Когда влюблен сверчок?

      Аккуратный почерк, такой красивый, тонкий. Видно, что выводили без спешки. Наверное, старались передать чувства, эмоции. Любовь. Если бы юноше дали шанс увидеть, почему пергамент мокрый в некоторых местах, он незамедлительно воспользовался бы им.       Фике, милая Фике.       Никита помнил, как они познакомились тогда, в Цербсте. Помнил ее милое, совершенно прекрасное лицо и меховую шапочку, на которой крупными хлопьями лежал белый — белый снег. Казалось, он до сих пор чувствует бабочек, когда произносит ее имя.       От нее у Оленева остались только самые добрые и чистые воспоминания. Она не виновата в том, что его сердце захотело влюбиться именно в нее. В невесту Петра Федоровича. «Глупо и опрометчиво», — думал Никита каждый день, после той самой встречи во дворце.       Она просто ушла. Сказала, что больше нет той самой Фике и ушла. А он остался. Остался наедине со своими чувствами и эмоциями. Ему не хотелось верить в это. Никита потерял счет тем трактатам, которые написал за время своей печали. Было огромное количество изорванных пергаментов, изломанных перьев и слов, которые Оленев сжигал в камине. Гаврила отчаялся вместе с князем. Он воспитывал Никиту с самого его рождения и для него было пыткой смотреть на самоуничтожение Оленева. Гаврила всячески пытался напоить Никиту своими чудодейственными средствами «От тоски», как он их называл, но Оленев был непреклонен.       Князь писал письма, сочинял стихи и еще умудрялся продолжать учебу. Только вот все его старания были напрасны: письма сжигались, стихи читались на ночь, чтобы потешить себя, а с учебой у Никиты не было проблем и до этого, поэтому головная боль по поводу образования отпадала. «Я прочитала Ваш трактат, милый князь… — начал читать Оленев, сминая в руках желтый пергамент. — Вы так красиво говорите, но прошу Вас, оставьте эту затею с письмами. Вы подвергаете меня опасности».       Это было первое и единственное письмо от Фике, которое Никита хранил, словно семейную реликвию. Ему льстила ее похвала, но какой от нее толк, если он не может видеть настоящие эмоции в ее глазах? Никите было больно чувствовать что-либо. Каждое ее слово, написанное на маленьком клочке бумаги, доставляло ему такую боль, какую не доставила бы и самая острая шпага. Правильно говорят: «слова — самое страшное оружие в руках человека». А Фике пользовалась им настолько умело, что доводила до слез даже самого сильного мужчину.       Первая любовь Никиты обернулась для него непонятным и больным чувством, которое он хотел убрать из себя. Снять, как вторую кожу. В его голове было столько мыслей, что нельзя сосчитать даже самому умелому ученому. Князь Оленев — благородный юноша, сердце которого было разбито на сотни осколков одними лишь словами любимой женщины.       Он не обвинял ее ни в чем. Он не смел и не хотел этого делать. Она не должна отвечать за чувство, которое родилось в его груди. Но все же в его сердце жила та одинокая и любимая каждым фраза: «А если судьба?».       Судьба судьбой, но Никита смог излечиться от всех душевных ран. Ему потребовалось много времени и сил, которые он тратил на учебу, друзей. Потом Оленев начал посещать светские мероприятия и был на них одним из почетных гостей. Весь свет говорил о том, как Никита похож на своего отца: телосложение, черты лица, манеры. А остальные твердили, что он мягок и робок, как его мать. Но почти никто ее в глаза не видел, а может и не помнят.       Как бы лицемерно не вел себя высший свет, Никита понимал, что с ним общались осторожно. Он — незаконнорожденный сын. Его положение сейчас — чудо и смелость Князя Григория Оленева. По крайней мере, так говорили знатные дамы и мужчины, когда Никита покидал пределы мероприятия.       Он привык.       Привык ко всему.       Это сделало его сильнее.

***

— А почему ты на Анастасии не женишься все никак? — спрашивает Корсак, поднимаясь со склона реки к друзьям.       Саша, Алеша и Никита собрались в своем любимом месте: на берегу Самотёки, где от шума их спасал храм Св. Адриана и Натальи. Друзья любили проводить свободное время здесь. Во времена учебы в школе они отрабатывали здесь элементы фехтования, а чаще — разговаривали обо всем, что придет в голову. И изменять этой прекрасной традиции никто не планировал. Времена и люди меняются, статусы и города тоже, но вот дружба — никогда. — Мы не говорили с ней об этом.       После того, как Саша стал служить в Лейб-гвардии Императрицы, у него совсем не осталось свободного времени. Все свои ресурсы он тратил на службу и, благодаря своему упорству и силе, имел большой успех в своем ремесле. Анастасия поддерживала Белова во всем, только времени на друг друга у них было чертовски мало. Ягужинская и сама пропадала во дворце у Императрицы, появляясь дома раз через два. И, казалось бы, это должно было охладить отношения Анастасии и Александра, но все было совершенно наоборот. Каждая встреча, пусть даже и в дворцовом саду на десять минут, была самым сильным глотком воздуха до конца дня. — Алешка, ну не трогай ты его с этой темой. Мы с трудом Сашу со службы «выкрали», — засмеялся Никита, а за ним залились смехом и друзья.       Никита лежал на своем камзоле, пряча глаза от яркого солнца. Рядом с ним лежала книга «Сборник стихотворений Гай Валерия Катулла» — одна из любимых в огромной библиотеке Оленева. Никита читал все, что только находил на полках. Ему не важен был жанр произведения, автор или год издания. Он брал каждую книгу и убегал от своей суровой реальности в выдуманный мир. Ему нравилось это занятие больше всего остального. Да и трактаты у него после этого выходили замечательные.       Алешка Корсак сильнее всего любил море. Его самой большой мечтой было именно оно. Казалось, что он решил дело своей жизни еще в утробе матери. Все считали его одержимость морем — безумием. Но в лицо никто не решался говорить Алеше правду, больно нрав у него был суров. А за спиной Корсака стояли два преданных друга, которые всегда прибегут на зов помощи. — Давно мы так с вами не сидели, — сказал Белов, беря в руки гроздь зеленого винограда. — Сашка, — усмехнулся Никита и перевел взгляд на друга. — Ты же не романтик. — Нужно пробовать себя в новом образе, — на лице Саши пробежала ухмылка.       На самом деле романтиком он был всегда, а точнее — с того самого дня, как Анастасия появилась в его жизни. Еще до истории с бумагами Белов знал, что Ягужинская, рано или поздно, будет с ним. Саша проделал большой путь от «эгоистичной любви» до единственно верной и правильной (по его меркам). — Что ж, гардемарины, — Корсак всегда любил говорить длинные речи. Друзья и по сей день вспоминают его монолог на собственной свадьбе, когда признание в любви Софье заняло больше десяти минут. — Надеюсь, таких дней у нас будет больше. Если Саша, конечно, освободит в графике место и для нас.       Белов прекрасно понимал, что из-за его занятости встречи с друзьями и любимой проходят почти по расписанию. Его это тяготило уже долгое время. Вроде и исполнилась мечта всей жизни, но ему чертовски не хватало близких людей рядом. И он был невероятно им благодарен, что они не только понимали его положение, но и входили в него. — Никита, а ты когда обратно на учебу поедешь? Лето скоро заканчивается.       Никита и сам не знал, если уж не лукавить. Он усердно учился все это время, но о возвращении в Германию даже и не думал. Забыл. Вряд ли его кто-то ждет, кроме огромной библиотеки, которую он и без того уже перечитал от корки до корки. — Вернусь, — то ли соврал, то ли правду сказал. Черт его знает. — А потом на зимние каникулы обратно.       На этом допрос Оленева и закончился. Друзья решили не копать глубже, а Никита и вовсе не знал, что ему делать дальше в своей жизни. Он сам себе давно уже не принадлежит. Он принадлежит Фике.       Солнце клонилось к закату, а друзья были в полном строю. Не смолкая, они обсуждали прошлое, настоящее и захватили кусочек будущего. Саша орудовал шпагой, питая надежды выиграть в схватке с воздухом. Алеша изучал цветочную поляну вокруг озера. А Никита что-то перечитывал в своей излюбленной книге. Почему перечитывал? Потому что с самого вечера он не листал страницы, а открыл на первой попавшейся и перестал реагировать на что-либо.       Рядом с Никитой упала шпага Саши, и Оленеву пришлось поднять глаза на друга, отрываясь от длинных строчек на бумаге. — Давай проверим, чему тебя научили в твоем университете.       Ухмылки Саши не было предела. Он фехтовал лучше своих друзей и это было очевидно. Алеше фехтование давалось сложнее, а Никита и вовсе не чувствовал тяги к такому виду оружия. Но это не мешало друзьям устраивать поединки между собой, словно им снова восемнадцать лет и они курсанты Навигацкой школы. — Сашка, драться с тобой, — начал Никита, — все равно, что котенка на съедение льву отдать.       Никита не был в духе устраивать показные дуэли, хотя отлично понимал, что споры с Беловым — бесполезная трата времени. Лучше уж проиграть, но достойно.       Саша не принимал никаких отказов. И вот уже через несколько секунд книга Оленева лежала на его камзоле, а шпага плотно сидела в руке. Никита был взвинчен, а Белов полон энергии. Остался только Алешка, который наблюдал за спектаклем со стороны друзей. Ночь на дворе, а они драться собрались!       Лязгнули шпаги. Ноги друзей перебирались из стойки в стойку, словно они танцевали медленный танец. Никита вложил все свои переживания, обиды и боль в этот поединок. Он сражался, представляя на месте Саши свои страхи. Он дрался не со своим другом, а сам с собой. Это была нужная его душе дуэль, о которой он боялся заявить в полный голос. — Никита Григорьевич! — раздался голос Гаврилы и прервал громкий лязг железа. Друзья опустили шпаги и взяли перерыв. Эту дуэль Оленев продолжит сам. — Гаврила? Я же говорил, что не вернусь до утра. — Барин, — Гаврила остановился, поставив руки на колени, и пытался отдышаться, а в ладони у него было нечто похожее на конверт. — Письмо Вам пришло. А гонец сказал, что ждать нельзя.       Гаврила отдал письмо в руки Оленева, а тот старался быстро его распечатать и прочесть. Что заставило уже немолодого Гаврилу столь срочно выехать из дома? Никита предполагал, что в конверте находится письмо от отца, но зачем тогда такая спешка? Неужели очередная интрига? — Ничего разобрать не могу, написано коряво, — Никита вертел письмо, как только мог. На бумаге были непонятные буквы и цифры. Может, он и ошибался, но в темноте ему именно так и казалось.       Сев около разведенного костра, Оленев открыл письмо еще раз, вчитываясь в каждую строчку. — Не может быть, — шепотом говорит Никита, пока друзья стоят по ту сторону костра. — Что там? Ну же, Никита, не молчи!       А Оленев молчал. Ему надо было собраться с мыслями, которые были раскиданы в его голове в такой хаос, что проще сойти с ума. Количество информации из письма ударило Никиту, словно пыльный мешок. Разум остался затуманен, а глаза нервно бегали по каждой букве, слову, предложению. Бегали по почерку. — Оно от Фике.       Вот оно:       То имя, из-за которого Никита вставал ночью и писал трактаты.       То имя, которое он произносил каждый день, минуту, секунду.       То имя, от которого он вздрагивал, а тело покрывалось мурашками.       Фике. — А что в письме? — спрашивает Саша, смотря на ошарашенного Никиту.       Оленев сейчас больше на статую похож, чем на человека. Хотя самого парня это мало волнует. Для него важно содержание письма, остальное не имеет никакого значения в данную минуту. — Хочет меня видеть. Сейчас.