Милкшейк в Городе Ангелов

tame impala - the less i know the better

Неоновая ночь догорала, как бензин в золотой отцовской «Зиппо» – единственной семейной реликвии, которая осталась у Инеж. Продай она ее, у них появились бы деньги, чтобы заплатить за номер в мотеле, нормальный завтрак и поддельный рецепт на обезболивающие, но Каз не позволил. Дела с его ногой обстояли туго, и Инеж знала об этом, но они не говорили о том, что уже завтра может стать намного хуже. Они вообще мало говорили о важных вещах, и это выводило Инеж из себя. Она захлопнула зажигалку, щелчок разнесся по пустой, еще мигающей красным светом парковке у «Вендис», как выстрел из пневмата, но никто и не заметил. Густой, как милкшейк, воздух и тот был неподвижным. Здесь, на маленьком клочке голого бетона в Западном Голливуде, все, казалось, застыло в ожидании той минуты, когда маргариновый кусок заявит свои права на новый день и заставит людей натягивать трусы и варить кофе. Молчала и закусочная, только работал внутри шейкер и у окошка драйв-ин играло что-то из альтернативы. Было часов пять, еще рань, в такую бодрствовали только те, кто и вовсе не засыпал или с утра пораньше бегал трусцой и тренировал позы дельфина, верблюда или собаки мордой вниз. Инеж вспомнила время, когда и она просыпалась задолго до рассвета и снова и снова ходила по канату, пока утро не подергивалось дымкой цвета натертого имбиря и запах маминого кокосового чатни не выманивал ее из шатра под добрые подтрунивания отца. Она была циркачкой, в той, прошлой жизни, а еще девочкой, которая засыпала на разноцветных индийских покрывалах в мягкой постели, а не на коленях такого же, как она, беспризорного мальчишки. Теперь ее дом был на груди, стянутой застиранной рубашкой и пахнущей обжаренным кофе, и в бледных жилистых руках, которые расплетали десятки ее туго стянутых косичек и гладили по иссиня-черным, как инжир, волосам. Теперь ее дом был Казом, и Инеж больше не хотела ничего другого. Даже в те дни, когда она, как сейчас, сидела на холодном капоте «Монте Карло» и мечтала о карри с чечевицей в горячем глиняном горшочке или хотя бы о чизбургере. Наконец, когда ее желудок больше не мог выносить эту пытку и совершенно некстати дал о себе знать, так что Каз, который рядом делил их выручку, обернулся и посмотрел на нее, такая же обездвиженная, как закусочная и малиновый ворсистый свет, дверь «только для персонала» распахнулась и выпустила в перченое от эвкалиптов калифорнийское утро Нину в переднике лучшей работницы «Вендис». Джеспер, распластавшийся, как морская звезда, на лобовом стекле родстера того блондинистого преппи в куртке «bad boy», привстал на локте и зычно присвистнул, взметнув в воздух полупустую бутылку вишневой настойки, будто тост собирался сказать. Содержимое выплеснулось на его джинсы, и Инеж поблагодарила Бога, что это были они, а не сияющий, как церковный витраж, капот «ламборгини». – Ну и ну. Если вы умыкнули эту малышку со штрафстоянки, позаботьтесь о том, чтобы она дождалась конца моей смены. Хоть раз в жизни я смогу набить пузо вафлями в месте получше, чем «Айхоп», – Нина остановилась возле родстера, погладила капот и, вздохнув, поставила на него два бумажных пакета в прозрачных пятнах жира от гамбургеров. Джеспер заглянул в один из них, как в другую галактику, и констатировал: – Картошка фри, похожая на тощие макаронины, два Крабсбургера, сырный соус, жареные крылышки… – И три молочных коктейля, но из одного стакана я уже отпила. Из самого левого, Каз, – хмыкнула Нина и добавила: – В конце смены я возьму больше. А потом мы поедем в «Айхоп» за вафлями с тройными шоколадом. Я угощаю. Сегодня возвращается Матиас, и мы, наконец, снимем квартиру. Не здесь, может, на севере. – Спасибо, – сказала Инеж, выуживая картошку из пакета. Хрустящая, еще теплая соленая корочка треснула под острыми зубами, заставила в блаженстве прикрыть глаза. – Это малышка одного денди, – сказал Джеспер Нине с набитым ртом. Соус стекал вниз по его локтям, но ему было все равно. Инеж тоже, и только Каз достал из пакета салфетки, но есть не начинал, пока не закончила она. – Его лицо на каждом третьем билборде в Беверли, он типа манекенщик. Тот еще остряк и хитрюга. Умыкнул колымагу Инеж прямо у нее из-под носа, а взамен оставил ей вот ее, эту девочку, – продолжал Джеспер и с нежностью похлопал по капоту, как по кобыле. – На вашем месте я бы уже бросила себя и давным-давно пересекла границу с Невадой. Не прикидывайтесь, что не знаете, сколько стоит эта машина! – начала Нина, но Каз оборвал ее, да так резко, что они все удивились: – Он заберет ее. И вернет мотоцикл Инеж. А если нет, мы вернем его сами. Нина ухмыльнулась: – Чувствует моя вафелька, ему стоит поторопиться. – Сомневаюсь, что кто-то смотает удочки, когда он с Принцессой. И тем более начнет торопиться. Ставлю завтрак в «Айхоп», что этот денди знает, как растянуть удовольствие. – Что есть, то есть: если бы я была с Зоей, вы бы не увидели меня раньше следующего понедельника, – пожала плечами Нина. – Но у меня Матиас, поэтому, к вашей удаче, вы видите меня каждый день. Так, говоришь, это тот красавчик из рекламы «Кельвин Кляйн»? – Из «Томми Хилфигер», – поправил Джеспер. – На нем была куртка с надписью «плохой мальчик» во всю спину, – вставила Инеж. Нина рассмеялась. Смех у нее был такой же приятный, как гора блинчиков с кленовым сиропом. – Как думаешь, она дала ему от ворот поворот? – спросила Инеж у Джеспера. – А ты бы отказала Аполлону? – спросил он в ответ. – Ставлю завтрак в «Айхоп», ты накурился так, что забыл, что волшебная трость тебя слышит, – весело заметила Нина. Джеспер поднял руки вверх в примирительном жесте. Он улыбался. Каз ничего не сказал. Тогда Инеж обхватила его за руку и легонько поцеловала в щеку. Может, она и ела на завтрак картошку фри вместо кокосового чатни, спала на пустынных парковках на заднем сидении «Монте Карло», завернувшись в дешевый синтетический плед, и едва сводила концы с концами, но она была рядом со своей семьей. Не той, которая осталась в прошлом, а той, что была здесь и сейчас и ощущалась улыбками, скрывающими боль, и предвкушением нового рассвета.