silence.

Густые тучи затянули собой весь ночной небосвод, на котором словно манная крупа были рассыпаны тысячи мерцающих разными цветами звезды. Через пробелы воздушных куч проглядывался диск жёлтой луны, матово освещающей влажную от холодного дождя траву. Тяжёлый прохладный ветер проскальзывал в комнату благодаря приоткрытому тонированному окну. Плотные серые шторы слегка покачивались от сквозняка, пока звуки машин отскакивали от стен и глухо разносились по помещению. Горящая теплом свеча в стакане, стоящая на деревянной поверхности прикроватной тумбы, отдавала свой лёгкий ягодный аромат. Перо оранжевого пламени колебалось от дуновения сквозняка, от чего вокруг бегали рваные тени. Атмосферу дополнял витающий бусый дым от сделанной наспех самокрутки с душистый колумбийским табаком. Треск затяжек касался ушей и перебивал собой все посторонние звуки в квадратных метрах покоев. Среди скомканных хлопковых простыней с фарфоровой пепельницей на согнутых коленях, покрытых бутонами бордовых гематом, сидело юное бледное тело подростка. Его кожа была чистой и кипенно-белой, но в некоторых местах были мелкие аккуратные родинки, нарушающие ровного цвета кожное полотно. Никотин плотной пеленой накрывал дыхательные пути, всасываясь в кровь, от чего в глазах начинали метаться чёрные размытые пятна. Ядовитый дым густыми клубками стекал с ярких опухших губ, падая на постельное белье и растворяясь среди его переплетенных нитей. Глухие неторопливые шаги звучали за закрытой тяжёлой дверью. Пепел беззвучно падал в хрупкую пепельницу, рассыпаясь в ней же на кучку сбитых хлопьев. Тонкий аромат чужих духов просачивался сквозь резкий запах горелого табака, нарушая сдешнюю идиллию. Пальцы удивительно тёплых, почти горячих рук с некоторой заботой касались оголенной шеи, переходя на растрепанные пряди волос, что хаотично ложились среди всей смоляной копны. Осторожные поглаживания приводили в порядок весь беспорядок на голове и мысли внутри неё, словно забирая в себя все недуги и безобразия, накопившиеся в течение дня. Без того расслабленное тело буквально размякло от весьма неожиданных, но детально знакомых троганий. Её, и только её руки могли без лишних запар проводить по спутавшимся волосам, при этом не путая их между собой больше и не доставляя ни толики неприятных ощущений. Орава противных мурашек проходила по всей поверхности кожи, и оголенной, и скрытой под едва согревающей тканью лёгкой домашней одежды. Становилось тепло. И физически и душевно. Словно внутрь залили нечто подобное расплавленному воску. Но парафин - это лишь жалкая метафора, не способная точно передать ту теплоту, что тягучим ручьём текла по сосудам, отдаваясь каждой клеточке тела. Листья табака, плотно скрученные под полупрозрачной бумагой из рисовой соломы, с шорохом были потушены об дно сосуда и в момент забыты. Отвлекающие движения скрыли собой все посторонние звуки и колыхания. Свет будто сгустился и сжался в одном лишь небольшом язычке пламени, иронично пытаясь распустить свои лучи в отдалённые углы комнаты. Лёгкие ладони с долей опасения из-за тонкой и чувствительной к резкости кожи опускались с горячей шеи до плечей, мимолётно дотрагиваясь до предплечьев, охватанных тёмно-розовыми полосами соединительной ткани. Отвратительное зрелище для чужих глаз, но эта картина становится ближе, чем можно, когда в человеке начинаешь ценить всё, вплоть до каждой пóры по отдельности. Эти линии за сотни раз успели вписать в себя чувства, вложенные боязнью и сочувствиями губ, которые в тот момент оставляли свои отпечатки душистым вишнёвым бальзамом на малиновых щеках. Собственное дыхание притуплялось для слуха, когда второе ощущалось каждым органом чувства. Оно было ровным, но сквозь него отчётливо прослушивались равномерные сокращения сердечных мышц. Длинные жёсткие ресницы разражающе щекотали лицо, заставляя то морщить лоб, то растягивать уста в некотором подобии улыбки. Фаланги больших пальцев несильно надавили под контурами нижней челюсти, заставляя шею прогнуться дугой и полусонными глазами узреть другие полуоткрытые. Ограниченное освещение не давало чёткому изображению возможности падать на сетчатку, но того, что виделось, более, чем хватало на тот момент. Под коркой давно и намертво прижился образ человека, из-за которого изо дня в день отчаянное на тахикардию сердце отстукивало свой выдающий ритм. Стоило тяжелым векам только наполовину прикрыть блестящую влагой роговицу, как в десятую долю секунды сухие воспаленные губы почувствовали неестественно увлажненные, мягкие и до окоченения согревающие. Все мелкие ранки в момент впитали в себя весь аромат конфетной ягоды, пока мокрый кончик языка безнадёжно залечивал каждый след тёмной засохшей крови. Полы помятой и растянутой до огромных размеров футболки приподнялись и под ними незаметным проскальзыванием оказались жгучие кисти, щекотливо проводящие по небольшим складкам живота и переходя на нечётко выраженную линию талии. Когда-то обледеневшие, но уже более-менее согретые руки, несущие с собой неприятный характерный запах сожженной самокрутки, с резкостью обхватили и сжали тонкие запястья, на мгновение прощупывая пульс. Колени, аки предатели, скованные неподдельной дрожью, прижались друг к другу в ложной надежде обезвредить себя от раздражающего озноба. Бывало безжизненные ланиты постепенно наливались ярким цветом и закрытые глаза пропускали через уголки крупицы солёной воды, которая мерцающей в полумраке дорожкой скатывалась по лицу к шее, где размазывалась свободно висящими кончиками волос двух оттенков. В грудной клетке обеих дикими кустами разрастались никому неведомые цветы, которые своими мягкими лепестками щекотали где-то в солнечном сплетении, досягая сердце, что гудело не умолкая. А руки то шарахались по телу нежными касаниями, то слабо сдавливали участки кожи. Затекшие мышцы шеи неприятно изнывали, побуждая уже буквально мокрые и распухшие губы в очевидном нежелании оторваться от других с рушащим тишину звуком. Спина, прикрытая темной тканью, коснулась неровностей складок простыней, которые детально ощущались телом. Вновь беззаботные переплетения губ заставляли ресницы подрагивать, а мыслям оставаться вне головы. Лишь одни осязания. Только чувства. Только пальцы, бесцельно шагающие по телам и то задирающие, то вовсе снимающие ненужные тряпки. Их касания до наготы и слепое, но точное повторение изученных участков. Каждая родинка или пятно, изгиб или выпуклость не оставались без тактильного внимания. Пряди длинных мягких волос, струящихся между пухлыми пальцами, перебирались по кистям и опадали вниз на чужие плечи, параллельно щекоча лица. В белом лаковом потолке все смешивалось в месиве теней, будто кто-то решил поиграть грязью в мутной луже дождевой воды. Слова заменялись чем угодно, но никак не способностью к членораздельной речи. Будто они были немыми, с острым и чутким слухом. Казалось, что ещё немного и звук тока крови будет шуметь во всем доме, выходя за его пределы и разносясь по городу, а после и по всему существующему миру. Тогда ничего не нужно было, кроме жара близкого тела и простого его присутствия рядом.