Стойкий оловянный солдатик

      В полутемном пыльном зале, уставленном зеркалами и молчаливыми статуями, жертвами древних проклятий, мелькнул было солнечный зайчик. Мелькнул и пропал, как не единожды уже происходило. Знамение нового дня, вслед за которым неизменно явится и само солнце.       Белая леди явственно вздохнула, в ожидании неотвратимой судьбы, свет опаляющий приносил нестерпимую боль каждым своим прикосновением. – Вы совсем истаяли от страха, милая леди, – голос, знакомый до дрожи, образ на самом краю зрения. - Крепитесь, день будет долгим. – Право, мне так неловко, – она бы все отдала за возможность обернуться, повернуть одну только голову, чтобы хоть раз взглянуть в его глаза, – заставлять вас смотреть на меня. Даже тогда... – Не в нашем положении, сударыня, стесняться смерти.       Молчание повисло в воздухе. В вспыхнувшем вдруг потоке света заплясали пылинки. Подол платья, белоснежного, почти – подвенечного, освещенный этим узким лучом, слишком быстро нагрелся, масляно заблестел потеками тончайшего шелка, обрисовавшего уже стройные девичьи ножки.       Солнце, немилосердное, оглядывало-оглаживало их с бесстыдностью собственника или опытного любовника – иначе почему бы это ноги, казалось, почти подгибались от грубой его ласки. – Милорд? – Голос белой леди чуть дрожал. – Я здесь, ma chérie. Я всегда рядом с вами. – Прошу вас, расскажите что-нибудь? Ваш голос – единственное утешение.       Слушать – могла бы вечность. Представлять вместо опаляющего света его. В черном двубортном фраке, непременно с выправкой офицера. С темными глазами, полными понимания и скорби. На руках, верно, перчатки, траурно-черные, такие же, как широкая лента на цилиндре.       Слушать – хотела бы вечность. Хотя бы дольше отведенного ей срока. Солнце не желало выслушивать капризы. Жадно касалось болезненно истончившейся молочно-белой кожи, ослепляло, лишало последних сил.       Белая леди вздохнула вновь, чувствовала, как слабеет. Усилием воли, последним, она хотя бы упала так, чтобы увидеть своего милорда. Прикоснуться. Он был прекрасен, точно так, как она всегда и думала. Он не ужаснулся ее вида и обезображенного светом лица, не отпрянул, а взгляд был теплее солнца. Для него она оставалась прекрасной даже теперь.       Тень, жестокая в своей бессмысленности, накрыла зал внезапно, когда от прекрасной белой леди не осталось уже, пожалуй, ничего, кроме смазанного поцелуя на щеке.