзьями. Некоторое время я думал, что Картман и не друг мне вовсе. Взбалмошный мерзкий пацан, который просто прибился к нам, тщеславный до греха, но умевший тешить и моё самолюбие. Сейчас я понимаю: мало кто в данный момент может похвастаться, что находится ближе ко мне, чем находился он.       Дом Баттерса. Его и след простыл после школы. Он был среди тех, кто бойкотировал выпускной. Отец какое-то время скандалил, а потом забил и окончательно переключился на жену со своими закидонами. Недавно на Фейсбуке Кенни мелькнула их общая фотография где-то в Нью-Йорке. Счастливые, яркие, цветы какие-то, неон. Я тогда залез на изредка обновлявшуюся страницу старого друга и обнаружил, что как-то упустил момент, что после побега с выпускного они, оказывается, отправились по городам и весям на едва живой колымаге. Видимо, до Нью-Йорка за десяток лет она их всё-таки довезла. Живут же люди.       А Кенни ведь иногда объявлялся. Писал что-то, спрашивал, как жизнь. Но невозможно ведь долго терпеть зануд, ставших непримечательными взрослыми. Он стал исчезать всё чаще. Последний раз я видел его год назад здесь же, на другой стороне главной улицы, гуляющего с сестрой. Карен стала настоящей красавицей. Я не решился тогда подойти. Они так смеялись и выглядели такими живыми, что коснуться их для меня было сродни взгляду на солнце. Да и кому я нужен со своей бытовухой на съёмной квартире и несколькими годами в одной и той же юрконторе за пазухой?       Вот и наша остановка с покосившимся знаком. Давно уже не наша. Возможно, земля там давно стоптана кем-то ещё, но сейчас она чиста, покрытая свежим слоем снега. На обратном пути я пообещал себе здесь остановиться. А ностальгическая аллея всё длилась и длилась, не собираясь кончаться.       Дом Крейга. Не знаю, живёт ли он всё ещё здесь, встречается ли с Твиком до сих пор.       Дома Клайда, Бебе. Последний раз виделись на вечеринке после выпускного.       Дом Кевина. Последнее, что я о нём помню — пара постов на Фейсбуке. Один — с соболезнованиями гибели какого-то актёра, другой — с опасениями, что свежий Стар Трек окажется говном. Человек удивительного постоянства.       Руки начинало покалывать от холода даже в карманах.       Общественный центр. Школа. Она умудрялась ощущаться одновременно такой родной и такой чужой. Хуже было бы только, если бы я пришёл днём, а навстречу мне выбежали бы третьеклашки, торопящиеся домой, чтобы переодеться и затеять весёлую игру. Впустят ли меня, если я вдруг захочу завтра туда зайти? Сидит ли мистер Маки до сих пор в своём кабинете, забавляются ли новые дети над его неизменным «м-м-кей»? Могу ли я узнать что-то об этом, имею ли на это право?       Закованный в лёд пруд очень хорошо отражал сейчас то, что происходило в моей голове. Всё вокруг — вроде то же, что и было, но застывшее, мутное под холодной коркой, которая слишком сильна, чтобы разбить её или растопить. Я сел на промёрзшую скамейку и выдохнул облако густого белесого пара, надеясь, что сейчас выдохну вообще всего себя и так и застыну здесь зимним изваянием. Но самым страшным оставалось то, что всё вокруг продолжало неумолимо двигаться. А мне хотелось замереть уже и осмыслить, какого чёрта со мной происходит.       Я разблокировал телефон и сделал кадр, чтобы хоть как-то остановить момент. Пруд, едва видный на фотографии, образ, который только знающий глаз выхватит и по нескольким бликам от фонаря поблизости на заледеневшей воде. Ночное небо.       Палец сам потянулся к чату со Стэном.       Смотри, где я|       Зацен|       Стэн, я|       |       Я отправил просто фотографию.       Сообщение тут же было прочитано. «Стэн печатает…»       «Нмкуда нк ухдт»       В смысле.       Я вгляделся в экран. В куче торопливо оброненных опечаток скрывалось одно-единственное сообщение, которое нельзя было расшифровать никак иначе: «Никуда не уходи».       Серьёзно, Стэн. Серьёзно.       Я даже не знал, что ты здесь.       Ожидание тянулось невыразимо медленно, но я не позволял себе сдвинуться с места. Тишина замыкала мир вокруг моей скамейки, и было бы хорошо, если бы от этого и холода становилось меньше, но он, казалось, уже забирался внутрь, оставляя морозные узоры на лёгких. Начинало уже даже знобить, но я, жалея, что не взял с полки шарф, сосредотачивался на оставшемся внутри тепле. И как мы мелкими выдерживали чуть ли не сутки в такую температуру на улице? Но я не мог просто уйти, не дождавшись Стэна. И я так и сидел один до тех пор, пока не услышал за спиной тяжёлое сбившееся дыхание. Обернувшись, я увидел его.       Он стоял, упершись ладонями в колени, пытаясь отдышаться. Куртка его была распахнута, а шапка съехала набекрень. На джинсах и перчатках налип грязный снег, который он, выпрямляясь, стряхнул. Потом ровным движением застегнул куртку, поправил шапку и хрипло выдохнул:       — Привет.       Кажется, я не видел его целую вечность.       — Привет.       Он упал рядом со мной на скамейку, всё ещё восстанавливая дыхание, выпуская огромные облака пара и закашливаясь.       — Господи, блять, как ты тут сидишь, она же жесть, какая холодная, — поморщился он и практически тут же поднялся со скамейки, направившись ближе к берегу. Я последовал его примеру.       — Да я не заметил как-то даже.       В ледяном безмолвии мы смотрели на пруд, взгляд проскальзывал по запорошённому снегом льду и терялся в едва читаемых вдали силуэтах леса и гор. Пришло то самое время ночи, когда темнота и тишина поглощают всё вокруг настолько, что даже от собственного дыхания и биения сердца становится не по себе.       Даже страшно считать, сколько лет спустя, не смотря ни на что, это всё ещё были мы, в Южном Парке, на берегу Старкова пруда. Но кто были эти «мы»? Кто эти Стэн Марш и Кайл Брофловски? Те, кто стоял здесь почти уже двадцать лет назад, выбросив в воду Палку Истины, вряд ли узнали бы свои ясные взгляды в пустых глазах тридцатилетних мужиков, смотрящих вникуда.       — Ты думал о том, во что мы превратились?.. — спросил я, с трудом вообще заставив себя произнести хоть слово.       Стэн вопросительно глянул на меня, едва зацепив боковым зрением.       — Да я вот задумался, какой это всё бред, — усмехнулся я. — Уже не верю и половине из того, что происходило, когда мы тут мелкие бегали. Как будто сам это всё придумал, чтобы у меня были какие-то весёлые истории, когда на общажной тусовке про школу речь зайдёт. Я даже не чувствую себя… Собой? Понимаешь? Ведь если этого всего не было, то что было-то тогда? И был ли я вообще?       — Как будто заспавнился лет в семнадцать и живи как есть… А биографию тебе не проработали, и ты сидишь, не веришь, что ты NPC, и обращаешься к данным, которых не существует? — надтреснутым голосом спросил Стэн.       — Да, типа того, — меня удивило, как он по-своему, но довольно чётко поймал это дурацкое настроение. Неужели, он тоже это испытывает? — Когда это так вышло, что мы очнулись, а нам дали в руки дипломы со словами: «Проснись, пора деньги зарабатывать»? Когда мы превратились в картонных клерков с клишейными семейными драмами?       Возможно, про семейные драмы было грубовато, и я полез собственными руками в свежую и без того развороченную рану, но мне вдруг снова стало так обидно, что я на самом деле абсолютно ничего об этом не знал. Он ведь ни слова мне не сказал!       — А ты ведь ни слова мне не сказал, — озвучил я. — Вообще ничего, серьёзно? Несколько лет один сидел и держал в себе всё это дерьмо, отвечая: «Да всё как обычно, мне даже и рассказать нечего»?       Стэн, не поворачиваясь ко мне, поджал губы.       А я… Я злился. И отчего-то чувствовал себя живым. Моё эфемерное, пустое существо словно врастало в свою физическую оболочку.       — И всё, и исчез потом, главное. Испарился, до свидания! Я просил ведь написать, это же не так и сложно! Что-то я сомневаюсь, что такую историю из жизни, как развод, можно просто забыть упомянуть! Правда, Стэн? Когда ты выпроводил меня из своей жизни?       — А сам-то.       Я вдруг поймал его до того ускользавший взгляд. Тяжёлый и тёмный.       — Ты-то когда последний раз интересовался моей жизнью, чтобы я тебя туда впускал? Когда ты интересовался чьей-то жизнью, кроме своей? Когда последний раз узнавал, что происходит у друзей?       — Я не думал… — что нужен хоть кому-то.       — Ты не думал, а я крёстный Картмана, блять.       — Он меня не позвал, потому что я еврей.       — Он тебя не позвал, потому что ты еблан. Ты, сука, философствуешь, какой ты обычной скучной жизнью живёшь, а ты в курсе, кто мою машину чинил, когда все мастерские твердили, что это уже кранты? Кенни!       — Он всегда…       — Нет, блять, не всегда. Он открыл чёртову мастерскую. Попробуешь угадать, где?       — Здесь?.. — я даже не пытался. Я знал, что ошибусь.       — В сраном Нью-Йорке, Кайл.       — А, точно, я видел их фотку с Баттерсом на Фейсбуке… — ту самую, с цветами и неоном ночных улиц.       — О-о-о, — Стэн вдруг в голос хохотнул, — о-о-о. Ты вообще в курсе, что это за фотка?       — Что ты хочешь, чтобы я ответил? — сдался я, сжимая кулаки.       А Стэн продолжил.       — Я не знаю, что-нибудь насчёт того, что тебе было не насрать! Они с Кенни свалили отсюда, пропахали полстраны, остались жить там, Баттерс закончил какой-то там театральный универ, там академ-долг просто пиздец был, а сейчас играет на Бродвее в мюзиклах! На хреновом Бродвее, Кайл! И откуда тебе знать, что месяц назад он получил первую главную роль, и в январе премьера? Загугли хотя бы! — он чуть не захлебнулся словами. Голос уже звучал хрипло, будто этот разговор — первый после долгого обета молчания.       — Надо будет поздравить. Но он меня не вспомнит уже, наверное.       — Он помнит, — вздох Стэна звучал истерически. — Они все помнят! И всегда про тебя спрашивают. Потому что думают, что я что-то знаю.       И ты знал и молчал? Они помнили про меня, хотели видеть, а ты знал и молчал?       — А какого хрена ты ничего мне не говорил?!       — Потому что ты не хотел слушать! — воскликнул Стэн, снова повышая голос.       — Я-..!       — Ну нет, моя очередь, — прервал он меня тяжёлым взглядом. — Я пытался, если ты не в курсе!       Я восстанавливал в памяти, когда такое было, чтобы Стэн пытался рассказать мне о чём-то, а я прерывал его или пропускал его слова мимо ушей, и в голову не пришло ни одного подобного момента. Да не было же такого! Или я настолько уши бананами заткнул?..       А что я сделал для того, чтобы быть здесь кому-то нужным? Кому я написал первым? Кому позвонил? Кого поздравил с днём рождения? Люди забываются. Люди забывают.       — Я пытался держать тебя в курсе хотя бы своей жизни, но тебе и на неё было плевать! Сначала-то всё хорошо было, но проблема была в том, что это только я так думал! Но ты забывал рассказать то одно, то другое, а потом парня завёл! И в этом не было ничего такого, если бы я хоть что-то знал о том, что это может произойти! Если бы я об этом знал, всё могло бы сложиться по-другому. Вообще всё! Но я просто охуел, насколько давно ты послал нас всех, меня послал! А ты наверняка ведь считал себя жертвой, самым умным, находился весь такой над ситуацией и жалел себя.       Он читал меня как открытую книгу. Хотя нет. Он уже давно знал содержимое наизусть.       — А я многое в тот момент понял. Я тупой, но не совсем уж идиот. Я понял, что как бы ни пытался, уже нахуй тебе не нужен. Ты активно учился жить без них, а теперь учишься жить ещё и без меня. И знаешь, что я подумал? А ну, нахуй! Будь по-твоему! У меня жена, работа, кредиты, блять, что там ещё, заняться мне, что ли, нечем, тебя ещё тянуть?! Мёртвый груз! Но я, — его взгляд вдруг стал из яростного волчьего совершенно собачьим: грустным и преданным. — Но я не смог тебя, придурка, бросить. Ты вёл себя как мудак, а я всё ещё любил тебя! Как щенок, блять, приносил тебе свою жизнь, поиграй со мной ещё немножко! А ты бросал снова и уходил всё дальше! Ты мне даже на поздравление не ответил. Прислал эту фотку ебучую через часа четыре. И я подумал, нахуй тебя, что ли, послать, наконец? И что ты думаешь? Вот он я, блять, стою перед тобой. Я так, сука, бежал, что навернулся, и до сих пор нога ноет! И я не могу просто взять и послать тебя!       Он смотрел на меня в упор и плакал, не утирая, даже не смаргивая катящихся по щекам слёз. Словно не замечал их. Я тоже не заметил, когда это началось, потому что потонул в том, что пытался донести до меня его отчаянный взгляд.       Поэтому чёртов Картман не позвал меня на свою свадьбу. Не было никакого плана — меня с его точки зрения интересно куда-то звать, если мне не наплевать. Поэтому Стэн нашёл другого юриста. Поэтому рассказал про развод только тогда, когда они с Мэри разъезжались. Это было прощание не только для дочери, которую, в отличие от него, я больше никогда не увижу, но и для него самого. Он не остался там, а вернулся сюда. Хотел отдохнуть и начать с чистого листа. От меня подальше. Но не смог.       Мой самый глупый, самый добрый, самый преданный и самый лучший друг. Каким бы я ни был глухим, упёртым, эгоистичным ослом, он не смог бросить меня, как бы ни старался. Стэн сидел под дверью, которую так старался закрыть. Но ключ от неё был только у меня. И за столько лет я не догадался, что его надо выбросить. И снести эту чёртову дверь.       Больше всего мне сейчас хотелось сказать: «Я так люблю тебя».       Но я не знал, что он на это ответит.       Я так люблю те|       Я так любл|       Я та|       |       — Я так люблю тебя.       — Не пизди.       Подумать не мог, что когда-нибудь в жизни испытаю катарсис, получив такой ответ.       Что бы я ни надумывал в порывах эгоистичной жалости, я довёл ситуацию до всего этого из-за страха. Боялся последствий своих решений, ответов, реакций, боялся, что не смогу их просчитать, боялся на самом деле остаться ненужным и брошенным. И чуть до этого в итоге не довёл, бросив всех первым сам. Но только что я развернулся на сто восемьдесят от точки невозврата. Я был готов к любым разговорам. Был готов принять любые ответы, не просчитывая, не пытаясь решить всё за других. За него в первую очередь.       Стэн громко шмыгнул носом и утёр лицо рукавом, поморщившись. У него был краснющий от слёз и мороза нос.       — Я очень зол на тебя. И могу ещё долго на тебя орать, потому что ты заслужил, но я замёрз как с-собака, поэтому пошли домой.       Он поёжился, засунув руки в карманы поглубже, втянув голову в плечи, развернулся и потопал в сторону поворота к школе. Пройдя несколько шагов, он остановился и посмотрел на меня вполоборота.       — Не думай, что я тебя простил, — он снова шмыгнул носом. — Так просто. И если ты завтра не явишься ко мне, как проснёшься, можешь считать, что этого разговора не было. И идти нахуй.       Дождавшись, пока я кивну, он потопал дальше.       Пальцы уже сводило от холода, лицо жгло, ног я не чувствовал. Но внутри было так хорошо, и тепло в груди разливалось от сердца, как будто только сейчас оно из ледышки снова стало живым. Я всё обязательно исправлю. Я обязательно приду завтра к Стэну. Всем напишу, со всеми увижусь. Даже с Картманом. Обязательно поговорю с Майком. Вот уж кому точно пора двигаться вперёд. Он не знает того, кто вернётся сейчас домой. Кажется, я приду уже другим человеком. Нет. Неверно. Другого человека я оставлю здесь. А домой вернусь уже я. И в старую яркую комнату снова зайдёт её полноправный хозяин.       — Так это, Кайл, ты там идёшь или где?       С трудом переставляя окоченевшие ноги, я последовал за своим лучшим другом.

***

      Лёжа в горячей ванне и жмурясь от боли в оживающих конечностях, я ни разу не жалел, что пошёл сегодня на озеро, и не мог дождаться уже технически наступившего завтра. Прокручивал в голове долгий и сложный разговор, который мне предстоял уже в Дэнвере. И нет, я не пытался продумать, что он мне ответит, как отреагирует, чего вообще ждать. Я был готов ко всему, пусть он мне хоть врежет. Скорее я формулировал то, что должен буду сказать сам, ведь говорить придётся много. Я слишком во многом виноват.       А за разговор со Стэном я не переживал.       Будучи уверенным в своих силах, я разблокировал телефон и едва слушающимися пальцами открыл диалог с Кенни на Фейсбуке, в котором последним сообщением было моё «спасибо!» на его поздравление с днём рождения. О, боже. Я принялся строчить.       «Привет! Я знаю, я придурок и очень давно не писал. Прости меня. Я скучаю. Стэн всё мне про вас рассказал. Хочу с вами увидеться, пока не проебал все праздничные выходные. У вас есть время? Передавай Баттерсу привет и поздравления от меня».       Вышло, конечно, не так много, как я думал, но да фиг с ним. Главное, что сейчас я не сотру написанное, а нажму «отправить». А потом, наконец, перестану шуметь в ванной и уйду спать.       Вот мама удивится, когда я с утра пораньше скажу забытое, но такое привычное: «Я к Стэну».

***

      «Привет! Я знаю, я придурок и очень давно не писал. Прости меня. Я скучаю. Стэн всё мне про вас рассказал. Хочу с вами увидеться, пока не проебал все праздничные выходные. У вас есть время? Передавай Баттерсу привет и поздравления от меня».

      «Ты придурок, это факт =)       Чо, прям всё рассказал??? Как зовут мою собаку??? =))»

      «Собаку?»

      «Да нет у нас никакой собаки =)       Отмечу в календаре день, в который выяснилось, что Кайл Брофловски на самом деле ничего не знает и перестал смотреть на мир жопой! Приезжай навёрстывать, мы все праздники свободны как ветер!       P.S. Привет передал, Лео просил передать обратно!»       Кенни потянулся и отложил телефон, закутываясь обратно в одеяло. Вставать он не собирался — у него сегодня был полноправный выходной, а с кухни доносилось копошение, свидетельствовавшее о сборах на раннюю репетицию. За шкафом, отделявшим кухню от спального места, действительно мельтешила светлая макушка.       Про «свободны как ветер» Кенни, конечно, преувеличил, потому что, как выяснилось, артисты мюзикла не имеют выходных, не едят и, кажется, даже не спят. Во всяком случае, такое впечатление производил ежедневно заматывавшийся до полусмерти, но, тем не менее, счастливый Лео. В подтверждение этого рядом возник он, радостный, закидывающий за спину рюкзак и уже замотавшийся в шарф по самые уши.       — Поверить, блин, не могу, что Кайл очухался, растормошил Стэнли свою зазнобу, — Кенни лениво запустил руку в неприлично отросшие волосы и почесал затылок. — Прикинь, вроде обещался заехать к Новому году.       — Да ты что?! Здорово как! — Лео чуть ли не подскочил от радости, и беззлобно дошутил, — не то чтобы мы тут без него не справлялись, конечно.       — Мы-то тут вообще лучше всех, — Кенни широко улыбнулся и, поймав его запястье, оставил на нём короткий звучный поцелуй. Лео зарделся. Хотя сколько лет уже, чёрт возьми. — Ты там партитуру свою не продолбал на диване опять?       — Нет! — забегавшие глаза подсказывали, что он не был уверен, что сказал правду. Он бросил взгляд на диван. Подошёл к нему и поднял одну из больших подушек. — Ох, божечки!       Кенни смеялся, пока Лео старательно засовывал в рюкзак несколько десятков печатных страниц, едва не растеряв их по пути. Чем ближе был выпуск спектакля, тем более рассеянным в бытовом смысле он становился.       — Тебя, может, подвезти, раз я проснулся уже? — он приподнялся на локтях, глядя, как Лео ищет по карманам ключи.       — Да слушай, это не обязательно, я и на метро доберусь… — замялся тот.       — Да давай, господи, мне ж в кайф, — Кенни махнул рукой и откинул одеяло.       — Ну хорошо!       На то, чтобы собраться, много времени не понадобилось, это же так, туда-обратно сгонять. Он даже куртку не застегнул. Разве что перед самым выходом, когда уже отправил Лео греть машину, оглядел студию, проверяя, всё ли выключено. Взгляд зацепился за оставленный на прикроватном столике телефон.       «Спасибо, чел». От Кайла.       «Не потеряйся по пути! Надеюсь, Стэн тебя проводит!» — быстро набрал Кенни и сунул телефон в карман.       Ну надо же. Неужели и у этих двух придурков всё будет снова хорошо.       А в том, что всё будет хорошо, Кенни не сомневался, естественно. Рано или поздно, но в любом случае будет.       И он закрыл за собой, наконец, дверь. Если по его вине на репетицию опоздает исполнитель главной роли, будет так себе.