Такие моменты

Фэн Синь сунул в рот травинку, покачал ее, потом плотно зажал губами так, чтобы стебель смотрел чуть вверх, как курительная палочка в подставке. Делать было совершенно нечего. Он уже измерил шагами полукруглую галерею, обращая внимание на каждый цунь пробившейся из щелей между камнями травы, посидел рядом с Му Цином, сорвал персик с дерева, едва не перекувыркнувшись через парапет. Съел. Сладкий сок, текший по пальцам, засох, и кожа стала клейкой, а идти за водой к ручью было слишком лень. В листьях деревьев щебетала какая-то птичка. Ее было не разглядеть с галереи, как Фэн Синь ни пытался. Сначала этот стрекочущий звук забавлял, с течением часов же стал только раздражать. Эта пичуга уже третий день начинала заливаться в густой зелени в одно и то же время — и на солнце нечего смотреть, чтобы понять, который час. Вздохнув, Фэн Синь пошевелил липкими пальцами и сел опять рядом с Му Цином, невольно копируя его позу. Тот выглядел так, словно случайно уснул сидя. Хотя кто спит с таким серьезным лицом? Фэн Синь понятия не имел, как он сам смотрелся во время медитации, а Се Лянь только посмеивался и отмахивался от него фразой «как все». «Как все» — это вот так вот? Чуть наклонившись, Фэн Синь покосился на чужое лицо, походившее на маску. У виска Му Цина кружилась какая-то мелкая мошка. Сначала отгонять ее не хотелось — не укусит же она его, но, поразмыслив, Фэн Синь все же оттолкнул насекомое ногтем указательного пальца, словно щелкал по лбу невидимого собеседника. От движения тонкие волосы Му Цина слегка колыхнулись. Пара волосков скользнула по коже, притянувшись к ней, как пепел к влажной ткани. Фэн Синь руку мгновенно отдернул. Нахмурил брови, пожевал снова травинку, которую так и продолжал держать во рту. Се Лянь своими сумасбродными идеями когда-нибудь сведет его с ума, и это неоспоримый факт, тут и Мэй Няньцина со славой великого предсказателя не нужно. И звезды никакие читать нет необходимости. Медитировать самому — интересно. Не замечаешь, как проходят целые дни, пока ты находишься в цикле собственной духовной силы, и она струится в тебе идеальным кольцом от земли и снова в небо, от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. Но наблюдать за чужой медитацией в роли стража… Это точно было не для Фэн Синя. Одно дело — охранять покой Се Ляня, когда тот погружается на самую глубину, застывает, становясь похожим на одну из своих самых правдоподобных статуй. А Му Цин… Украдет его кто, что ли? Здесь безопасно, это земли монастыря Хуанцзи, в конце концов. И вообще — кому этот мрачный и мнительный тип нужен? Снова тяжко вздохнув, Фэн Синь поднялся на ноги, едва не наступив на длинный рукав Му Цина, что устилал краем каменный пол. Поморщился, понимая, что, если бы наступил, медитацию бы вряд ли нарушил, но, запутавшись в ткани, мог полететь вперед и сосчитать носом семь ступеней, что уходили вниз с пьедестала. Спускаться к ручью и подниматься обратно лень, но сидеть без дела — еще хуже. Мэй Няньцин, хоть и не был наставником Фэн Синя, не упускал возможности рявкнуть на него за его безудержную энергию. Се Лянь всегда вступался, но даже его слов порой было недостаточно. А Фэн Синь виноват разве, что в монастыре Хуанцзи выбирают путь чистоты разума и тела? В медитации он погружался по щелчку пальца и без всего этого. Даже сидеть и долго концентрироваться не было нужды — это получалось само собой одним только контролем дыхания, и вот в голове уже ни единой мысли. Му Цин говорил, что пустую голову и очищать не надо, раз там один сквозняк, но кто бы его слушал, выскочку? В свои шестнадцать Фэн Синь нисколько не уступал по развитию духовной силы и тела ученикам с горы Тайцан. Может, потому Мэй Няньцин и бесился? Кто ж его знает? Пожав плечами в ответ на собственные размышления, Фэн Синь дошел до самого низа, скользнул в тень от разлапистых ветвей клена. Умылся, присев на корточки, прохладной водой из ручья, сполоснув предварительно руки от сладкого персикового сока. Му Цин просидел в глубокой медитации уже почти три дня. Не двигался все это время, не говорил, глаз не открывал. Порой у учеников получалось и иначе: контроль срывался, они вскакивали или, наоборот, валились на пол, как театральные куклы, у которых рвались ниточки на соломенных ручках-ножках. Тут же была непоколебимость самой этой горы, где они находились. Была бы зима, на Му Цине уже нарос бы слой инея. Подумав об этом, Фэн Синь усмехнулся себе под нос и покачал головой. В жаркий день поздней весной такое вряд ли могло произойти, но, произойди оно, было бы смешно. Конечно, во время глубокой медитации все процессы в теле замедляются, снижается температура, сердце бьется совсем тихо и почти незаметно. Чтобы его услышать, нужно ухом приложиться к груди, вжаться в ребра — тогда, может, хоть какой-то ритм удастся уловить. Фэн Синь это по Се Ляню знал — тому все было интересно. Когда им было по четырнадцать, они это друг на друге проверяли. Он вернулся к галерее, от нечего делать не войдя в кольцо парапета через проход, а перемахнув через каменные перила. Му Цину все равно — хоть прыгай вокруг, хоть маши руками, это на него не повлияет. Пальцы и ладони все еще были мокрые от воды в ручье. Фэн Синь, вернувшись на место подле Му Цина, осторожно коснулся его лба костяшками. Это — часть ритуала. В обязанности стража, раз уж ты им стал, входила не только охрана физической оболочки от любых посягательств, пока сам ее хозяин в духовных странствиях, но и вот такие обычные вещи: умывать, расчесывать волосы, чтобы, спустя много дней, совершенствующийся не очнулся с гнездом вьюрка на голове. Фэн Синь вздохнул снова, растянувшись на подушке для коленопреклонений, подложив ее под спину. Затылок приятно холодило от камней. Му Цину вряд ли жарко в таком состоянии, но хотя бы раз в день стоило это делать. Не так, разумеется, как Фэн Синь, а нормально — притаскивать воды, брать мягкую ткань, обтирать ею, влажной, лицо. Но больно надо. «Это вас сплотит, а то вы слишком много спорите», — говорил Се Лянь с видом самого старшего и опытного. Фэн Синь его авторитет никогда и не оспаривал, он наследный принц Сяньлэ, но в этом вопросе уж очень хотелось взбунтоваться. Му Цин и не знал, что в самый последний момент рядом с ним оказался не один из ответственных стражей монастыря, а он. Вот Фэн Синь и посмотрит на его ошеломленное лицо, когда тот выйдет из медитативного состояния. Это будет смешно. Должна же у него быть хоть какая-то награда за эти дни, проведенные здесь в компании статуй: двух каменных по бокам галереи, одной — живой. Почти. Нет, живой, конечно, но не отличишь от обычной. Птица не унималась. Трещала и трещала, как проснувшаяся цикада. Фэн Синь приподнялся, сел и выцарапал из скола в полу маленький камушек. Прицелившись, запустил его в ствол дерева, надеясь вспугнуть неугомонную трещотку. Пичуга замолчала. Фэн Синь, удовлетворенно кивнув, лег на место. Только коснулся затылком пола, трель в листве возобновилась. — Псина, — выругался он, перевернувшись на бок. Видно теперь было лишь прямую спину Му Цина с выделяющимся изгибом поясницы, обхваченной нетугим белым поясом, край парапета да пышную зелень за ним. Фэн Синь зевнул. Спать было нельзя — за это можно и наказание получить. Если бы все совершенствующиеся, которым выпадала роль стража, вырубались на этом ответственном посту, все бы и перевелись. Хищники бы сожрали или еще что бы приключилось. Как бы Фэн Синя Му Цин ни раздражал, найти потом кусок мяса рядом с собой совершенно не хотелось. Придвинув к себе за тесьму мешок с вещами, Фэн Синь выудил из него свиток с занятий Мэй Няньцина, который ему дал Се Лянь, и погрузился в чтение. Однако Его Высочество выбрал совершенно неинтересную тему из всех тех записей, что хранились у него в сундуке. Фэн Синь терпеть не мог учения о предсказаниях по звездам и дате рождения. Отец рассказывал, что ему в детстве вообще сулили тяжелые испытания на пути к истинному познанию. Совершенствующийся, что явился к их дверям в день празднования первой луны Фэн Синя, сообщил, что тот будет долгие годы ослеплен собственными эмоциями, станет делать ошибочные умозаключения, которые принесут ему боль, если не научится себя контролировать. А он не научится. Разумеется, сам Фэн Синь не помнил, чтобы ему такое пророчили, но отец очень беспокоился. Хотя в чем-то этот старец оказался прав — он действительно служил теперь при дворе и быстро совершенствовался. А что до эмоций и порывистого нрава… Так это ему пока что только помогало! От безделья Фэн Синь вчитывался в аккуратно выведенные Се Лянем иероглифы, борясь с желанием подремать. Когда голова стала совсем тяжелой, пошел и умыкнул с дерева еще один сладкий персик. Му Цину есть было не нужно, а даже если бы и нужно — пусть быстрее выходит из медитации и сам добывает себе пропитание. Фэн Синю хватало забот о нем, пусть они и заключались лишь в самых простых мелочах. Откусив мягкий бок персика, Фэн Синь начал жевать, но потом нахмурился и перестал двигать челюстями. Посмотрел снова на Му Цина. А когда тот родился, интересно? Даже Се Лянь не знал, кажется, точные дату и время его рождения. А то Фэн Синь бы хоть занялся практическим применением новых знаний из свитка, который читал. Конечно, из него предсказатель, как из Мэй Няньцина — девица в чайной за цитрой, но можно было попробовать разок. Му Цин не шевелился и понятия не имел о мыслях в голове Фэн Синя. У него были криво забраны волосы. Фэн Синь вполне умел завязывать пучок на собственном затылке, да так хорошо и привычно, что и не задумывался, как это делает. А тут — совершенно не знакомая копна, мягкая и густая, да еще ссыпается вся в разные стороны. Причесывая его на первое утро, Фэн Синь перебрал все бранные слова, какие знал, провозившись до полудня. Как сумел, так сумел. Му Цин носил простую деревянную заколку, но, чтобы закрутить ею его волосы, потребовалась вся сноровка, какая у Фэн Синя только была. Этим утром он повторять свой подвиг не стал, собрав их в хвост и перевязав собственной лентой. Хорошо, что в сумке оказалась запасная. Надо было сделать наоборот — приготовить сразу ее, а не распускать сначала собственные, что только усложнило дело — пряди лезли в глаза и липли ко взмокшему лбу. Лес начали покрывать бронзовые отсветы от заходящего солнца. Ночью почему-то было проще — Фэн Синь выбирался из-под навеса галереи и разглядывал созвездия. Это ему нравилось куда больше — бездумно смотреть в небо на далекие белые точки, составляя из них фигуры, которых даже не было на карте. Замысловатые и безымянные. Хотя Фэн Синь честно старался выдумать названия. Поэт из него был еще хуже, чем из Мэй Няньцина — девица в чайной, но пробовать никто не запрещал. И спать по ночам, вопреки всему, совсем не хотелось. Зато ранним утром и днем так и распирало. Один раз Фэн Синь уже задремал — на первую же зарю, решив, что вполне справится без применения духовных сил. Едва не клюнул носом Му Цина в плечо, когда повалился вперед. Решил, что больше повторять такого не будет, так что поддерживал энергию в себе. От скуки это мало спасало, но зато обходилось без падений на Му Цина. Если Фэн Синь об него споткнется, его это выведет из медитации, интересно? Хотя это было жестоко. Резкий выход из глубокой медитации — отвратительное ощущение. Будто тебя, как куст, из земли вырвали и бросили на землю, потоптались сапогами. Некоторые так даже лихорадку подхватывали на ровном месте, потому что духовные силы сбивались с цикла. Слишком опасно. Для этого страж и нужен на самом деле, а не для того, чтобы хищники не сожрали. Хотя тут Фэн Синь бы поспорил, возможно. Уговор был на четыре дня, так что осталось потерпеть всего ничего. На следующий вечер Му Цин сам завершит медитацию, как привык это делать, без вмешательства Фэн Синя или каких-нибудь тигров. И это будет весело, потому что он не будет знать до самого конца, кто его страж. Опять они поругаются. Честно признаться, это даже было странно — вот так находиться подле Му Цина и молчать. У Фэн Синя никогда не получалось держать при нем рот закрытым. Всегда отыскивалась колкость, либо просто подворачивалась тема для разговора. Фэн Синь все задумывался, как человек, обладая настолько вкрадчивым и мягким, как персиковый бочок, голосом, может так раздражать. А Му Цин мог. Но, когда молчал, не бесил почти. Если бы еще не волосы его до задницы, гладкие, как шелковые нитки, которые в пальцах все не удержишь, все оказалось бы совсем уж просто. На следующий день на небо набежали тучи. Холодно не было, а дождь пошел теплый, но колючий. Капли с такой силой разбивались об каменный парапет, что слышать, кроме их рокота, ничего не получалось, к тому же брызги долетали далеко, попадая даже Фэн Синю на рукав. Пришлось вытаскивать зонт и сидеть с ним. Они с Му Цином находились под навесом. Это было бы глупо — погружаться в глубокую медитацию под открытым небом. Однако от ливня все равно появлялось ощущение сырости, кожа быстро становилась влажной. Фэн Синь сел по правую сторону от Му Цина, откуда дуло больше всего, подержал зонт сначала над собой, потом, поняв, что это никак не защищает, опустил его, закрывшись от ветра сбоку. Му Цин и ухом не вел, но так на них хотя бы не летели брызги от капель. Пахло густо, влажно, насыщенно — мокрым лесом и почвой. Свитки Фэн Синь убрал, чтобы не испортить. Се Лянь, конечно, все выучил давно наизусть, но тушь размоет, даже если вода не попадет. Еще пятна останутся, а Фэн Синь потом окажется виноват. — Как льет, — поежившись, но не ощущая холода, пожаловался он. — Заканчивал бы ты уже, у меня задница болит с тобой тут сидеть. Му Цин предсказуемо никак не отреагировал, потому что не мог его слышать. На каменный пол налетели сорванные кленовые листья. Фэн Синь поймал один, подавшись вперед и едва не ударив Му Цина взметнувшимся от резкого движения зонтом по макушке. — Чтобы я еще раз согласился на подобные идеи Его Высочества, — пробурчал Фэн Синь, прокрутив в пальцах мокрый лист. — Заденешь тебя — ты ж потом меня сожрешь. И прав будет, но эту мысль он от себя быстро отогнал. Му Цину не положено знать, что он в чем-то иногда все же бывает прав. Отчасти. Очень редко. Не зная, чем еще себя развлечь, Фэн Синь сунул лист под ленту в волосах Му Цина. Сам посмеялся над тем, что получилось. Чужие руки лежали на коленях с сомкнутыми в кольца пальцами. Бледные, без единого пятна, но с сухими мозолями на костяшках и ребрах ладоней. Му Цин долгое время занимался в монастыре грязной работой, да и при Се Ляне этих обязанностей с него никто не снимал, пусть он и стал учеником Мэй Няньцина. Когда они тренировали бой на мечах и саблях, надевали защиту: наручи, перчатки, ленты, чтобы не ссаживать кожу до крови. Похоже, от стирки и уборки бывает примерно то же самое. Почему-то раньше это Фэн Синю в голову не приходило. Он и не разглядывал руки Му Цина, чтобы обратить на это внимание. Сейчас бы тоже не обратил, не будь так скучно. Он все-таки совершенствующийся. Залечил бы. Это вполне можно при помощи духовной силы. Или это очередное упорство? Му Цин к своей энергии относился, как к величайшей драгоценности. Как купец — к деньгам. Все собирал и собирал, не тратя попусту ни единой капли. Будто убрать следы с рук их много потребует. Фэн Синь не заметил, как от раздражения закусил губу — так и сидел, впившись в нее зубами. И не поправишь ведь ничего самостоятельно. Если он вмешается своей духовной силой в чужую медитацию, можно нарушить течение в каналах, и тогда опять всякие последствия. Сумерки сгустились раньше положенного времени из-за грозы. От часто сверкающих молний все вокруг озарялось белым, ослепительным светом, пусть и на короткое мгновение. Му Цин в этих всполохах казался еще более неживым, чем ночами при луне. Фэн Синь и не заметил, как начал мысленно отсчитывать время — хотя бы примерно, — дожидаясь чужого пробуждения. Хотелось уйти в тепло. Поговорить с кем-нибудь. Поспать, в конце концов. Нет, поговорить все же больше. Когда Му Цин выдохнул громче, чем обычно — ранее его дыхание почти вообще не было слышно — Фэн Синь подался к нему, забыв про многострадальный зонтик, закрывавший их от дождя. Он почти закончился, а небо уже светлело, предвещая скорую зарю. Му Цин должен был выйти из медитации к ночи, но всю ее просидел без движения все в том же состоянии. И это — перебор для их возраста. Фэн Синь начал путь самосовершенствования раньше Му Цина, которого приняли в ученики лишь после вмешательства Се Ляня, так что знал это очень хорошо по себе. Если слишком долго провести в глубокой медитации, потом долго будешь приходить в себя. Чужие пальцы дрогнули, и Фэн Синь не успел и рта раскрыть, как Му Цина качнуло вперед. Он бездумно выставил перед собой руку, перехватывая его поперек груди и не давая упасть. — Вечно тебе больше всех надо, — проворчал он, придерживая его. — Вот куда так увеличивать время медитации? Лучше других хочешь быть? Му Цин не отвечал, только дышал совсем тяжело. Фэн Синь собственным предплечьем чувствовал, как вздымается его грудная клетка. Одни ребра. И это последнее время Му Цин стал шире в плечах, когда они начали практиковать бои — и не только на занятиях, они и без них дрались, — а в пятнадцать, когда Фэн Синь его впервые увидел, был худой и весь острый, одни углы, смотри не расшибись. — Эй, — позвал он. — Слышишь меня? Если Му Цин и слышал, виду не подавал. Фэн Синь развернулся, сев перед ним, придержал за плечи. Хотелось встряхнуть, но так тоже нельзя было делать — никаких резких движений, как учили правила, которые не для того писали умудренные опытом совершенствующиеся, чтобы их нарушать. — Звук, удивляющий людей {[1] — о человеке, который неожиданно и с первого раза проявляет себя поразительно хорошо}, — произнес Фэн Синь первый чэнъюй, пришедший в голову. — Одна стрела — два хищника {[2] — дословный перевод идиомы, аналог русского «убить двух зайцев одним выстрелом»}, — отозвался Му Цин через пару мгновений. Вот и прекрасно. Вернуть таким образом из медитации, заставив немного подумать, — лучший способ. Фэн Синь мысленно себя за это похвалил, слегка стискивая пальцами мокрую с одного плеча от дождя чужую одежду. Му Цин посидел еще немного, но потом, подняв голову и посмотрев на Фэн Синя, отпрянул. Тот и забыл, как сильно мечтал увидеть его реакцию, когда он поймет, кто все это время охранял его телесную оболочку. — Фэн Синь?! Капала с навеса вода. Со стороны леса наползал розовый от рассветных красок туман, и даже при таком освещении было видно, как проступали на бледном лице Му Цина алые пятна. Опять сейчас поругаются, это очевидно. А Фэн Синь старался, между прочим. Даже на рукав чужой не наступил ни разу. Подумаешь, у Му Цина из криво повязанной ленты до сих пор кленовый лист торчал. — А ты кого ожидал увидеть? — угрюмо спросил он. Ругаться почему-то не хотелось. Му Цин взглянул на него, как лезвием полоснул, а потом поспешно поднялся. Плохая идея после глубокой медитации — его предсказуемо шатнуло, и у Фэн Синя только потом появилась мстительная мысль, что поддерживать его не стоило, пускай бы падал, раз такой резвый скакать после четырех дней погружения. Но умные идеи приходили в его голову тогда, когда он уже предпринимал какие-то действия. Они едва оба не упали с пьедестала. Фэн Синь запнулся об подушку, на которой сидел, спихнул раскрытый зонтик на каменную ступеньку ниже, и тот прошуршал, перевернувшись ручкой вверх, но сам устоял. И Му Цина — удержал. Тот дышал еще тяжелее. Голова у него, вероятно, кружилась теперь нещадно. Если Фэн Синь отпустит — рухнет на пол. Ушибется — завтра на бой не позовешь, а Се Лянь обещал дать один из своих прославленных клинков, чтобы потренироваться с закаленным духовным оружием. Такую радость Фэн Синь Му Цину не позволит испортить. — Угомонись, — сказал он. — Любишь выпендриваться — учись и последствия принимать. Покрепче перехватив его, Фэн Синь выпрямился, давая возможность полностью на себя опереться. Му Цин был холодный и твердый, как наконечник стрелы. И руки у него дрожали, и губы почти потерялись на лице, зато скулы вспыхнули, как огнем подсветили. — Отпусти. — С радостью, только ты свалишься, а мне отвечать, — сказал Фэн Синь. — Ох! — послышался чей-то возглас. Повернув голову, Фэн Синь увидел Се Ляня, который совершал какие-то странные движения, будто не знал, что выбрать: подойти, как, вероятно, собирался, или сбежать отсюда со всех ног. Он то наступал на последнюю верхнюю ступеньку, то вновь с нее сходил. Му Цин в руках вздрогнул, попытался отстраниться, но Фэн Синь придержал резко, выбив из него весь воздух. Бегать будет, когда стоять сможет без посторонней помощи. — Я… — Се Лянь улыбнулся и потрогал зачем-то свои волосы, аккуратно собранные на затылке, будто хотел в нем почесать. — Я просто собирался проверить, почему вы так долго не возвращаетесь, но вижу, что все в порядке. — Это не… — Фэн Синь почувствовал, что сам вспыхнул всем лицом сразу, а не как Му Цин — щеками и острыми скулами. — Ваше Высочество, ты что там себе надумал?! — Ничего-ничего. Я буду ждать вас во дворце! — отмахнулся тот, едва не оступившись и не соскользнув с лестницы. — Ты… А ну вернись! Ваше Высочество! — попробовал Фэн Синь позвать снова, но Се Лянь уже спешил вниз, почему-то улыбнувшись так, что ямочки в рассветных тенях еще сильнее выделились на его щеках. — Да отпусти ты меня! — воскликнул Му Цин уже более твердым голосом, все же вывернувшись из его рук. Фэн Синь уже не был готов с ним спорить. Пусть они и всегда спорили, ни в чем не соглашались, но одно исключение он мог теперь допустить. Почему Се Лянь всегда появляется в такие моменты?