Amor

«О любви мы знаем немного. Любовь — это груша. Она сладкая и имеет определенную форму. Но попробуйте дать определение формы груши!» Лютик

Мильва сидела на пне и буравила взглядом костерок в их маленьком лагере. Лютик лежал рядом и стонал на все лады. Она сжала челюсти так, что аж зубы заскрипели. Геральт с Кагыром ушли проверять поставленные ещё утром силки, Регис, хитро сверкнув глазами, заявил, что ему надобно собрать какие-то особо редкие травы, которые, якобы, растут исключительно в этой местности, и ушёл, оставив её наедине с этим трубадуришкой. Он раздражал её, как же сильно раздражал. Не владеющий ни мечом, ни луком, не знающий даже основ целительства, не обладающий абсолютно никакими полезными навыками и имеющий посредственную физическую форму, он лишь мешал команде. Постоянно шумел, спотыкался, спугивал этим дичь и привлекал хищников, шутил тупейшие и пошлые шутки, глуповато улыбался и постоянно, просто постоянно, не затыкаясь, болтал. Мильва молила хотя бы о десяти минутах покоя. Но остальных членов команды это, словно бы, вообще не волновало. Геральт вздыхал, но молчал и лишь окидывал барда каким-то снисходительно отцовским взглядом, Кагыр звонко гоготал над его шутками, а Регис, подумать только, иногда вполне серьёзно обсуждал с ним поэзию. Все почему-то любили этого идиота. А этот идиот почему-то любил её. Определил, что Мильва — единственная, кого ему не удалось очаровать, и вечно лез к ней. Подсаживался к ней у костра, средь бела дня и ночи пытался начать разговор, выбирал её первой слушательницей своих новых песен и постоянно, просто постоянно касался. Эти касания пробуждали в ней что-то, давно захоронённое внутри, что-то, чему она не хотела давать названия. Поэтому Мильва била Лютика по рукам, обещая сломать их в один прекрасный день. А ещё его этот оптимистичный настрой тоже выводил из себя. Продолжая каждый день видеть ужасы войны, он почему-то всё равно упорно не поддавался всеобщему отчаянию. Совершенно наоборот, чем ужаснее представала картина очередной разграбленной деревни, тем веселее и громче была следующая песня поэта, чем сильнее их разочаровывали люди, тем больше он им в следующий раз доверялся. И Мильве хотелось встряхнуть его и заорать: «Кретин ты последний, о чём ты только думаешь? Если продолжишь в том же духе, то однажды обнаружишь у себя нож в спине! Мир вовсе не такое сказочное место, каким ты его представляешь в своих песенках!» Но она этого не делала, потому что, несмотря на полный идиотизм поведения Лютика, его неубиваемый оптимизм как-то помогал. Кагыр, Регис и даже Геральт выглядели намного менее напряженно, когда этот пустослов начинал отпускать глупые шуточки или заводить веселые и похабные песенки после вида очередного пожарища. В нём словно была какая-то внутренняя сила, какой не обладал ни один из них, и иногда Мильва словно бы чувствовала зависть и что-то схожее с восхищением… Но по большей части раздражение. Конечно же, раздражение. И мало того, что он был бесполезным идиотом, так еще и умудрился чуть не убиться, едва не став мёртвым бесполезным идиотом! Мильва вздрогнула, вспомнив, как день назад Геральт вернулся, полутаща на себе Лютика с окровавленной головой. Она тогда на миг даже подумала… Нет, всё обошлось, этому кретину очень повезло, что стрела лишь просвистела рядом, едва коснувшись его виска, но если бы она только на сантиметр сдвинулась вправо… Нет-нет, и ещё раз нет, совершенно точно нельзя об этом думать. Она резко выпрямилась. Лютик рядом издал очередной душераздирающий стон. Ей надоело. — Да что с тобой, чёрт подери, не так?! — в её глазах заплясал злой зелёный огонечёк. — Прекрасная моя Мильва, — он театрально вздохнул. — Боюсь, что пришло время менять повязку, а мне же, к величайшему сожалению, самому с этим не справиться, ибо не дано мне увидеть ни своих висков, ни затылка, — Лютик, сложив брови домиком, посмотрел на неё. Настоящий щенок. Мильва фыркнула: — Так дождись Региса. — Так когда ж он придёт-то?! Может, он вообще только завтра утром вернётся? Мало ли что он там со своими травками делает… Вот ты знаешь, что он с ними делает? Вот и я не знаю. Никто не знает. И вообще… Она покачала головой. Опять он слишком много болтает. — Заткнись. Ты же его знаешь, к вечеру он точно придёт. — Но сменить-то нужно сейчас! Она уже испачкалась, я чувствую… Я умру от заражения крови, если ты мне не поможешь, понимаешь? О нет, вот уже накатывающая слабость… Мильва резко встала. Легче сделать то, о чём просит этот придурок, чем весь оставшийся день слушать жалобы. Лютик, заметив её взгляд, швыряющий молнии, весь как-то сжался, непостижимым образом став выглядеть ещё жальче. Она быстро достала из общей сумки что-то, смутно напоминающее бинты, и принялась за барда. — Эй! А нельзя ли понежнее?! Мне эта голова ещё нужна, она… — Она всё равно пустая, — грубо прервала его Мильва, принимаясь снимать очередной слой старой повязки. Лютик аж подавился от шока. — Знаешь что?! Тебе не обязательно постоянно показывать себя такой хамкой, чтобы доказать всем, что ты не слабая и нежная девица, мы все уже это довольно поняли, так что смиренно прошу прекратить швыряться оскорблениями в мою сторону! — Так кто тебе ещё правду в глаза скажет?! — она еле удержалась от того, чтобы не дать ему хороший подзатыльник. — Правду? И какова же правда? — он оборонительно скрестил руки на груди. — Правда в том, что ты бесполезный и шумный, постоянно всем только мешаешь, а песенки твои совсем глупые… — она зло и с силой дёрнула последний слой повязки, сорвав корку на ране, полилась кровь. — Ой, Лютик, прости, пожалуйста! Он дёрнулся и кинул на неё обиженный взгляд, совершенно по-детски надув губы. Мильва вдруг почувствовала себя паршиво. Словно пнула щенка. Да, Лютик раздражал, да, бесил, но он не заслуживал того, чтобы ему причиняли боль. Из всей их команды он меньше всего этого заслуживал. — Покорнейше благодарю за помощь, Мильва, но дальше я сам. Он попытался поднять чистые бинты, лежащие у её коленей, левой рукой, одновременно прижимая другую к правому виску, из которого ручьём лилась кровь. Она остановила его, быстро положив на его левую ладонь свою. — Прекрати вести себя как ребёнок! Извинилась же! Не дёргайся, а не то плохо перевяжу, и ты умрёшь от заражения крови, забыл? Он вдруг совершенно серьёзно посмотрел на неё своими голубыми глазами. Что-то они ей напоминали, но что… — А если… Ну, если я умру? Ты расстроишься? — хрипло спросил Лютик. — Не неси чепухи, — фыркнула она. — Только обрадуюсь, наконец кое-кто перестанет постоянно жужжать над ухом. Она перевела взгляд на свою ладонь, все ещё покрывающую его руку. Такая маленькая по сравнению с ним… Мильва вдруг осознала насколько же она ниже Лютика, поняла, какие у него всё-таки широкие плечи, гордая осанка, новым взглядом посмотрела на его обманчиво мальчишескую внешность. …и почувствовала его горячее дыхание на своей щеке. Весь мир как-то сжался до их скромного лагерька у костра. Стало очень жарко. Она задышала чаще. Сердце забилось быстрее, бешеной дробью отдаваясь в ушах. Это было совсем не как с эльфами в том злополучном лесу. Нет, это нечто чувствовалось намного глубже, и словно бы правдивее. Будто вот именно сейчас всё было по-настоящему. И самое главное — она, почему-то, была совершенно не против происходящего, того, что должно было произойти. Пришло чувство правильности, словно так и должно было быть. Лютик, понизив голос до шепота (тоже почувствовал важность этого момента?), спросил: — А ты знала, что лучшее обезболивающее это поцелуй? Святая Мелитэле, ну что за идиот. Медленно, словно спрашивая разрешения и давая шанс отступить, он наклонился к ней. Ну и что это за нежности, тьфу ты. Она ведь не стеклянная. Фыркнув, Мильва сама резко подалась вперёд, и… — Нам столько кроликов попалось, вы не представляете! — заорал в трёх метрах от них Кагыр. Они резко отсели друг от друга. Мильва тряхнула головой, наваждение слыхнуло. Она очень сильно разозлилась на себя. Мильва? И с этим идиотом? Видимо, от долгого нахождения вдали от цивилизации она совсем двинулась умом. Геральт и Кагыр начали раскладывать добычу у костра, нильфгаардец возбуждённо о чём-то говорил. Она не слушала. Бросила взгляд на Лютика, который выглядел так растерянно, что снова стал похож на потерянного ребёнка. Посмотрела на чистые бинты, всё ещё лежащие у её коленей. Вздохнула. Лучше просто об этом не думать. И принялась обвязывать его голову. Лютик весь как-то обмяк, едва не растекаясь под её руками. А самое главное — молчал. Неожиданно для самой себя, впервые за долгие годы, она старалась быть нежной. Через несколько секунд из леса совершено бесшумно вышел Регис, внимательно посмотрел на Мильву с Лютиком, проигнорировав ярко алые щёки первой. И весь вечер продолжал глядеть на неё хитрыми блестящями глазами. Чёртовы вампиры.