Белый голубь

Второй день пребывания в Червонном лесу ознаменовался для Филиппа непривычным занятием. Ему пришлось учиться колоть дрова. В первый день певец помогал Петровичу чинить забор. Собственно, помощь заключалась в подаче гвоздей и подпирании досок. Новое задание оказалось гораздо сложнее. Сначала они вместе с Петровичем распиливали длинные брёвна на множество коротких, после чего лесник учил Филиппа раскалывать эти пузатые брёвнышки пополам, а потом каждую половину ещё на две части. Шёл второй месяц осени, и нужно было заготавливать дрова, чтобы топить печь в сезон холодов. Петрович использовал только сухостой и валежник: в Червонном лесу вырубка здоровых деревьев была под запретом. Раскалывать полено на части у Киркорова получалось с переменным успехом, и всё же под руководством Петровича он справился с заданием. – Молодец, Филипп Бедросович! Одолел, – похвалил лесник. – Отдохни пока. Я сейчас быстро на велосипеде окрестности объеду, вернусь – уложим дрова в дровяник. Это уже легче. Накинув на плечи куртку, которую снял во время работы, Филипп присел на скамейку под виноградом. Потихоньку теплело. По условиям шоу участники вставали в семь утра, и невыспавшийся артист, пригревшись на солнышке, почти задремал. – Гу-гу, у-у, – раздалось над правым ухом. Филипп открыл глаза и повернулся к источнику шума. На одной из перекладин, к которым была подвязана виноградная лоза, сидел Фёдор. – А, это ты, птица, – зевнул Филипп. – Гу. – Видел, чем приходится заниматься народному артисту? – Гу-гу, – голубь забавно поворачивал и наклонял голову на бок, смотря на певца то одним, то другим глазом. – Вот тебе и «гу-гу». Давно я таких безумств не совершал. Без телефона, без интернета… Рублю дрова на зиму… Из благ цивилизации один допотопный телевизор. Спрашивается, зачем мне всё это? Для чего ввязался? Да известно, для чего, – махнул рукой Филипп. – Гу. – Ты меня понимаешь, да? Тебя ведь тоже жена бросила. Фёдор нахохлился, от чего стал похож на белый пушистый мячик, резко встряхнул всеми перьями и перелетел на крышу дома. – Неприятная тема, согласен. *** Проехав некоторое расстояние по привычному маршруту, Петрович остановился и прислушался. Где-то недалеко разговаривали несколько человек. Лесник оставил велосипед и пошёл пешком по направлению, откуда доносились голоса. Эта была территория, за которую отвечал его новый молодой напарник Денис, пришедший на смену Фёдору Кузьмичу. Петрович сразу понял, кто эти люди, поэтому не стал подходить близко и остановился на безопасном расстоянии. Невысокий мужчина в сером костюме расхаживал взад-вперёд, активно жестикулируя. Его коренастая фигура то и дело мелькала между деревьев. Два бритоголовых амбала только и успевали поворачиваться за ним. Того, что в костюме, Петрович знал – Щетинин, чиновник из местной лесоохраны, с амбалами тоже сталкивался неоднократно. Официально они значились помощниками, а на деле выполняли разную сомнительную работу. До лесника доносились только обрывки фраз, но он и так прекрасно понимал, о чём идёт речь. «Ничего, голубчики, вот теперь-то ваши рожи бандитские под камерами и засветятся. Теперь вы не отвертитесь!» – Петрович сплюнул. – Ты чего здесь вынюхиваешь? – раздался за спиной лесника знакомый голос. Петрович обернулся. Перед ним стоял Денис. – Вынюхивают собаки, – огрызнулся мужчина. – У тебя, я смотрю, опять эти бандиты в гостях. – А тебе какое дело? – нахмурил брови парень. – Не одному тебе высоких гостей принимать. – Дениска, я тебя предупреждал и повторю ещё раз: не связывайся с этими людьми. Потом ведь не отмоешься. Малиновые пятна загорелись на щеках и шее парня. – Петрович, не лезь, куда не просят. Следи лучше за своими гостями, а то как бы чего не случилось – прошипел он злобно. Побагровев до корней волос, мужчина схватил парня за грудки: – Не угрожай мне, щенок! Если твои дружки хоть раз приблизятся к артистам, я за себя не отвечаю. Не смейте их трогать. Они о ваших грязных делишках ничего не знают. – Грязные делишки? Какие делишки? – Денис фальшиво улыбнулся, высвобождая ворот куртки из цепких пальцев лесника. – Нет никаких делишек. Что-то ты переволновался, Петрович. Иди домой, нечего здесь ошиваться. Словно очнувшись, Юрий Петрович выпустил из рук куртку Дениса. Только сейчас он понял, что поступил неосмотрительно – дал волю эмоциям – и это могло вызвать лишние подозрения. А сейчас, пока под его ответственностью находятся такие известные люди, нужно быть особенно осторожным. Поэтому, больше не говоря ни слова, мужчина поспешил удалиться на свою половину леса. *** Старомодные настенные часы с маятником мерно тикали, в печи потрескивали дрова, узорный плафон под потолком отбрасывал причудливые тени на голубоватую побелку. Петрович и София беседовали, сидя за столом. Лесник, иллюстрируя свою речь картинками и чертежами из журналов по приусадебному хозяйству, объяснял Софии, что он уже использует, а что хотел бы внедрить на своём подворье. Певица тоже не отставала и рассказывала Петровичу обо всём, что выращивает у себя в саду. Алла, удобно устроившись в кресле напротив телевизора, переключала каналы в надежде найти что-нибудь интересное. Филипп пластом лежал на диване, рассеянно прислушиваясь то к разговору Петровича и Софии, то к хаотичным репликам из телевизора. – После дров я в дрова, – жалобно простонал Киркоров, поглядывая на Аллу. – Я после концертов и тренировок так не устаю. – Тебя что, пожалеть, болезный? – перехватив его взгляд, отреагировала Пугачёва. – Филипп, если мышцы болят, мазь в верхнем ящике, – отозвался Петрович, указывая на шкаф. – Спасибо. Буду иметь в виду, – едва ворочая языком, поблагодарил Киркоров. – По всем каналам сплошная дичь. Петрович, ну, ты и натопил. Настоящий Ташкент, – проговорила Алла. – Да, переборщил чуток, – согласился лесник. – Я в это время обычно не топлю. А тут побоялся, что вы замёрзните: ночи ведь холодные. Сейчас откроем форточку и дверь в коридор. Минут через пятнадцать будет самое то. – Я пока во дворе подышу, – Алла выключила телевизор и, накинув куртку, вышла из дома. – Я тоже, пожалуй, прогуляюсь, – сказал Филипп, сползая с дивана. Полная луна освещала часть двора и скамейку, на которой сидела Алла. Филипп присел рядом. – Ты же помирал минуту назад, – усмехнулась Пугачёва. Филипп ничего не ответил. Он молча смотрел на Аллу. Певец знал это дорогое ему лицо до мельчайших подробностей: эту линию губ, изгиб бровей, эти почему-то сейчас печальные глаза. И всё равно он не уставал любоваться каждой черточкой родного лица, тем как лунный свет дрожит в её глазах, поблёскивая, скользит по губам и запутывается в светлых завитках волос, спадающих на плечи. – Что же ты оставил Соню одну героически слушать про урожай помидоров и устройство кормушек, – вновь заговорила певица. – София Михайловна прекрасно разговор поддерживает, – отозвался наконец Филипп. Сейчас ему безумно хотелось обнять Аллу, прижать её к себе и сидеть так долго-долго. Но он знал, что не может этого сделать, тем более под камерами. – Да, Соня молодец, сразу вписалась в эту атмосферу. А мне неуютно как-то. И курить здесь нельзя. – Неуютно из-за меня? – Причём здесь ты?! Киркоров, когда ты уже поймешь, что не центр вселенной и не всё в этом мире вокруг тебя вертится! – Алла нервничала. За эти два дня она не раз успела пожалеть о своём согласии участвовать в реалити просто потому, что всё окружающее было чуждо для неё. Постоянное присутствие Филиппа поблизости тоже тревожило, но этот факт она признавать не хотела. – Я пойду в дом, – уныло проговорил певец и поднялся со скамейки. Плохо осознавая, что делает, Алла схватила Филиппа за рукав куртки. Смутная тревога, злость и недовольство преобразовались в нежелание отпускать его. Она вдруг поняла, что в абсолютно чужом месте ей спокойнее, когда он рядом. – Ладно, Филь, сиди дыши воздухом, – Алла разжала пальцы. – Я злюсь с непривычки, ерунда. Подумаешь, неделя в лесу. И не такое проходили. – Конечно, Аллочка, и с этим справимся, – Филипп снова сел на скамейку. – Если что, мои уши, моя жилетка в твоём распоряжении. – Ой, много на себя берёшь, – Алла слабо улыбнулась. – Вот чего ты полез в такую авантюру? – Ты о реалити? Алла кивнула. Киркоров задумался, подбирая слова. Не признаваться же на всю страну, что согласился участвовать в шоу, чтобы сблизиться с бывшей женой. – Это необычно, – только и смог ответить Филипп. – Необычно. Неплохая отмазка, – Алла вздохнула. – А знаешь, если разобраться, необычен только антураж, а по сути, Филя, нам ли считать реалити чем-то экстраординарным? Вся жизнь артиста – сплошное реалити-шоу. А наша с тобой совместная жизнь. О, это было реалити особого толка, обсуждаемое на каждой кухне, перетираемое каждой даже самой заштатной газетёнкой. Всё на публику, всё напоказ. Стоило ли? – певица замолчала, понимая, что её занесло на опасную тропинку. – Соня в этом плане мудрее. Они с Анатолием всячески оберегали свой очаг. Соня умеет сохранять своё личное только для себя, а я не умею, – заключила Алла. – И я не умею, – эхом отозвался Филипп. Они сидели на небольшом расстоянии друг от друга, одинаково упираясь ладонями в сиденье скамейки, и смотрели на яркую круглую луну, висевшую над двором. Филипп вновь боролся с желанием обнять Аллу. «Хотя бы взять её за руку», – стучала в сознании навязчивая мысль. Алла, внутренне ругая себя, думала о том, как ей сейчас хочется прижаться к Киркорову. Но камеры… Филипп осторожно подвинул свою ладонь вправо, и кончики их пальцев соприкоснулись. Алла не стала отдёргивать руку. Они молча смотрели на огромную луну. *** – София Михайловна, моя болтовня вам ещё не надоела? – Нисколько. С вами очень приятно беседовать, Юрий Петрович. – Может, вы хотите посмотреть телевизор или почитать? – Телевизор я редко смотрю, а вот книжку – с удовольствием. У вас есть Чехов? – Есть. На верхней полке два сборника. София подошла к книжному шкафу. На верхней полке в переднем ряду действительно стояли томики Чехова в бордовом переплёте, с белыми надписями на корешках. Певица попыталась выдвинуть один из них из сплошного книжного ряда. Но ничего не получилось, так как книги стояли очень плотно друг к другу, к тому же мешала объёмная картонная папка, лежавшая сверху. Для удобства София переложила её на стол. – Эх, давненько я не рисовал, – произнёс Петрович. – А вы рисуете? – заинтересовалась София. – Балуюсь время от времени. Здесь как раз собрана часть моих художеств, – лесник указал на папку. – Правда?! – воскликнула певица. – Можно посмотреть? – Конечно. Смотрите. Женщина развязала тесёмки и достала из папки кипу альбомных листов с изображениями природных ландшафтов и обитателей леса. – Юрий Петрович, это очень красиво! – восхищённо проговорила София. – Вы рисуете простым карандашом? – Карандашом, аэрографом, чёрной гелиевой ручкой. Когда как. – Вы этому учились? – Разве только в школе. У нас был хороший учитель рисования. – У вас талант. – Да перестаньте. Какой там талант, – лесник смущённо отмахнулся. – Я говорю абсолютно искренне. – Спасибо. Певица перебирала альбомные листы, рассматривая каждый рисунок. – Ой, а это Фёдор! Да? – София держала в руках изображение белой птицы. – Да, это мой разбойник, – улыбнулся Петрович. – А это кто? – среди пейзажей и множества изображений животных и птиц София заметила портрет молодой женщины. – Марина, – прочитала она надпись в левом нижнем углу. – Это моя жена, – глухо проговорил Петрович. – Вы женаты? – Был, – коротко ответил лесник, не то сурово, не то печально сводя у переносицы густые брови. Реакция Петровича навела Софию на мысль, что он вдовец. Непроизвольно на глаза навернулись слёзы, и стало нестерпимо горько: женщина вспомнила о своём муже, которого не стало много лет назад. Время не излечило эту рану. Она лишь затянулась тоненькой плёнкой, которую легко можно было прорвать. – Простите, – прошептала София. Слеза росинкою скатилась по её щеке. – Что вы, София Михайловна! Это вы меня простите: я невольно расстроил вас. Вы меня не так поняли. С женой мы развелись пятнадцать лет назад. У неё всё хорошо. – Слава Богу! А я подумала… – Нет-нет, у неё всё в порядке, даже лучше, чем когда мы были вместе. – Но для вас, я вижу, это тяжёлая тема. Певица не ошиблась: тема для Петровича была болезненной. Он ни за что не стал бы рассказывать о своих переживаниях малознакомому человеку, да ещё и на камеру. Но София совершенно не воспринималась как чужой человек, наоборот, от неё исходило столько душевного тепла и внутреннего света, она с таким искренним интересом и участием поддерживала беседу на различные темы, что перед ней хотелось раскрыть всю душу. Мужчина совершенно забыл про камеры. Сейчас он ощущал острую потребность выговориться. – Мы познакомились с Мариной в Краснодаре на краевой конференции сельских учителей, – начал свой рассказ Петрович. – Я был молодым учителем природоведения и географии, выступал на конференции с докладом, а Марина училась на первом курсе педфака, их группу привели просто послушать. Когда я закончил выступление, Марина подняла руку и задала вопрос по теме моего доклада. Не помню, что она спросила – помню, как влюбился в грустные карие глаза. Во время перерыва я подошёл к ней познакомиться. Марина была такой хрупкой с виду, но уже тогда в ней ощущался внутренний стержень. Она оказалась местной, краснодарской. Жила с бабушкой, которая её вырастила. По стопам бабушки она и пошла, поступив в педагогический вуз. Отца своего Марина не знала, мать помнила плохо. Её не стало, когда Марине было пять лет. Я понимал её. Я тоже рано потерял родителей, пусть не в детстве, но в студенчестве. Мы поженились сразу, как она окончила вуз. Я забрал Марину к себе в Камышин. Из Краснодара она уезжала неохотно. Но у меня были дом и работа в Камышине. Марина тоже устроилась в единственную поселковую школу. Как раз появилась свободная вакансия учителя начальных классов. Вскоре не стало её бабушки. Квартира, в которой она жила, не была приватизирована, поэтому отошла государству. Сейчас я понимаю: при других обстоятельствах Марина не согласилась бы переехать в деревню на постоянное место жительства. И я бы не смог её уговорить. Характер у неё был твёрдый, даже в чём-то жёсткий, и спорить с ней было бесполезно, – Петрович горько вздохнул. – Через год после свадьбы у нас родилась Аришка, ещё через год – Юлька. Мы жили неплохо, даже в тяжёлые годы не голодали: спасало подсобное хозяйство. Мы работали, девчонки росли, пошли в школу, учились на четвёрки и пятёрки. Кстати, они, как это говорят, фанатели от Пугачёвой и Киркорова. Когда мы ездили в райцентр, всегда выпрашивали новую кассету. Собирали газетные вырезки, фотографии. А мы с женой любили слушать ваши песни. Счастливое было время, – лесник немного помолчал. – Мне нравилось работать с детьми, прививать им любовь к родной природе, краю, стране, но чем больше я это делал, тем больше меня тянуло на лоно этой природы, в самое её сердце – в лес. Я заболел лесом после того, как впервые побывал в гостях у Фёдора Кузьмича. С тех пор я стал время от времени помогать ему. Когда появилась возможность окончить специальные курсы и устроиться работать лесником в паре с Фёдором Кузьмичом, я сразу ухватился за этот шанс. И тут выяснилось, что у Марины совсем другие мечты. Ей надоела жизнь в деревне и работа учителем, жизнь в лесу тем более не входила в её планы. Её лучшая подруга когда-то неплохо устроилась в Москве. Марина решила последовать её примеру: обосноваться в столице и выучиться на журналиста. Я не принимал всерьёз её фантазии, пока она не забрала дочерей и не уехала в город своей мечты. Так наша семья и распалась, – Петрович устало хлопнул ладонью по столу. – Жизнь нередко заставляет нас выбирать, – тихо проговорила София. – Когда-то мы с мужем тоже стояли перед выбором, и Толик пожертвовал своей карьерой ради меня. А он был талантливым музыкантом. Я благодарна ему до сих пор… – София вздохнула. – Юрий Петрович, я не вправе судить. Ваши отношения с женой – это только ваши отношения, но дети… В таких ситуациях они страдают больше всего. – Дети… Это самое тяжёлое… Здесь я допустил непростительную ошибку, – покачал головой лесник. – Я разыскал Марину в Москве (она вместе с дочерьми остановилась у подруги). Я уже уволился из школы и выставил на продажу дом, но ещё не оформился на новой работе. Жил месяц в Москве на последние деньги. Марина поставила вопрос ребром: либо я бросаю свой лес, остаюсь вместе с ней в Москве и мы снова становимся полноценной семьёй, либо я навсегда оставляю их в покое, уезжаю обратно в Краснодарский край и больше не вмешиваюсь в их жизнь. Я пытался объяснить Марине, что огромный мегаполис не для меня, что я только сейчас нашёл дело, которому хочу посвятить всю жизнь. Я предложил другой вариант: дочери будут жить со мной, а Марина сможет приезжать, когда ей удобно. Она не согласилась, стала кричать, что хочет для девочек лучшей доли и вообще никогда мне их не отдаст. Мы разругались в пух и прах. Под конец месяца Марина заявила, что встретила другого человека и собирается подавать на развод. Меня словно взорвало. Я хлопнул дверью и в этот же день уехал домой. Разводили нас по суду. На суд я не пришёл: не хотел лишний раз с ней встречаться. Я ещё очень долго злился, а когда очнулся от своей злости, понял, что совершил чудовищную ошибку, перестав бороться за право видеться с дочерьми и участвовать в их жизни. Но было уже поздно. Прошло немало времени. Мне было совестно смотреть им в глаза, ведь я позволил, чтобы отца им заменил чужой дядя. Теперь они уже взрослые и успешные. Марина тоже добилась, чего хотела. Петрович сидел за столом, низко опустив голову и сильно сжимая в замок, до побелевших суставов, пальцы. София положила руку ему на запястье. – Сегодня у моей Марины день рождения… – глухо проговорил мужчина. *** Слёзы, смешанные с чёрной тушью, капали на элегантное персиковое платье. Яркий свет мобильного экрана прорезал темноту комнаты и больно резал глаза. Гости разошлись, отзвучали тосты и поздравления, смолкли овации и дифирамбы в честь именинницы, стихла музыка. Суетный день сменился тоскливой ночью. «У моей Марины… Как только язык поворачивается! У моей! – женщина отчаянно шептала в пустоту. – Осёл! Упрямый осёл! Не было чужого дяди. Я соврала тебе, а ты поверил! Лес оказался дороже. Я столько лет ждала, врала дочерям, что тебя нет на свете, и всё равно ждала. Ждала, что ты одумаешься и вернёшься ко мне».