Помнишь - там - в том две тысячи грёбаном?

Помнишь – там? В том две тысячи грёбаном, Наплевав на себя и на прошлое? Твои крылья к чертям переломаны. И к хренам это всё осторожное. В венах боль. Ослепляет. Да на фиг всё. И согласен... Да поздно. Проехали. Этот долбаный ангел не взял своё. Значит – мир – это только помеха им. Я ведь знаю, что сдох там – на улице. Под ботинком того, кто мне братом был. Если так суждено – не разрулится. Он согласие дал. Я его простил. Я ведь помню в руках твоих два ствола. И в глазах – под кумаром – отчаянье. Этот Будущий Я… Ему трын-трава, Что ты тоже останешься в мареве. Что ты тоже поляжешь под пулями. Я почувствовал – он не надеется. Он привык, что ты вечно укуренный И не верил, что это изменится. Сдался он. Сам сказал – там, на выходе. Всё забыв, кроме собственной глупости. Кроме смелой губительной прихоти Через год показавшейся тупостью. Не виню. Он не смог это вынести – Чересчур. Даже мне. Так чего уж там… Просто вовремя нужно сказать «Прости…» Не позволить разжаться своим рукам. Я ведь помню твой смех такой искренний. Ты под кайфом, но что тебе с этого? Воин Господа, ныне расхристанный… За Тем Мной по привычке последовав И найдя только смерть – там, в развалинах – Ты остался мне верен. До крайности. Не забыть. Я старался. Но марево Не даёт всё списать на случайности. Это всё там – в две тысячи грёбаном. И отрывками – здесь. И не вытравить. Это то, что готово в Детройте нам. Только кровью осталось поверх полить. Так к чему себе врать, если сбудется? Если всё нам с тобой предначертано? Тебе – смертным хиппованным мучиться. Мне – нарваться на прошлого зеркало. Если так, то к чертям эти принципы! К Сэму – утром. Распугивать марево. А сейчас… Друг для друга – границами. Мы и так слишком долго лукавили.