Причина, чтобы вернуться

Персиваль сидит за столом и медленными глотками пьет черный кофе. Серафина застывает в дверном проеме и хмурится, замечая, как он пытается скрыть дрожь в руках. Что он здесь делает, ради Мерлина? Почему он на работе, когда она четко и ясно велела не появляться до полного выздоровления? Персиваль знает — а как же иначе, — что этот и многие другие вопросы готовы сорваться с ее языка, и старательно делает вид, будто изучает накопившиеся бумаги, но Серафина видит, что его глаза не двигаются, гипнотизируя одну и ту же точку отсутствующим взглядом. * * * Его нашли в пятницу — спустя неделю после того, как Гриндевальд был арестован и водружен в темницу. Серафина уже начинала привыкать к мысли, что Персиваль мертв, и самое большее, что обнаружат авроры — его обезображенный труп, и ей, конечно, придется назначать нового главу Департамента магического правопорядка, когда появилась Голдштейн в сопровождении троих коллег и сообщила, что Грейвса отыскали живым. Это произошло в какой-то канализации — судя по всему, там у Гриндевальда располагалось одно из убежищ, — и Персиваль находился в таком состоянии, что его поначалу приняли за полуразложившегося, частично объеденного крысами бродягу. По всей вероятности, он пытался выбраться из заточения самостоятельно — каким-то образом сумел открыть клетку, в которой его держали, и проделал часть пути то ли шагом, то ли ползком, но по-прежнему пребывал под действием сильного дурманящего заклятия, поэтому не ушел далеко. Серафина сдержанно поблагодарила Голдштейн и остальных авроров за проделанную работу и не спеша отправилась в магическую лечебницу, хотя все, чего ей тогда хотелось — броситься к Персивалю незамедлительно и убедиться, что он в порядке. В порядке он, разумеется, не был. Серафине хотелось кричать, крушить полки с лекарствами и осыпать все вокруг искрами из волшебной палочки, но она молча устроилась на жестком прикроватном табурете и не отрываясь смотрела на лежавшего в беспамятстве человека. Большая часть его тела была скрыта больничной пижамой и одеялом, но на лице, шее и кистях рук отчетливо виднелись укусы крыс; волосы отросли и свалялись, борода начинала наползать на глаза, а кожа выглядела синевато-серой, точно у инфернала. Серафина смотрела и замечала, насколько сильно ввалились его щеки, с каким трудом подымалась грудная клетка, как безвольно лежали поверх одеяла бледные пальцы, и почему-то вспоминала, как они же ловко расстегивали пуговицы на ее мантии — неизмеримо давно, будто бы в прошлой жизни, — и как сама цеплялась за отвороты сюртука Персиваля, старательно сдирая ненужный предмет одежды, и Грейвс брал ее прямо на столе президентского офиса, разбросав бумаги в разные стороны, а после, тяжело дыша и прижимая Серафину к себе, хриплым шепотом называл ее «девочкой», хотя она была старше его на три года. Для них это был приятный способ расслабиться — и более ничего. Мало ли президентов спали со своими сотрудниками? Но глядя на такого Персиваля — беспомощного, с трудом цеплявшегося за жизнь, — Серафина только тогда осознала, что все эти дни жила в подвешенном состоянии и до последнего не хотела верить в худший исход, хоть и предполагала его, а теперь с души будто воз с булыжниками свалился. Почти. Беспокойство за его здоровье не отпускало по-прежнему — и не позволяло ей надолго отойти от больничной койки. Грейвс провел в лечебнице остаток пятницы, субботу и воскресенье, и Серафина сидела рядом — наблюдала за медсестрой, менявшей простыни и пижаму, когда он обмочился и обмарался; сама вытирала рот Персиваля, когда его рвало желчью, и украдкой держала за руку, когда никто из персонала не видел. К вечеру воскресенья Грейвс более-менее оклемался — и в понедельник с утра уже был в МАКУСА. * * * — Ты же помнишь, что я просила не появляться, правда? — Серафина затворяет за собой дверь, проходит вглубь кабинета и опускается в кресло напротив. — По крайней мере, неделю. Персиваль отрывается от бумаг, которые якобы изучал, снова отхлебывает кофе и с предельной осторожностью ставит чашку на блюдце. Рука его заметно подрагивает, и Грейвс сжимает ее в кулак. От Серафины не укрывается эта деталь, и она медленно качает головой, подавляя тяжелый вздох. — Не стоит беспокоиться, мадам президент, — голос Персиваля немного язвителен, но при этом безукоризненно вежлив. — Я полностью оправился от… своего недуга. Серафина едва удерживается от того, чтобы закатить глаза. — Боюсь, мистер Грейвс, вы переоцениваете свое состояние. Вам нужен отдых, и достаточно длительный. Поверьте, будет гораздо лучше, если вы вернетесь в следующий понедельник с новыми силами — а до этого времени департамент вполне способен пережить ваше отсутствие. — Я так не думаю, госпожа Пиквери, — старательно держит дистанцию Персиваль. — Работы накопилось достаточно много. Может, лучше будет, если вы все-таки позволите мне ее выполнить? Я уже начал разбирать бумаги, нужно ответить на некоторые письма… — Это действительно не может подождать? — Серафина смотрит на него с сомнением. Несмотря на то, что Грейвс говорит уверенно, бледен он так, будто уже стал привидением, а на лбу выступила испарина. — Нет, если хотите, чтобы все было сделано вовремя и надлежащим образом, — Персиваль допивает кофе и тянется за второй чашкой, наполненной столь же черным ароматным напитком — он всегда пьет без сахара и молока. — Полагаю, вам нужен подробный отчет о моем… пребывании в плену, так? Я постараюсь закончить его до среды. — Отчет? — переспрашивает Серафина, глядя на него так, словно на месте Грейвса оказался каким-то образом сбежавший из тюрьмы Гриндевальд. — Вы серьезно? — Разве это не стандартная процедура? — Персиваль пожимает плечами. — Что ж… полагаю, это действительно необходимо, но я вас не тороплю со сроками, — голос Серафины звучит несколько обескураженно. Ему действительно хочется делать все это сейчас? После всего, что произошло? Неужели он до такой степени скучал по работе? Грейвс очень медленно ставит чашку на блюдце и едва уловимо морщится. Серафина замечает, что локтями на стол он опирается так, будто опасается в любое мгновение рухнуть с кресла, а над верхней губой поблескивают капельки пота. — Персиваль… — Да-да, я все-таки думаю, что управлюсь в срок и… — Грейвс осекается. Перевешивается через подлокотник кресла, и его тошнит прямо на пол. Серафина быстро поднимается на ноги, вынимает из кармана платок и, огибая стол, устремляется к Персивалю. Когда мучительные спазмы и кашель сходят на нет, она насухо вытирает его рот от рвоты и, не обращая внимания на протестующее: «Я сам… сам», помогает ему выпрямиться в кресле. — Экскуро! — направляет палочку на пол, и неприятная субстанция исчезает. — Да что с тобой такое?! Ты о чем только думал, когда появился на работе в таком состоянии? — Я не… — Грейвс тянется за кофе, но рука безвольно падает на подлокотник. Молча качая головой, Серафина подносит чашку к его губам и дожидается, пока он сделает несколько глотков. Липкие коричневые ручейки текут по неаккуратно выбритому подбородку. — Прости, я не думал, что будет плохо. — Не думал? Это как понимать вообще? — то ли от страха, что ему станет еще хуже, то ли раздосадованная этими абсурдными попытками изобразить железную выдержку, Серафина начинает злиться. — Перси, заканчивай валять дурака, сколько можно? Ты выглядишь так, будто только что из ада вернулся — к чему все это геройство? Кому и что ты докажешь, если умрешь на рабочем месте? — Ты просто не понимаешь… — Персиваль с усилием отрывает голову от спинки кресла, заходится в судорожном кашле. — Что не понимаю? — Я сейчас не могу быть дома, — он цепляется пальцами за ее запястье, и у Серафины перехватывает дыхание — столько боли и отчаяния в его взгляде. Ей приходилось видеть много ужасных вещей, но от этого взгляда становится действительно не по себе. — Я должен быть здесь. Исправить все, что натворил Гриндевальд — по моей вине. — Ох, — так вот в чем дело. Серафина усаживается на край стола и на мгновение прикрывает глаза. — Перси… послушай. Ответственность за все, что случилось, лежит на Гриндевальде и только на нем. Никто не винит тебя. И не будет. — О, боюсь, ты не знаешь всего, — его губы кривятся в горькую, язвительную усмешку. — Я не только глупо попался в его ловушку — он вытянул из меня все, что мог… Всю информацию о МАКУСА, все наши планы… — Он пытал тебя. — Это не оправдание. Ты даже не представляешь, что он мог натворить, если б вы его не поймали. — Но мы поймали его, — Серафина пытается ободряюще улыбнуться, хотя в глубине души ей хочется что-нибудь разнести и убить Гриндевальда собственными руками. Будь у нее такая возможность прямо сейчас — видит Мерлин, она не колебалась бы ни секунды. — Все закончилось хорошо. И если уж на то пошло, именно на мне лежит основная вина — я должна была догадаться, что с твоей копией что-то не так. Сама не знаю, почему не поняла этого сразу. — Это было практически невозможно, — качает головой Персиваль и, помедлив, осторожно интересуется: — А ты… вы с ним… — он заходится в приступе кашля и почему-то не заканчивает свой вопрос, но Серафина понимает все и без слов. — Нет, — она хмурится, вспоминая, что в течение тех трех месяцев, когда под его личиной прятался Гриндевальд, они общались исключительно по рабочим вопросам. — Он старался держаться на расстоянии — видимо, опасался, что я могу что-нибудь заподозрить. — Хорошо, — Грейвс вздыхает с видимым облегчением и сильнее, насколько это возможно в его состоянии, сжимает ее руку своей. — Я боялся, что он может что-нибудь сделать… причинить тебе вред. — Поверь, если бы это было так просто, я бы не стала президентом Магического Конгресса, — Серафина улыбается уголками губ и осторожно гладит кончиками пальцев его ладони. — А теперь заканчивай посыпать голову пеплом — ты нужен мне живым и здоровым. И несколько выходных тебе все-таки взять придется. Необходимо восстановить силы, прежде чем возвращаться в строй. — А если члены совета не захотят, чтобы я возвращался? — в голосе Персиваля звучат нехарактерные для него сомнение и неуверенность. — Что, если они будут винить меня за ситуацию с Гриндевальдом? Ведь как бы там ни было, это моя неосторожность и мой просчет. Серафина хочет сказать, что он ошибается. Хочет сказать, что, окажись на его месте любой другой волшебник, он бы точно так же попался, но сломался бы гораздо быстрее. И что члены совета не идиоты, чтобы не понимать, насколько силен Гриндевальд и на какие вещи способен. Но вместо этого говорит совершенно другое: — Даже если весь мир будет тебя винить — я не буду. И по-прежнему готова доверить тебе свою жизнь, если потребуется. Грейвс удивленно вскидывает голову. Смотрит на нее долгим проницательным взглядом, в котором отражается все, что никогда не произносилось вслух, но подразумевалось негласно, — и наконец, кивает, медленно и серьезно: — Тогда у меня есть все, что нужно. Рука его обвивается вокруг ее талии. Серафина осторожно обнимает в ответ, думая, что теперь, пожалуй, все будет в порядке, вместе им удастся справиться с чем угодно — и причину они оба прекрасно знают.