No Light

Непроветренные помещения никогда не вызывают приятные ассоциации. Вообще замкнутое пространство, в котором находишься уже несколько недель, месяцев или даже лет не может, по моему мнению, вызывать какие-то теплые чувства. В который раз открывая глаза, но трещины на потолке не поменяли своего положения. Прищуриваюсь и все-таки понимаю, что вон те, в углу, составляют портрет какого-то человека. Может, сказывается духота или собственная лень. Слышу шелест страниц очередной старой книги, которая не помещается даже в двух руках. Поворачиваю голову к соседке по комнате и убеждаюсь в своей правоте – она снова пролистывает одну из многочисленных книг, которые нам оставляют раз в месяц или около того. -И не надоело тебе?- спрашивают я тусклым голосом и чувствую боль, когда сухие губы начинают лопаться. Надо бы попить или хотя бы смочит губы. Удивительно, я даже не чувствую жажды. Чарли поднимает на меня свои большие серо-голубые глаза и ничего не отвечает, только дарит мне свой наигранно серьезный взгляд. Чувствую, как губы снова начинают ныть, когда сами расползаются в улыбке. Эта девчонка точно надо мной издевается! Все-таки, мы с ней похожи, что не удивительно, близнецы и должны быть похожи. Только вот она симпатичнее, более пухлые губы, более выразительные глаза, аккуратный носик и идеальная кожа. Её темные волнистые волосы спускаются волнами на плечи и грудь. Что уж тут говорить, она бы могла заполучить любого парня на деревне. Тонкие руки сложены на книге, будто она скрывает от меня какой-то фрагмент текста. Боже! Даже, если бы я и захотела, то не смогла бы отсюда прочитать хоть что-нибудь! Между нами около четырех-пяти метров. Если бы не знак на лбу Чарли, она бы могла показаться совершенно нормальной. Только вот именно этот значок сломал жизнь нам обеим, у меня ведь такой же. Как будто аккуратным движением провели кисточкой по нежной коде лба и нарисовали подобие креста, с немного загнутыми концами и с листочками на концах. Только контур, выполненный чем-то светло-оранжевым с отблеском. Непроизвольно качаюсь кончиками пальцев собственный «знак». Помеченные – как это грубо звучит. Как будто нас собака пометила, как часть ее собственности, территории. Но другого слова подобрать пока мы не смогли. -Там написано одно и то же,- я поморщилась и снова посмотрела на серый потолок,- только комбинации слов разные,- добавила шепотом. Не смотря на Чарли, я знаю, что сейчас происходит: вот она медленно смотрит на страницы книги, затем на меня, это повториться несколько раз, пока она ни отложит книгу, затем устроится, обняв ноги, на своей кровати, у противоположной стены, и снова уставится в пустую стену. -Я хочу выйти отсюда,- слышу я шепотом Чарли. Она несколько раз повторяет эти слова и каждый раз все тише и тише. Кажется, она продолжает повторять их, только теперь даже я ее не слышу. Глаза начинают болеть от поступивших слез, в груди появилась неприятная тяжесть, которая еще сильнее прижала меня к грубому постельному одеялу. Закрываю глаза и считаю про себя до десяти в обратном порядке. Десять… мы тут сидим неизвестно сколько… Девять… за нами следят, но не выпускают… Восемь… Семь… ненавижу это число! Оно постоянно встречается в этих дурацких книгах. Сдерживаюсь, чтобы не открыть глаза и сжимают руки до боли в кулаки. Чувствую, как ногти оставляют следы на ладонях, но не могу остановиться. Шесть… стольких людей я видела помимо Чарли… Пять… детей было в моей неродной семье… Четыре… Три… приема пищи… Два… больных человека в замкнутом пространстве… Один… я спокойна… Надо бы открыть глаза, но желания совершенно никакого нет. Переворачиваюсь на бок – и до ушей доносится противный треск старого матраса, пружины жалобно гудят и просят, чтобы я их пожалела. Чувствую укол боли, по не понятной мне самой причине. Распахиваю глаза и несколько секунд вижу только красные круги, которые начали общий танец. Зажмуриваюсь и на этот раз медленно открываю глаза, на этот раз все намного лучше, остался лишь легкий намек на прошлые хороводы красных пятен. Чарли сидит на своей кровати, уткнувшись головой в коленки. Угольно черные волосы переливаются в искусственном свете и придают ей более зловещий вид, чем следовало бы. Но ловлю себя на мысли, что уже не могу увидеть границу между зловещим и нормальным. Понимаю, что уже считаю практически нормальным наше заточение в этой комнате, эти книги про дьявола, демонов и подобное. Все это уже стало настолько привычным, что должно быть жутко. Медленно встаю с кровати, спуская босые ноги на шершавый пол – и чувствую сквозняк, проникший в щель под дверью, только теперь я не улыбаюсь, хотя и боюсь щекотки. В несколько шагов дохожу до сестры и сажусь рядом с ней на кровать. Знаю, что могу этого и не делать. Она не боится, мы уже не боимся. Чарли не плачет, только шевелит губами, все еще повторяет «Я хочу выйти отсюда». Из-за внезапного порыва обнимаю ее и прижимаю к себе, будто пытаюсь защитить от врага и вообще от всего этого странного мира, особенно, от неизвестных, за стенами этой комнаты. Чувствую, что в первые секунды она потерялась, не может сориентироваться в новой для нас обеих ситуации. Мы столько времени провели в этой комнатке, но так и не обнимались, не говорили о том, что боимся, всегда скрывали это. Сердце екнуло, когда в голову пришла мысль – а вдруг она меня оттолкнет. От ужаса, я не понимаю, как сжимаю в кулаке ткань ее серого платья, но не опускаю, вдыхаю запах ее волос. Время будто застыло, как бы банально это ни звучало. Я слышу собственное сердцебиение, оно отдается в ушах и при каждом ударе хочется поморщиться, но сдерживаюсь, будто меня кто-то видит. И вот Чарли обнимает меня в ответ. Сначала нерешительно кладет руку мне на спину, а затем уже крепче и одной схватила в кулак прядь моих волос. На этот раз не стала себя сдерживать и улыбнулась, пусть она меня и не видит. Так мы просидели какое-то время, пока не услышали уже знакомые удары в барабан. Обе вздрогнули при первом ударе и одновременно подняли головы наверх. Наверное, сейчас мы выглядим очень смешно, хотя сами мы этого оценить не можем. Вдыхаю воздух через рот и не обращаю внимания на вкус пыли на языке и боль треснувших губ. Мы с Чарли садимся рядом на ее кровати, облокотившись на стену, и смотрим вверх. Снова молча, но на этот раз держимся за руки. Оказывается, это приятно. Я чувствую, как ее руки становятся влажными от пота. С Чарли это всегда бывает, когда она волнуется. А мы обе волнуемся, когда начинаются эти «представления». К барабанам присоединяется хор голосов, а инструмент постепенно затихает. Я знаю, что они поют на латинском, мы с Чарли уже успели относительно выучить его. У нее с этим языком лучше сложилось, чем у меня, я сама иногда не могу связать и двух слов. Но у тех людей и произношение намного лучше, хотя, понимаю по злобе в глазах Чарли, что они опять иногда фальшивят. Удивительно, даже в этом темном мире она нашла что-то для себя. Что-то такое, что заставляет ее испытывать какие-то эмоции, что-то чувствовать. Медленно вдыхаю, пытаясь собраться с мыслями. Краем глаза замечаю светлые пряди собственных волос и сжимаю губы. Знаю, что от этого мое лицо кажется еще более жалким, но меня это не волнует. Помню, как кто-то объяснял мне, почему несколько прядей моих угольно-черных волос, как и у сестры, стали белоснежными. Не помню лица этого человека, даже голос практически забылся за долгое время, но прекрасно помню, что так и не получила полноценного ответа на вопрос. Я узнала только, что чего-то испугалась настолько сильно, что посидела, хотя и не полностью. Думаю, если я сейчас встречусь со своим монстром, то уже никак на него не отреагировала. Реальность может быть намного ужаснее. Хотя, я же не знаю, что я тогда увидела. Может, как раз реальность меня и напугала. Слышу, что Чарли говорит что-то на французском: снова забылась. Она выросла в одной из самых известных стран Европы и мира. Франция известно хотя бы своей модой, кухней и Эйфелевой башней. А я с детства жила в Германии, в стране, которая развязывала две из самых ужасных войн современности, известных истории. Но каждый город отличается особой красотой и атмосферой. Я выросла в среднем городе, в большой семье и уже не помню никого из них в лицо. Не помню название города или улицы, на котором стоял наш дом. Иногда мне сниться, что я сижу за обеденным столом, а вокруг меня люди без лиц, они пытаются мне что-то сказать, но получается только мычание. Этот сон не кажется таким уж и страшным, если посмотреть со стороны. Но я понимаю, что могла бы вернуть им лица, но не могу. Сколько бы ни пыталась, в памяти не всплывают лица людей, с которыми я прожила столько лет. Удар в барабан или гонг – и голоса замолкают. От нависшей тишины становится не по себе. По-настоящему не по себе. Чарли сильнее сжимает мою руку – следую ее примеру. Понимаю, что приоткрыла рот, ожидая чего-то. Это повторялось столько раз, мы знаем, что будет дальше, но на этот раз мы делимся своими впечатлениями, пусть не словами, ими все равно нельзя сказать всего. Молчание продлилось еще не больше секунды, и все голоса одновременно крикнули одно единственное слово. Слышу его не впервые, но все еще не могу понять, что это за слово. Все-таки мои знания латинского желают ждать лучшего. Чарли явно поняла, что они выкрикнули – сильнее сжала мою руку, от чего я вздрогнула. Снова пошел хор, на этот раз более высоких голосов, может и детских. Мы переглянулись с Чарли, но мгновенного облегчения ч точно не почувствовала. И не было того чувства, будто я смотрю на свое отражение. Прекрасно знаю, что у меня более округлая фигура, даже щечки есть, которые, похоже, никогда не уйдут, хоть я целыми днями не ела бы. У меня более светлая кожа, и наметившиеся синяки под глазами, а светло-зеленые глаза не настолько выразительные, как у сестры. Я бы хотела что-нибудь сказать, но слова даже на языке не крутятся. Видимо, Чарли испытывает тоже самое. Наши руки все еще сцеплены, хотя каждая из нас в любой момент может убрать свою руку. Но я не хочу этого делать. Не хочу портить этот момент. Может, прозвучит эгоистично, но впервые с того момента, как мы тут находимся, чувствую себя не нормально, а почти хорошо. И почему мы раньше просто ни держались за руки? Интересно, если мы близнецы значит ли это, что она испытывает те же чувства? Хор продолжает перебирать слова на латыни, а я теперь даже не пытаюсь понять ни общий смысл слов, ни каждого в отдельности. Это повторяется каждый третий день и будет повторяться. Ничего не меняется в этом мирке. А мы так и будем сидеть в этой комнате, не настолько маленькой, чтобы быть камерой, но являющейся ею.