Уголь

а я ей даже и отвечать не могу: такое она со мною сразу сделала! я увидал, как это у нее промеж черных волос на голове, будто серебро, пробор вьется и за спину падает, так я и осатанел, и весь ум у меня отняло. сам ее так уважаю, что думаю: не ты ли, проклятая, и землю и небо сделала? а сам на нее с дерзостью кричу: «Ходи шибче»

В олимпийке становилось уже немного холодно: задувало под грудь (которой почти и не было, но которая все равно бесила) и под кроссы приходилось надевать вторую пару носков. Даже курить немного холодно, но пацан Тоня или где, чтобы из-за такой херни бросать – банда не поймет.

(На самом деле никакой Тоня не пацан, и прекрасно об этом знает, и банда прекрасно об этом знает, наебать не выходит ни себя, ни остальных, и от этого становится еще больнее, потому что это видят и пацаны и девки, и нигде она не своя, ни в том мире, ни в этом) Вокруг бегали какие-то мелкие цыганята и пытались стрельнуть сигарету даже несмотря на то, что Тоня состроила страшную рожу, которая, вроде как, должна была цыганят отпугнуть, но нет: дай сигарету, да дай сигарету.

- Пиздуйте в табор, блять! – рявкнула Тоня поджигая сигу, - я в вас жигой брошу и спалю нахер. Съебались, сука, быстро. Мелкие стали звать какого-то лошару. Тоня по жизни сама лошара (сколько бы она ни пыталась продемонстрировать обратное), так что в схватке лошар победила бы с огромным отрывом. Вот только пиздюки дозвались до какой-то девахи чуть ли не на голову ее выше, в платке, с длиннющими волосами и в платье в пол. Глаза – чернющие, ресницы – длинющие, и ни следа косметики на лице, явно такая от природы, чертовка такая. (У таких как она точно нет сомнений по поводу себя, ее точно не спрашивают по пять раз на дню парень она или девушка, - а Тоня и на этот вопрос мнется ответить, Тоня застряла между мужским и женским пространством и пыталась лавировать, но пацаном она была мелким и сутулым, да еще с сиськами. Деваха из нее была тоже хреновая. Без огонька) - Ты зачем детей обижаешь? - А ты в курсе что твои дети тебя лошарой называют? - Лошало. Лошало – это мое имя. Ты угрожала детям. Зачем? Они теперь не уснут. - Я и тебе могу угрозить, да так, что тоже спать не сможешь, - Тоня сплюнула на асфальт, - чо, стоит? Ты пацанов моих видела, прежде чем хуйню нести? - Алюминиевых? Конечно. А ты моих? Еб твою мать, это же мать серебряных. Ей двадцать лет. Двадцать лет, а она уже имеет вес среди своих, после истории с муженьком, после того, что выяснилось, что своих детей она иметь не может, но дочкой баро она от этого же быть не перестает. - Ну и откуда ты держишь путь, моя дорогая? – спросила Лошало безо всякой иронии, - и куда? – и смотрит, смотрит, сука, в душу, а тем временем кто-то из ее мелких пакет из художки из рук вырвал и Лало в руки положил, - так, что тут у нас? Уголь. Пастель. Тоня стояла ни живая, ни мертвая. Если лошара распиздит пацанам, что она ходит в художку, то… Ну не поймут они. Совершенно. Что она там какие-то построения строит, апельсинки с вазами рисует на фоне синеньких драпировок и прочее. Господи ты боже мой. Не надо им об этом знать. 

- Нарисуешь меня и никакие пацаны ни о чем не узнают, зуб даю, - сказала Лало и показала зубы. И завтра она была у художки, и послезавтра она была у художки. Скалила зубы, наклоняла голову, шелестела юбками. Звала за собой как будто. На лице было написано – «рисуй-рисуй-рисуй».

 Ладно, хрен с ней, а то страшно уже. Тоня осмотрелась – банды рядом не было. Вот все нормальные пацаны девок водят за угол, а тут за угол не отведешь. Куда вести-то дуру эту? Она ведь и правда ее за руку взяла. Тоня ее от себя отняла и посмотрела на Ло очень выразительно: дура. Стыдобище. 

- Приходи ночью, - сказала Тоня, - я тебя нарисую. Лало кивнула. Тоня думала увести ее на поле, а там и… Пером. Нахер. 

Ладно, Тоня была честной бандиткой. Там и нарисовать. *** Это была полночь, горел костер, и ее бедра под юбкой были для Тони, наверное, откровением. Блеснули черные волосы между ее ног, и Тоня, кажется, пропала. Лало юрко выпуталась из юбки, а потом и из блузки и всем, что ее закрывало, остались ее черные-черные волосы, которые падали то ей на спину, то на острую грудь с темными сосками. Первое, что хотела сказать ей Тоня – спросить, не холодно ли. Второе - я тебя хочу. Уголь рассыпался нахер по траве и листки разлетелись по ветру, и стало ясно, что никто никого рисовать не будет. Ее танец хотелось и не хотелось прерывать. Хотелось смотреть на отблески луны в волосах, на то, как тонкие руки, кажется, касаются неба, как поднимается ее грудь следом за руками, но хотелось и погладить ее по лицу и поцеловать в шею. Дальше Тоня хотеть боялась, но Лало, видимо, хотела не меньше нее. Она уселась рядом с ней и взяла за руку. Поцеловала запястье. Стала целовать пальцы. Голову кружило так, будто по ней битой ударили, а когда она потянула в рот большой палец, который наверняка пропах сигами дешманскими, и облизала его, это оказалось настолько острым ощущением, что Тоня запрокинула голову и шумно выдохнула, упав головой ей на грудь. Почти стон, Антонина. Что скажут пацаны что скажут пацаны что скажут пацаны что скажут пацаны. Пацаны, наверное, скажут, что никогда такого не видели, потому что Тоня сама никогда такого не видела, потому что она такого даже не представляла никогда, что так тоже бывает, что так тоже можно, что Лало вот так вот возьмет и легонько оттянет зубами мочку, а потом полезет языком ей в ухо, а Тоня не сможет сдержаться и будет стонать лунной ночью. Потом Лало расстегнет ее олимпийку и сама поцелует ее шею, обдавая жаром, поджигая, словно спичку. Гореть Тоне недолго осталось, она сгорает под ее руками и губами, под укусами и поглаживаниями. Ночь холодная, но, когда Лало стягивает с нее штаны и белье, ей жарко. - Дай я тебя поцелу… - Не дам, дорогая, сегодня ты главная героиня. Лало уселась на плед и посадила Тоню спиной к себе, абсолютно голую и какую-то совсем беззащитную без ее безразмерной олимпийки. - Тонечка, Тонечка, моя хорошая… Ты хочешь? – зашептала она. Тоня затрясла головой – у нее будто дар речи пропал. «Хочу, конечно хочу», - вопила она где-то внутри, но ничего кроме «ага» выдавить из себя не получилось.

Лало медленно и горячо целовала ее плечи, пропуская между пальцев соски, и Тоня выгибалась уже от этого, а когда ее рука скользнула южнее, Лало будто вслепую нашла какое-то место, от прикосновений к которому Тоня вздрогнула и инстинктивно раздвинула ноги. Лало убрала руку. - Лало, пожалуйста… Лало только посмеялась, оставила легкий укус на плече и продолжила. Пальцами скользнула внутрь. Было страшно. Было откровенно страшно, но Тоня же не зашкварница какая-то чтобы бояться… пальцев? Она задышала быстрее и начала издавать такие стоны, которых от себя не ожидала точно. Хорошо, что колышутся травы и трещит костер, иначе как бы Тоне было стыдно, ой как стыдно за то, что она стонет под руками Лало, как ей по всему телу отдаются движения ее пальцев, как она хочет прижаться к ней еще ближе и раздвигать ноги еще шире, и то, что между ног у нее сейчас, наверное, все воды океанов. Лало убрала руку. Тоня чуть было не расхныкалась. - Ложись, - махнула волосами Лало. Тоня легла. Неужели… Да, так, кажется, и было. Она хотела сделать именно это. Тоня лежала на пледе и смотрела в небо, пока Лало целовала ей бедра, постепенно спускаясь в то место, которое Тоня не любила и с которым совершенно не умела обращаться. А вот Лало умела. Она медленно мазнула языком снизу вверх и оказалось именно там, где было приятно, но на этом не останавливалась и изучала ртом то, что было между ног у Тони так, словно она там сокровище прятала. Кончила Тоня громко и чуть ли не задыхаясь. - Дай я тебя нарисую, - все, что она могла сказать. - Я не рассказала бы и так. - Я хочу. - Поцелуешь меня? – губы у нее были влажные, и луна отбрасывала на них блики. - Пацаны не поймут, - прохрипела Тоня и напялила кепку. Лало хмыкнула и стала одеваться. *** Все, что делала Лало, тонина память зафиксировала словно фотоаппарат, и через несколько дней проявки, решила выдать Тоне целую раскадровку: ее крутые бедра под цветастой юбкой, ее грудь, ее тонкая высокая талия, руки все в браслетах и кольцах и, главное, волосы, которые развевались словно черное знамя. У Тони не было ничего из этой раскадровки. Волосы какие-то мышиные и короткие – она закрывала их извечной кепкой. Грудь? Талия? Смешно. Не телосложение, а теловычитание. В ход идут громная олимпийка и широкие штаны, в которых это теловычитание не видно. Лало вызывала какие-то противоречивые эмоции: зависть, желание быть как она, желание быть с ней. Последнее вообще было ересью, Тоня его даже всерьез не воспринимала. Не будет же она с девкой мутить, а то, что они переспали, так это даже не считается. Они даже не целовались после этого. Точно не считается. *** Она стояла у художки в своем платье и платке, а в руках у нее был пластиковый пакет в полосочку. Лало будто поджидала Тоню – и скорее всего ее она и поджидала. Обиделась, что ли, что Тоня ее целовать тогда не стала, проклинать собирается. Но нет: - У тебя дома кто-то есть? - А че? - У меня для тебя подарок. - Мыша дохлая? - Нет, правда подарок, - она поправила косынку – съезжала. - А пиздюков на кого? – Тоня кивнула на ораву. - Не маленькие, сами разберутся. Пошли.
 И взяла Тоню под руку. - Лало, пацаны не поймут… - Какие-то очень глупые у тебя пацаны, раз ничего не понимают. Мои вот все понимают. Поднялись пешком на восьмой этаж – лифт сломался. Тоня все порывалась понести пакетик Лало, но та ей запрещала – мол, он легкий. А когда поднялись в квартиру, обе запыхавшиеся, Лало сбросила косынку, и Тоня увидела, что от ее роскошных волос осталось всего ничего – даже короче, чем до плеч. Лало сползла по стене коридора. - Загляни в пакет. В пакете лежала ее коса. Длинная, черная коса.

- Мне больше не нужно. Ты уже меня приворожила, раз я без мысли о тебе ни проснуться, ни уснуть не могу. Ты меня тогда даже не поцеловала, а я все равно о тебе думаю и забыть не могу. Забирай мои волосы. Делай со мной что хочешь. Она закрыла лицо руками и тихо плакала, хотя ее всю трясло. Тоня не придумала ничего умнее, чем сесть перед ней на кортаны и попытаться отнять руку от лица. Получилось. По щекам стекала тушь – она все же красилась. Тоня побежала в ванную за полотенцем, намочила его и стала вытирать ей слезы. Она руками чувствовала, как Лало постепенно успокаивается. Когда дрожь утихла, Тоня приблизилась к ее лицу и очень осторожно поцеловала щеку, откуда только что стерла тушь. Бровь. Нос. Виски. Целовать в губы было страшно, это казалось рубежом, стоит перейти который, и все происходящее приобретет совершенно иной смысл. К тому же Тоня совершенно не умела целоваться. Как тут будешь уметь, когда ты нецелованная девственница (или уже нет?) Однако рубикон пройден, и вот тонина рука путается во все еще густых волосах Лало, и поцелуй такой горячий и мокрый и зубами они стукнулись два раза, и языки путаются один с другим и не хочется, чтобы это заканчивалось примерно вечность. Отстраниться пришлось. И Тоня спросила, отстранившись: - Зачем ты обрезала волосы? - Чтобы показать тебе. Чтобы ты видела, что я ничуть не менее женщина, - она прошла в гостиную, - я что, иначе танцую? У меня другие глаза стали? Может, под одеждой что-то стало другим? Тоня, ты хоть налысо побрейся, хоть сто олимпиек надень, ты не станешь пацаном – ее пальцы путались в круглых пуговицах платья, и Тоня наблюдала, как открываются ее ключицы, ее плечи, ее грудь, потом живот, а дальше – угольно-черные волосы на лобке. Так она ее и нарисует – углем, уголь лучше всего подойдет для ее черных блестящих глаз, для ее волос, для округлого контура ее бедер, - ты никогда не станешь своей. Но ведь это и не нужно. Тоня, ты женщина. Ты женщина. Я видела твои шрамы – как ты могла резать грудь? Ты ее не любишь, так дай я полюблю. Приворожила ты меня. Ничерта Тоня ее не привораживала, оно само так вышло. Вид голой Лало на полу гостиной был каким-то совершенно непривычным, как если бы туда приперли, ну… Скульптуру. Обычно в гостиной Тоня керогазила с пацанами, смотрела телик и наворачивала бутерброды с колбасой, но никак не наблюдала голую девушку, в которую она… Ну того. Того самого. Тоня села на диван и закрыла глаза от волнения. Лало села к ней на коленки, взяла за руки и положила их себе на бедра, и когда Тоня открыла глаза, ее ждал разгоряченный взгляд и приоткрытый рот. - Веди, - сказала Лало, сама проводя тониными ладонями вверх от бедер к талии и наконец к груди. Очень хотелось взять в рот сосок, и, осмелев совсем, Тоня так и поступила. Лало вздохнула и отбросила голову назад, Тоня взяла ее за талию, чтобы никуда ее сокровище не улетело, и перешла ко второму. Попробовала легонько укусить, и по Лало прошла волна мурашек, и гусиная кожа ей безумно шла, а особенно радовало понимание того, что это она, она, Тоня, причина этих мурашек. Хотелось еще. Хотелось большего. Взять ее на руки и донести до кровати, потому что она заслуживает большего, чем продавленный старый диван… - Пошли на кровать, - самое романтичное, что смогла выдать Тоня. Мозги отлетели конкретно. Тоня быстро разворошила кровать, чтобы Лало лежала на простынке, а не на покрывале, а сама стянула с себя штаны и сбросила олимпийку, оставшись только в трусах, майке и кепке. Лало засмеялась, но Тоня кепку так и не сняла, только повернула другой стороной. - Дорогая, ну ты чего же, в кровати и в кепке, - протянула Лало, и нежно, как, наверное, вообще никто и никогда посмотрела Тоне в глаза, - ну дай, - и сняла. Вот теперь Тоня была совсем-присовсем голая, даже несмотря на майку и трусы. А на Лало не было никаких трусов, и одета она была только в тонин взгляд, который скользил по ней, завороженный. Тоня могла только смотреть, действовать дальше было страшно, хотя что-то говорило: Ло только и хотела, чтобы Тоня ее сейчас трогала, она лежала, подставившись под ее руки. Тоне и самой хотелось трогать, но как же страшно-то, вспомнить бы, что делала Лало тогда, когда у Тони самой сносило голову под ее руками и языком. Наконец Тоня осмелела, но ее смелости хватило только на поцелуй. Лало хватило уже и этого, она обхватила Тоню бедрами, вцепилась руками в плечи и чуть ли не заплакала. - Рев-карев, чего ревешь-то опять? - Ты очень близко. Внезапно как битой по затылку влупило осознание того, что ни один ее ровный пацан не смог бы в полной мере оценить происходящего. Вообще оценить рваного дыхания девушки рядом, ее груди, ошалелого взгляда, посвященного тебе, нежности между ног – казалось, невозможно. Лало создана для женских рук. Возможно, для конкретно ее. Тониных.

И губ, и языка, и вообще они с Лало поймали какую-то свою волну, на которой происходило что-то очень неловкое, но очень правильное, понятное и родное. Лало выгнулась, когда Тоня оказалась между ее ног. - Чет не так? Но Ло только ахнула. Очевидно все было так, просто волновалась не только Тоня. Ло погладила ее по голове. Наверняка это было призывом к действию, но Тоня снова, блин, испугалась. Дурочка пугливая, вот она кто, еще и красная как рак. Щеки горели. - Тонечка… Тоня подняла голову. Жалко она, наверное, выглядела. Лало погладила ее по щеке. Она вся плыла. Наконец она хрипло прошептала:

- Если ты не хочешь, мы… Так вот в чем дело. Не хочет она, ну конечно. Хочет, как никто никогда ничего не хотел, но страшно-то как. Будто спустилась к святыне и не знала, а как здесь молятся. Наконец она провела языком на пробу, снизу вверх, так казалось логичнее, и Лало дернулась и ахнула. Красиво, блин. Тоне понравилось. Провела еще раз. И еще, становясь увереннее. Лало снова положила руку ей на голову и начала беспорядочно гладить, даже не направляя, просто, казалось, пытаясь добыть еще больше близости. Ло подрагивала и закрывала рот рукой, выгибалась в спине, вскидывая грудь и поражала тонино воображение – она вообще не подозревала, что так можно. Порно, она, конечно, видела, но она никогда не представляла, каково быть в комнате, где пахнет сексом, и девушка кончает под твоими руками. Тоня вообще не представляла, что ей могут нравиться девушки, особенно вот эта конкретная, которая преследовала ее у художки, но сейчас Тоня в ней просто тонула без шанса выплыть обратно. Тоня многого о себе не представляла, сказать честно. Ло вскрикнула, не успев прикрыть ладонью рот, и резко отодвинулась, а потом кинулась обниматься и целовать, наверное, везде. Тоня много раз слышала «дорогая», и один раз, кажется, «я тебя люблю». - Я тебя тоже люблю, - смутилась Тоня, и легла Лало на плечо. Прижалась к ней, закрыла глаза и чувствовала, как Ло одними губами касается ее лица то здесь, то там. Что Ло в ней увидела – вопрос отдельный. Но Тоня обдумает его позже. *** 

 Тоня спустилась. Ло стояла и ждала ее, наверное, довольно долго, но ждать она умела. Косынки на ней не было, волосы развевались на ветру, и иногда она отводила их от лица рукой. Глаза сияли-сияли. Тоня прижала ее руку к своим губам.
 - Тонь, а пацаны поймут? – усмехнулась Лало. - Похуй на пацанов. Встала на цыпочки и поцеловала. - А я те говорил, что они за месяц спалятся, гони сотку. - Ой, иди нахуй, я даже не ставил.

 - Да давайте свиданку им сделаем, все как у людей, хуе-мое, а то шкерятся по углам как неродные. - А Лало пиво пьет? - Леди пиво не пьют, дурень.

 - Там такая леди, кого хошь пришьет… 

- Это не значит, что она пьет пиво!
 - Все, захлопнитесь. Вот они пошли. За ручку, между прочим.