Уже всё можно

Когда Сяо Чжаня просят присмотреть за Ван Ибо, он переспрашивает: — Присмотреть? — и ведёт пальцем по шее. Вэньхань давится виски и хмурится на его слова: — Блять, Чжань, Ибо — мой муж, что за нахуй? Просто погулять, сводить его куда-нибудь, чтоб не скучал, пока меня не будет. — Аа, — равнодушно пожимает плечами и соглашается — что ему ещё делать? Таким, как Вэньхань, не отказывают. Сяо Чжань только что из Амстердама и, если честно, накурился он на всю жизнь, но протянутую самокрутку всё равно принимает. Говорят, любой товар в Америке лучше того, что он мог попробовать в Нидерландах, хотя бы потому что здесь он нелегален. Чувство опасности должно прибавлять ощущениям остроты, но на его вкус ничего особенного, и либо он так привык, что не чувствует, либо все слухи про новый продукт оказались лишь сказками. Вэньхань неспешно поднимается с места, и Чжань лишь кивает ему на прощание, понимая: тот и так провёл с ним слишком много времени и за это стоит быть благодарным. Чжань встаёт следом, и, наверное, его всё-таки немного развело от курева, он хватается за стену и медленно продвигается к бару. Будь Чжань трезв на голову, он бы понял, что мешать наркоту с алкоголем — идея херовая, — но всё-таки Сяо Чжань только из Амстердама и слухи про новый продукт, похоже, оказываются не слухами вовсе — Чжань громко, даже слишком громко просит двойной виски. — Говорят, ты теперь приставлен к Ибо, — голос бармена звучит приглушённо, хотя музыка на фоне стучит набатом и дело явно не в том, что с ним разговаривают шёпотом. Чжань переводит замыленный взгляд на парня, чуть младше него самого, и пытается разглядеть имя. Сокджу? Сонджу? — Ну да, а что? — произносит, едва не путаясь, и сразу же хватается за голову, почти падая на барную стойку: внезапно становится слишком больно. — Ээ, а я думал, ты привыкший, — только и говорит, а после куда-то исчезает, Сяо Чжань не следит за действиями бармена, ему есть чем заняться, например, этой ебучей головной болью. Он стонет сквозь зубы и смотрит на нетронутый виски на расстоянии вытянутой руки как на заклятого врага, думая: поможет или станет только хуже? — На, пей. — Перед лицом появляется бокал с чем-то совсем неприятно пахнущим, и Чжань на секунду думает выплеснуть эту хероту бармену прямо в лицо, а потом прислушивается — и почему-то резко, одним залпом выпивает всё до дна. Давится противным вкусом, а потом с подачи парня заливает поверх чистым виски — тогда становится действительно хорошо. — Это что? — голос хриплый, но хотя бы он не сбивается после каждого слова. — В душе не ебу, — усмехается бармен. — Но всем помогает. — Охуенно, — Сяо Чжань качает головой и всё же падает лицом на сложенные перед собой руки. — Советую внести в меню. Можно назвать «вас протошнит так, что вся закинутая в вас хуйня выйдет вместе с завтраком». — Ну у тебя же не вышла, — пожимает плечами Сонджу. — А у меня виски был, — салютует ему полупустым бокалом. — Не каждому здесь так везёт. — Ага, некоторых выносят вперёд ногами раньше, чем они сделают заказ. — Сонджу поворачивается к нему лицом. — Как и, возможно, тебя в ближайшее время. — На что намекаешь? — Сяо Чжань сразу подбирается, хмурясь, и рефлексы, между прочим, никто не отменял: несмотря ни на что, он готов бежать. — Да просто Ибо… — Сонджу вздыхает устало. — Увидишь его, и поймёшь. Ты, главное, не спи с ним. Сяо Чжань фыркает: — И не собирался. Взгляд Сонджу говорит откровенно: «Идиот» и «Посмотрим». — Моё дело предупредить, твоё дело — послушать, если не хочешь, чтобы тебя пришлось собирать по частям. Бармен отходит назад, совсем немного, но Сяо Чжань замечает, понимая, что на этом разговор точно окончен. Он тянется к кошельку, но Сонджу его останавливает: — За счёт заведения. Сяо Чжань поднимается слишком быстро, и голова начинает снова кружиться — приходится под тихий смешок ухватиться за сидение позади. — Дааа, — весело тянет. — Советую тебе, кстати, повременить со всем этим, а то от лёгкой травки уносит так, будто никогда раньше не пробовал. Чжань хочет посмотреть зло, но из-за больной головы взгляд выходит скорее измученным, чем рассерженным. — Просто эта какая-то херовая совсем. И отпуская руку, направляется к выходу. — Ну-ну, пизди побольше, — доносится ему вслед громкий смех, и Сяо Чжаню приходится несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы не развернуться и не прострелить этому ебанному корейцу голову. На самом деле Ван Ибо действительно выглядит, как пиздец. Как один сука большой пиздец, свалившийся на голову, всё ещё не трезвую, Сяо Чжаня, как пиздец, от которого отвести взгляд — смерти подобно, потому что эти длинные высветленные пряди притягивают взгляд, и не понять, чего хочется больше: писать о них рифмованные строки или схватить посильнее, запрокидывая голову, чтобы взгляд — блядовый, такой не у женатых парней должен быть, а у дешёвых, не снятых проституток, — касался только его лица. Сяо Чжань отмирает. Тяжело сглатывает. И почти что кричит: «Едем жрать», — направляясь к машине. Руку Ибо он не подаёт, потому что знает: почувствует на себе его голую кожу, — и всё, пиздец, пиши завещание, Сяо Чжань. Ван Ибо ухмыляется. И эту ухмылку абсолютно точно надо запретить, Сяо Чжань уверен, есть какой-нибудь официальный список оружий массового поражения, потенциально опасных для человечества объектов. Так вот, он бы записал туда по порядку: ухмылку Ван Ибо, взгляд из полуопущенных ресниц Ван Ибо, его блядские ноги, которыми он под столом всё равно весь вечер будто невзначай касается его собственных. А ещё он бы обязательно туда записал все молочные коктейли мира, особенно с вишней — тем более с вишней! — потому что пить свой напиток так, ещё полчаса поводя красной ягодой по своим тоже уже покрасневшим губам — это надо уметь. Это точно надо уметь. Ван Ибо однозначно умел. Сяо Чжань молился, чтобы этот вечер поскорее закончился. Ван Ибо, оказывается, бывший актёр, и модель, и певец, и танцор, и что ещё только не — а после помолвки с Вэньханем всё пришлось бросить, потому что, во-первых, зачем? Денег в их семье больше, чем у некоторых стран в принципе. А во-вторых, потому что, будучи мужем такой занятной личности, не стоит слишком часто выходить из дома — защищённого, с кучей охраны, огромного дома. Ван Ибо рассказывает о своей прежней жизни, и у него будто бы горят глаза, он на секунду кажется совсем ребёнком, и Сяо Чжань, слегка вздрогнув, задаётся вопросом: а сколько тому действительно лет? — Двадцать один, — вскинув подбородок, отвечает Ибо. — Не переживай, Чжань-гэ. Уже всё можно. Сяо Чжань позорно сбегает. Если Чжань хотя бы на секунду подумал, что Ибо преувеличивает свои таланты, перечисляя профессии, то лучше бы этого не делал, потому что ради чего, если не наказания, этот мелкий гремлин потащил его на сцену танцевать. Сяо Чжаню двадцать семь, и он столько лет курит и вместо пеших прогулок разъезжает на бронированной тачке, что для него утренняя зарядка — максимум физической активности. Но Ван Ибо молод, и энтузиазма у него хватает на двоих, он тянет, тянет и тянет Чжаня за собой, а тот только смотрит на свою ладонь, крепко перехваченную чужой, и думает: «блять». Он же обещал, что начнётся пиздец, прикоснись он хоть раз к его коже? Сяо Чжань не выдерживает. Ван Ибо так близко, весь раскрасневшийся, вспотевший после очередного танца, и что, что они только что у всех победили, он хочет танцевать ещё и ещё, и всё ещё продолжает тянуть Чжаня за собой, притягивать ближе, не отпуская рук, цепляясь за плечи, спину. Сяо Чжань мечтает умереть, ведь если он не умрёт сейчас, его убьют через несколько дней, придут и разорвут на части прямо в спальне Вэньханя — потому что, если он не умрёт сейчас, ничто на свете не сможет заставить его выпустить Ибо дальше его кровати. Сяо Чжань мечтает умереть, потому что ещё одна чёртова секунда, и всё — пиздец, спасайся, кто может. Но когда Ибо внезапно наклоняется к нему, — и пусть это всего лишь танцевальное движение, какое-то не понятное его старпёрскому мышлению, — когда Ибо оказывается слишком близко лицом к лицу, Сяо Чжань мечтает не умереть. Он мечтает, чтобы Ибо наклонился ещё. Ибо кутается в пиджак Сяо Чжаня, потому что, видите ли, ему стало холодно — только как может стать холодно, если ты несколько часов не сходил со сцены? И прежде чем отправиться на выход, он просит взять с собой ещё один бургер и ещё коктейль. Сяо Чжань забирает еду, но напитки оставляет на столе, говорит: «ты зальёшь мне всю машину», — хотя машина — это последнее, о чём Сяо Чжань может думать. Ван Ибо усмехается и не возникает, будто всё давно понял, и Чжань, если бы мог, покраснел бы от того, как легко его поймали — только куда сильнее? Он и так весь красный, и не только из-за танцев. — Я убью тебя, Ван Ибо, — не выдерживает и всё же произносит, пока парень садится на соседнее кресло. Сжимает покрепче руль и пытается не повернуться к нему, даже когда слышит ответ: — Попробуй, и, возможно, я тебе сам поддамся. Сяо Чжань заводит трясущимися руками машину и по ходу дороги пропускает пару поворотов. Ван Ибо настоящая блядская катастрофа. Когда они приезжают, Сяо Чжаню приходится зайти в дом следом — обещание забрать мужа босса и довести мужа босса едва ли не до дверей их спальни приходится совершенно некстати. Ван Ибо не снимает пиджак, только сильнее в него кутается, хотя отопление в доме работает так, будто кто-то перепутал время года и топит как на зиму. Сяо Чжаню хочется снять и жилет, и рубашку, — и он очень надеется, что это только из-за жары. Стоит пройти в гостиную, и Ван Ибо оборачивается, и видно, что он хочет что-то сказать, но Сяо Чжань малодушно перебивает: ему нужно уйти, он слишком давно не дышит наедине с этим парнем. Уборная оказывается на втором этаже, и это только лучше — шестнадцать ступенек и несколько метров плитки отделяют его от пританцовывающего и что-то мурлыкавшего под нос Ибо. Сяо Чжань смотрит на себя в зеркало, и если бы у него ещё были силы чему-то удивляться, он бы удивился: растрёпанные волосы, абсолютно ошалелый взгляд, неопрятно заправленная одежда. Если бы Сяо Чжань смотрел на себя со стороны, он бы подумал, что этот кто-то сейчас хорошо так потрахался — Чжань глухо стонет от этой мысли и бьётся головой о раковину. — Блять. Он снова поднимает взгляд и начинает приводить себя в порядок, стараясь несильно цепляться взглядом за свой внешний вид: для полноты картины не хватает синяков или царапин, и ему уж слишком сильно хочется это исправить. Сяо Чжань брызжет на себя холодной водой, и это немного, но отрезвляет. Он ставит руки на холодные бортики раковины и, будто чувствуя себя увереннее от такой позы, говорит сам себе: — Так, Чжань, ты не будешь трахать мужа босса. Сейчас ты пойдёшь вниз, поблагодаришь Ибо за прекрасный вечер, сбежишь раньше, чем он хоть слово скажет, потому что ты, блять, не выдержишь, ты, сука, останешься. А потом приедешь домой, там вдоволь надрочишься и больше никогда не согласишься присматривать за Ван Ибо. Сяо Чжань смотрит на своё отражение в зеркале и видит: подрагивающие пальцы, зрачки широкие, как у наркомана, ну он и есть наркоман, правда сегодня не принимал, так что такие они всё равно не от этого. Сяо Чжань выдыхает тяжело-тяжело и резко отворачивается, выходя из ванной. Несколько метров плитки, шестнадцать ступенек по лестнице вниз — гостиная, из которой так внезапно, но всё равно ожидаемо доносится старая джазовая музыка. То, что Ван Ибо человек всесторонних интересов, Чжань понял ещё в самом начале. «Ты не будешь трахать мужа босса», — говорит он сам себе, заворачивая за колонну. «Ты не будешь трахать мужа босса», — звучит в его голове, когда он подходит ближе и замечает стоящего к нему спиной, пританцовывающего, зазывающее двигающего бёдрами Ибо. «Ты не будешь трахать мужа бо…», — осекается Сяо Чжань, когда Ван Ибо внезапно оборачивается. Они стоят в паре метров друг от друга, и музыка, лиричная, но чувственная, всё ещё льётся из колонок. Ибо не отрывает от него взгляда, Чжань не отводит свой. И хотя в голове буквально сиреной проносится: «беги, идиот, беги», — Сяо Чжань не отступает ни на шаг. Ван Ибо подходит ближе. Хотя нет, не подходит, он почти что скользит, тихо и невесомо, и спрашивает, склонив голову к плечу: — Останешься? Сяо Чжань чувствует себя невероятным придурком, смертником, который сам себе подписал приговор, но он не уходит, не разворачивается и не бежит, пока есть возможность. Сяо Чжань улыбается. Сяо Чжань, мать его, остаётся. Стена напротив совершенно обычная: серая, с полосами еле заметных трещин, — Сяо Чжань бы и не заметил их раньше, если бы не смотрел вперёд с таким усердием, что ни на секунду не отводил взгляд. Ладони, спрятанные под столом, слегка потеют, и, наверное, хвататься за холодный и скользкий бокал не лучшая идея, судя по напряжённому смешку бармена и косому взгляду Вэньханя, — но Сяо Чжань всё равно отпивает немного виски и даже почти не проливает. — Ну, — Вэньхань наклоняется ближе и смотрит на него слегка исподлобья. Сяо Чжань сглатывает и мысленно молится всем известным богам. — На удивление, Ибо тобой доволен. Стоящий рядом Сонджу давится смехом, сразу же заходясь кашлем. Сяо Чжань с радостью бы ему помог, но не постучав по спине, а прострелив лёгкие. Сяо Чжань на секунду прикрывает глаза, поджимая губы — всё ещё припухшие после вчерашней ночи, — и уже хочет ответить, как слышит: — Приглядишь за ним ещё раз? Бармен роняет на пол бутылку элитного вина, и Сяо Чжань думает упасть следом. — Конечно, — хриплым голосом отвечает, сразу же припадая к быстро кончающемуся алкоголю. Ведь таким, как Вэньхань, не отказывают? Таким, как Ван Ибо, — тоже.