***
Донхек знает, что он красив. Ему нравится смотреть на себя в зеркало, ему нравится видеть восхищенные глаза людей, когда он появляется на съемочной площадке или на подиуме. Въедливые завистливые взгляды, проникающие под кожу, заставляют его улыбаться удовлетворенно и любить себя еще больше. Он же не виноват, что красивее их, что добился большего, чем они. Никто из них никогда не прикоснется к такой красоте, потому что они не заслуживают. То, что они могут видеть Донхека на ярких страницах журналов, уже большая честь для них. Донхек проявил милосердие и щедрое пожертвование, когда поделился с миром своей красотой. Когда Донхеку приходит сообщение от менеджера, он не особо долго размышляет над ответом. «Марк Ли хочет поработать с тобой» «Я согласен» Кто бы не хотел поработать с Марком Ли? Знаменитый фотограф, его имя гремело на форумах и в новостных лентах долгое время из-за смелых и выбивающихся из общего ряда работ. Он видел красоту в ужасном, отталкивающим и уродливом (на самом деле, Марк видел красоту только в Донхеке, все остальное казалось ему недостаточным до уровня Бога). Религиозные темы, мистика, смерть, отвращение. Все, что видел Донхек в работах Марка вызывало у него трепет и странное чувство, котороелипкой паутиной засело в груди. Ему было интересно, видит ли Марк его таким же — распластанном на кресте, покрытым грехами, грязью, но с божьим благословением на лице. О нет, было бы ошибкой считать, что Марк позволит испятнать свет и чистоту Донхека пороками. Все модели, с которыми работал фотограф, не были ни на милю близки к красоте Донхека. Они идеально вписывались в его концепт, где большинство — падшие ангелы, алчные и завистливые демоны, просто люди, погрязшие в собственном омуте ошибок, недостатков и согрешений. Донхек — божественный венец его мира, снизошедший до людей и дарящий им свою красоту как откровение, способное вывести заблудшие души из мрака их повседневных забот и порочности. Донхек с нескрываемым удивлением смотрит на себя в зеркало. Золото, завитые каштановые волосы, блеск на губах, белая шелковая рубашка, мелкие голубые цветы, вплетенные в локоны, все мелкие недочеты на его лице скрыты. Донхек ожидал кровавых разводов на лице, змей и червей в волосах, распятия и пустого взгляда, но этого не произошло. О, он чувствовал себя таким красивым. Входя в просторный светлый павильон, он знал, что все смотрят. Он привык к их взглядам — цепляющимся, пытающимся найти хоть один изъян, но все они неизбежно принимали поражение, скрывая ненависть и зависть в натянутых улыбках, фальшивом блеске глаз. Донхек идет ближе к камерам, свету и декорациям. Его взгляд натыкается на золотые слитки, диадемы, зеркало с серебряной оправой, цветы и яблоки. Эдем, созданный для Бога. Донхек чувствовал приятный узел внизу живота, сладкое предвкушение, ведь все это — он. В золотых слитках, в блестках, в нежных цветах. Он задерживает дыхание на несколько секунд, представляя, как следующие несколько часов съемок превратятся в обожествление его красоты. Его самого. Он лелеет эти мысли и улыбается так одухотворенно. А затем натыкается на темный изучающий взгляд. В нем не было неоправданной зависти, раздражения и желания скорее закончить работу. В этих глазах — восторг, обожание и трепет. В них отражение бронзовой шелковой кожи, округлых бедер, трепещущееся сердце под белой тканью и сияющие глаза. — Здравствуйте, я Донхек, — протягивает руку, мягко улыбаясь, — буду счастлив поработать с вами. — Марк. Вы не представляете, как я рад работе с вами. — Слова хрипло срываются с языка Марка и звучат они так, будто он признается во всех сладострастных грехах на исповеди. Донхек все еще улыбается, когда Марк несильно сжимает его пальцы, проходясь большим пальцем по ладони. Предлагает перейти на «ты» и видит, как глаза фотографа загораются, будто свечи в темном храме. Руки Донхека такие мягкие, нежные, еще не погрязшие в грязи других. Марк заметно расслабляется и готов писать картины и иконы с донхековым лицом. Модель не обращает внимания на вспышки камеры, на подсказки, которые дает ему Марк (их немного, потому что Донхек великолепен, даже если будет просто стоять с отсутствующим взглядом). Оба поглощены процессом целиком и полностью — Марк тем, что наконец-то может стоять напротив своего Бога, снимать его и доносить его красоту до смертных. Донхек никогда не чувствовал себя настолько желанным, раскованным и игривым перед камерой. Он даже не пытался думать о позах и выражении лица, потому что все для него казалось естественным — обожание и восторг Марка, россыпь золота на его теле, все ощущалось как божественное откровение, происходящее в райском саду. И не было других людей вокруг, не было строгого менеджера, который следит за тем, чтобы Донхек хорошо выполнял свою работу, нет стилиста, который поправляет макияж на модели. Есть только Донхек, его красота и Марк, поклоняющийся ему. Донхек расстегивает пуговицы на рубашке, оголяя грудь и живот, проводит руками по шее и ключицам, смотрит томным и одновременно чистым взглядом сквозь пелену на камеру. Он уверен, что Марку понравится. Марк проводит языком по сухим губам, сосредоточенный на Донхеке в объективе. Запоминает каждую деталь, каждый взгляд, движения рук, положение ног, торчащие ребра, розовые соски, приоткрытый рот. Это стало огромной ошибкой, точкой невозврата и сладким безумием. Приблизившись к божеству, становится мало, так ничтожно мало. Хочется больше, хочется еще, прижать его к себе, попробовать на вкус, высказать все молитвы во влажный рот, возвести на вершину, и, в конце концов, разорвать на части. Марк показывает фотографии Донхеку спустя несколько часов. Последний удовлетворенно улыбается, смотрит на Марка с искренним восхищением. — Никогда не видел себя настолько красивым. — Смеется смущенно, вглядывается в экран с фотографиями. — Я бы хотел поработать с тобой еще, Марк. Сам Бог снизошел до него. Сам просит быть ближе. Как тут отказать? Еще одна возможность быть рядом, чувствовать его цветочный запах, шелк волос, бронзу кожи, янтарь глаз, спелые ягоды губ. Еще один шанс поднять его на небеса, отгородить от смертных, от греха. — С нетерпением буду ждать нашей совместной работы. Улыбается, пожирает глазами, чувствуя, как кровь кипит в жилах, необъяснимую тяжесть в висках. Проводит рукой по донхекову плечу, ощущая горячую кожу даже под рубашкой. Марк его никогда не отпустит, он слишком долго ждал и молился на образ Донхека в его голове. И теперь, когда он рядом, будет кощунством отстраниться и продолжать молиться в одиночестве.***
Спустя три месяца они встречаются на съемочной площадке в третий раз. Они пили вместе кофе, но почти не говорили. Это не было необходимостью — Марк пришел, чтобы смотреть, наблюдать, фотографировать и жаждать, а Донхек давал ему все это. Позволял наслаждаться собой, иногда сам дразнил — случайно задевал руки Марка своими, прижимался плечом, когда смотрел на экран камеры, дарил улыбки и взгляды из-под опущенных ресниц. Когда-то Марку хватило бы и этого, но сейчас все это казалось таким чертовски маленьким. Он хотел большего. Он хотел показать Донхеку то, насколько он великолепен. Никто не мог показать ему этого, только Марк, ведь все остальные так и оставались слепыми, пусть и признавали лицо модели на официальных аккаунтах модных домов. Сейчас Марк наблюдает за тем, как Донхек разговаривает о чем-то с Джэхеном. Еще одна модель, он красив, у него правильные черты лица, идеальный принц с обложки диснеевских фильмов. Он красивее, чем Донхек, скажет кто-то. Но они будут неправы, ведь это не их вина, что они не видят благословение Бога в виде тела и лица Донхека. Марк чувствует себя избранным, когда приходит к осознанию того, что он единственный может так видеть Бога, обращаться к Богу, запечатлевать его на фотопленке, в своих глазах и на подкорке сознания. Джэхен сжимает предплечье Донхека, смеется, его пальцы въедаются в медовую кожу, оставляя красные следы. Марк хмурится. Никто не посмеет испортить искусство. Никто не посмеет навредить его Богу. Когда Донхек подходит к декорациям и камере, смотрит на Марка, трет пальцами место, где недавно были грязные пальцы Джэхена. И фотограф верит, что чистые донхековы пальцы уничтожат скверну, оставленную другим на святом теле. В голове Марка проскальзывает мысль о том, что он болен, но он тут же отвергает ее. Это всего лишь его любовь, его вера. Разве искреннее чувство может быть «больным»? — Не хочешь выпить кофе на первом этаже? — Донхек всегда был более смелым и расслабленным рядом с Марком, пусть фотограф и казался ему отрешенным и поглощенным собственными мыслями в большинстве случаев. Последний не отказывает. Спустя три дня у Чон Джэхена оказывается отрублена кисть правой руки. За осквернение святого приходится платить собственной кровью.***
Донхек был любопытным. Он считал, что куда бы он не сунул свой нос, его интерес всегда останется удовлетворен. Он любил себя, его любили и ненавидели, восхищались и завидовали, он был зависим от внимания. Он хотел убедиться в том, что люди о нем знают и испытывают по отношению к нему любые эмоции. Но Марк не только смотрел на него с благоговейным восхищением, но и скрывал что-то темное, мрачное за своими эмоциями к Донхеку. И это казалось неизведанным, странным, это требовало безотлагательной разгадки. Так Донхек оправдывает себя, когда стоит на пороге марковой квартиры. Липкое чувство страха разливается по внутренностям, но он игнорирует его, приказывая себе прекратить накручивать себя. Марк кажется торжествующим. Вот он — Ли Донхек в его обители. Там, где все мысли, слова, молитвы, все стоны были посвящены только ему, как жертвоприношение. Донхек — кровожадный Бог, и Марк считает, что заслужил его награду и снисхождение. Донхек понимает, что обратного пути нет, что он в ловушке, и виной всему он сам. Мозг отказывается воспринимать предстоящее распятие. Бог ведь должен страдать за тех, кто в него верит? Он замирает напротив стены, увешанной его фотографиями, рисунками, фотографиями его частей тела. Он видит здесь фотографии, которые были сделаны рядом с его квартирой, рядом с домом его родителей, фотографии в колледже, первый показ, первая фотосессия, первая обложка, вот он в небольшом кафе на богом забытой улочке Сеула во время отпуска. Дыхание перехватывает, сердце колотится бешено, когда он слышит, как поворачивается ключ в двери, то готов расплакаться и умолять. Он чувствует теплое сбитое дыхание на своей шее, руки, которые медленно, нежно и аккуратно оборачиваются вокруг талии. Донхека разворачивают к противоположной стене, где расположено огромное зеркало во весь рост. Сквозь дрожь он слышит хриплый шепот: «Посмотри на себя. Ты так красив. Лувр не достоин таких картин, каков есть ты, Донхек». Донхек сквозь пелену слез смотрит на себя в зеркало. Впервые в жизни он жалеет о том, что красивый. Впервые он видит себя таким откровенно некрасивым. Он чувствует, как с него снимают футболку и расстегивают брюки, медленно подводя к кровати. Он падает на заботливо подставленные подушки уже будучи раздетым, зажмуривает глаза, отказываясь воспринимать происходящее. Марк невесомыми мягкими движениями проводит пальцами по телу, которого мечтал коснуться уже шесть лет. Оно дрожит, оно такое горячее — только для него. Марк целует шею, ключицы, грудь, обводит языком соски, лижет живот. Это его Бог и он может делать с ним все, что пожелает. — Ты такой чертовски вкусный, — в ответ раздается всхлип, — только для меня, Донхек-а. — Пожалуйста, — еще один всхлип, повернутая голова, закрытые глаза и застывший комок ужаса в горле, — пожалуйста, отпусти меня. — Я слишком долго молился, я потерял себя ради тебя, — улыбается, мягко берет за подбородок, заставляет смотреть в глаза и гладит щеку большим пальцем, — так позволь мне насладиться тобой. Никто больше не сможет это сделать так, как я. Марк раздевается, нависает сверху, прижимается своими иссохшими губами к губам Донхека, которые стали для него святым источником — выпей и смоешь все грехи. Проникает языком в рот. Марк был прав — Донхек вкусный. Хочется его всего себе и только себе. Донхек почти смирился, не сопротивляется и думает о том, что, приняв муки, сможет стать лучше, еще чище и красивее. Марк, наверное, разделит с ним эту идею, ведь даже складка между бровями, сморщенный нос, сжатые губы, стон боли — все это красиво. Обычного человека это бы изуродовало, но перед ним — божественное существо. Полотно эпохи Возрождения, наполненное болью красоты. И Марк так его любит, видит Бог, так любит. Гладит член Донхека, ласкает пальцами. — Я уверен, что ты везде вкусный до невероятия. — Припадает ртом к бедрам, целует, всасывает в себя кожу и ее солоновато-сладкий вкус, затем целует головку и вбирает член Донхека в рот. — Я думаю, что ты сумасшедший.— Донхек бессильно вздыхает, сдерживает стоны, зажимая рот ладонью, кусая кожу, ему тошно от того, что сейчас с ним происходит. И он так хотел бы потерять сознание, чтобы не чувствовать и не испытывать всего этого. — Ты сделал меня таким, — Марк отрывается от члена Донхека, щекочет касаниями его живот. Он такой красивый, здесь, перед ним. Марк хочет приковать его к кровати и больше не отпускать, ведь Бог убежит, исчезнет, а этого нельзя допустить, — любовь к тебе сводит меня с ума. Разве ты не видишь, как я люблю тебя? Марк продолжает работать рукой, смотря в глаза Донхека, полные слез. Это слезы удовольствия, он уверен. Ему не может не нравиться, то, что делает Марк. Ему нравились его жертвы, так почему не должно понравиться удовольствие, которое Марк щедро преподносит его телу? Донхек кончает против своей воли, а Марк хочет попробовать его всего, он слизывает семя Бога с ладони и прикрывает глаза. Это то, чего он так долго и терпеливо ждал. Марк сам готов кончить только от вкуса спермы Донхека, он хочет распробовать его всего, кормиться им, сорвать с него кожу и разорвать на куски. Он такой голодный. Донхек плачет, приглушает всхлипы рукой и надеется заснуть или умереть. Ему противно, тошно, отвратительно от самого себя. Его лицо мрачнеет, а тело напрягается. Марку не нравится. Он портит свою красоту. Но можно сделать его тело еще красивее. Марк встает с кровати, подходит к рабочему столу и достает из ящика нож. Лезвие блестит в тусклом свете, а рукоять из чистого золота. Донхек достоин только такого — дорогого и красивого. Марк видит, как его Бог замирает под ним в страхе. Он целует, гладит с проникновенной нежностью. — Я не сделаю тебе больно, обещаю, — осторожно водит лезвием по телу Донхека, слегка царапая его, — ты станешь еще красивее, тебе понравится. Донхек всхлипывает и с ужасом смотрит на то, как острое лезвие оставляет красные царапины. Они начинают жечь и щипать, Донхек закусывает губу, когда видит маленькие капли крови на порезах. Он не верит, что это с ним происходит. Закрывает глаза и надеется, что вытерпит до утра. Осталось немного. Иисус вытерпел, когда его пригвоздили к кресту. Он сможет справиться, будучи пригвожденным к кровати Марка. Донхек закрывает глаза. Марк собирает пальцами кровь Донхека с его живота и груди, не веря, что наконец-то почувствует ее на своем языке. Плоды деревьев Эдема безвкусны по сравнению с кровью Донхека. Это тягучий медовый нектар, такой сладкий. Марк понимает, что никогда не насытиться им. Продолжает наносить кистью краску на прекрасное полотно перед ним, слизывать кровь и шептать молитвы и благодарность. Марк заслужил, ведь так долго страдал, так долго ждал. Ничто не отнимет у него сладость награды. Перед Богом все чувствовали себя ничтожными и слабыми, но вот он — Бог, лежит перед Марком, позволяет делать с собой все, что Марк захочет. Бессильный только перед ним. Марк глотает кровь и кончает, падая рядом с Донхеком и обнимая дрожащее тело. Донхек просыпается и надеется, что ему просто приснился страшный сон. Легкие покалывания на теле, пересохшее горло и слизистая глаз говорят о том, что его распятие все-таки происходило в реальности. Затем он чувствует холод на запястье правой руки. Прикован к своему кресту. Безысходность и животный страх резко захватывают его, и он думает, что мечется в предсмертной агонии. Нет, невозможно. Так не должно быть. Он плачет, дергая рукой в надежде освободиться, противное скрежетание цепи о кровать раздается в голове, словно смертный приговор.***
Спустя время, когда ночи начали казаться бесконечными, желания и голод Марка неудовлетворимыми, Донхек иногда просыпался свободным. Он мог передвигаться по комнате, как зверек в клетке. Как подлинник самой дорогой картины, надежно оберегаемой и охраняемой. Он старался никогда не смотреть на себя в зеркало. Он ненавидел себя, свое тело, ненавидел Марка. Он старался смотреть на уже приевшиеся темные шторы, белый потолок, на мягкий ковер на полу, на все что угодно, лишь бы не видеть себя, свои фотографии на стене Марка, на зеркало, где его красивое отражение насмехалось бы над уродливым Донхеком. Он уже потерял надежду связаться с кем-либо, Донхек был заперт в комнате, где не было ни телефона, ни компьютера, ни каких-либо других средств связи. Он потерял счет времени, но Марка ощутимо давно нет. Наконец он решается исследовать ящики его стола, в надежде, что нигде не встретит собственное лицо или тело. На глаза бросается фото, застрявшее между ящиками. Там не было чьего-то лица или тела. Частично. Донхек с криком отбрасывает фотографию и хочет убиться о стену. Он закрывает глаза и тут же распахивает, потому что истекающие кровью сломанные пальцы со знакомым кольцом с гравировкой «J.J» отпечатались под белками. Донхека тошнит и он идет в ванную. Марк был предусмотрителен, когда выбирал квартиру, где спальная могла соединяться с ванной комнатой. Донхека тошнит, он опускается на пол, но не может вытравить из себя ничего, потому что он почти не ест. Марк беспокоится из-за этого, говоря, что его здоровое и красивое тело пострадает, если Донхек будет отказываться от пищи. Тогда он кормит своего Бога сам, следя, чтобы ничего не осталось на тарелке. Его взгляд цепляется за бритвенный станок, и Донхек истерично смеется, когда пытается вытащить оттуда лезвия, а затем начинает беспорядочно наносить на себя раны и царапины. Он очень надеется, что упадет в бессилии, стукнется головой о раковину и разобьет себе голову, умрет, все что угодно. Только бы больше не оставаться здесь. — Что ты делаешь?! — Марк тут же подбегает к Донхеку, отбрасывает лезвие из его рук и прижимает к себе. Марк зол. Никто не может прикоснуться к его Богу, даже сам Донхек. Никто не вправе наносить ему увечья, уродовать его своими грязными руками. Марк лишь делает его красивым, а Донхек не ценит этого. Он переносит его на кровать, обрабатывает порезы, целует его лицо и молчит. Донхек понимает, что Марк недоволен. Собственно, а почему Марк должен радоваться тому, что его Бог пытается убить сам себя? Бог умирает только тогда, когда умрет последний, кто в него верит и кто ему молится. Донхек умрет только тогда, когда умрет Марк. Это нельзя оспорить. Марк оглядывает донхеково тело, хмурится. Придется не трогать его некоторое время, чтобы эти уродливые порезы зажили, чтобы нанести собственные, украшающие. Марк расстроен, ведь его жажду и голод может утолить только кровь его Бога, который по глупости навредил себе. Донхек смотрит в темные глаза Марка, когда тот давит на его плечи, дабы младший опустился на колени. Это невероятно возбуждает, захватывает дух, когда видишь, что кто-то настолько недосягаемый и идеальный сейчас стоит перед тобой на коленях. Марк ни с кем не хочет делиться этим чувством. Донхек принадлежит ему и такого Донхека может видеть только Марк. Донхек сглатывает обиду, унижение и ненависть, вонзает в ладони отросшие ногти, когда берет в рот член Марка. Тот всегда нежен, обращается с ним аккуратно, гладит по голове, иногда слегка надавливая, чтобы Донхек взял больше, втянул щеки, провел по стволу языком. Когда Донхек проглатывает сперму Марка и облизывает губы, чувствуя саднящую боль в глотке, Марк смотрит с такой любовью, с такой искренностью, что хочется проблеваться. Тогда с преданностью слепо верящего, Марк вкладывает в руки Донхека нож. Донхек смотрит с непониманием. Он же может просто вонзить его старшему в глотку, в живот, заколоть его плоть живьем. Когда Донхек оставляет порез за порезом на животе Марка, тот собирает свежие красные капли пальцами и засовывает их в рот Донхека, то слизывает все без вопросов, смотря в темные глаза старшего. — Тебе понравилось? Я настолько же вкусен, как ты? — Марк смотрит с нескрываемом интересом, видя, как Донхек сглатывает жидкость. Донхек молчит. Он ненавидит с ним разговаривать, ненавидит его чувства, его сумасшествие и любовь. — Ты вкусный, Марк. С бесцветным голосом, побледневшим лицом, затекшими ногами, похудевшими бедрами, выпирающими ключицами и ребрами, чернотой ненависти в глазах — он все же оставался таким чистым, безгрешным и чудесным. Тусклый свет ламп освещал его лицо, будто это свет нимба спадает на тонкие черты. Марк думает только о том, насколько Донхек красивый. И вся эта красота только в его руках.