Середина 1970-х гг. Лондон, Косой переулок
Косой переулок выглядел уже привычно опустевшим. Редкие прохожие ходили быстрым шагом, стараясь как можно быстрее завершить свои дела. Над лавками тут и там висели защитные чары. Казалось, в каждой тени сидел, притаившись, боевик. А кто – пожиратель или аврор – сложно было сразу сказать. Ребят Дамблдора в Косом видели нечасто, в отличие от министерских – те упорно защищали торговую улицу. Но день ото дня становилось все сложнее и опаснее. Ксенофилиус беспокойно заозирался и перебежал от одного магазина к другому, держа наготове палочку. Упираясь торчащими лопатками в каменную стену, он осторожно заглянул за угол. Осталось зайти только в одно место. Забрав положенную четверокурснику пачку учебников, Лавгуд поспешил убраться из Косого. Все-таки его еле отпустили. Отец и бабка сильно захворали, высылать товары лавочники отказывались, колдомедиков приходилось подолгу ждать, а оставить больных без присмотра и сопроводить ребенка мать не могла. Ксено несколько дней потратил на уговоры, уверяя, что он быстро ставится, никто и не заметит, еще и лекарств купит. Отец, покашливая, шутил и пытался выглядеть сильным, но младший Лавгуд все понимал. Война пугала юношу, но не больше, чем старение и болезни близких. Ему нужны были учебники, чтобы вернуться в Хогвартс и снять с семьи часть забот, а отцу и бабушке – целебные зелья и ингредиенты для настоек. Ксенофилиус стиснул палочку покрепче – впереди послышался подозрительный шум. Он аккуратно шагнул в ту сторону и с облегчением вздохнул. Переулок был пуст. До Дырявого котла уже было недалеко. Приглядевшись, парень заметил на брусчатке перед ним темные пятна. Узкая рваная кровавая дорожка убегала в зазор между домов. Лавгуд прошел мимо, но через пару нетвердых шагов остановился и обернулся. «Что, если человеку нужна помощь? Что, если он умирает?» – подумал он. И, поудобнее перехватив облегченные заклинанием пакеты, он выставил палочку вперед и скрылся во тьме проулка. – Люмос, – слабый огонек осветил узкий проход. Среди старых ящиков, битых бутылей и грязи лежал человек. Черноволосый и весь покрытый копотью, он тяжело дышал. Ксено присел возле мужчины и оценивающе его осмотрел. Грудь раненого тяжело вздымалась, из горла иногда вырывались влажные хрипы. Убрав с бледного лица волосы, юноша вздрогнул. Лоб был весь красный от крови. Веки дергались, но глаза были закрыты. – Агуаменти, – шепнул Ксенофилиус и плеснул водой на предполагаемое место травмы. Алые ручейки побежали на землю. Мужчина не очнулся. Юноша отметил, что его «пациент» обладает довольно необычной внешностью. На англичанина он не походил. Лавгуд дал бы ему чуть больше сорока лет. Избавившись от воды и крови, он поднес кончик палочки к ставшей отчетливо видной ране и произнес: – Эпиксеи. Ферула. Порез слегка затянулся и тотчас скрылся под несколькими слоями бинтов. Теперь даже младшекурсников учили оказывать первую помощь, и Лавгуд наконец осознал, почему. Удовлетворено кивнув головой, юноша сосредоточился на торсе раненого и распахнул плотную черную мантию. Тонкие пальцы Ксено ловко справились с пуговицами грязной, некогда белой рубашки. В районе правого ребра темнела свежая гематома. – Ох… – Лавгуд вздрогнул и, сглотнув, махнул палочкой: – Эпиксеи. Анапнео! Парень прислушался. Дыхание взрослого волшебника почти перестало быть рваным, хрипы исчезли. Ксено собирался теперь просто встать и уйти, но, поднявшись, внезапно почувствовал слабость во всем теле. Он снова сел и с опозданием понял, что потратил немало сил на лечение совершенно незнакомого человека. «Мама, наверно, волнуется, нужно вернуться к камину», – проговорил про себя юноша и в последний раз бросил взгляд на мужчину. Бережно запахнув чужую мантию, парень медленно встал и развернулся в сторону Косого переулка. Он успел сделать лишь два шага, прежде чем только что лежавший без сознания человек дернул его за руку, из-за чего все учебники попадали, а Ксенофилиус беззвучно вскрикнул, еле удержав сверток с зельями. Его рот раскрылся, словно у рыбы, а и без того большие глаза, казалось, стали еще больше. Усталый злой взгляд не сулил подростку ничего хорошего. «Вряд ли он спасибо скажет теперь», – вспыхнуло у Лавгуда в голове. «Пациент» продолжал держать замершего в неудобной позе ребенка, оценивая обстановку. Мантия упала на землю, когда маг быстро встал. Из-под рваного обгоревшего рукава рубашки торчала бледная Черная метка. Из черепа выползала сплетенная узлом змея. Ксено всхлипнул – она будто взглянула на него своими крошечными чернильными зенками. Боевик откинул свободной рукой мокрые волосы и ощупал повязку. Цокнув языком, он достал из-под рубашки длинную золотую цепочку. Что бы на ней раньше не висело, теперь оно представляло собой комок расплавленного металла. – Где родители? – прохрипел мужчина, нагнувшись к пойманному мальчишке. – Я од-д-дин, – промямлил Ксенофилиус, опустив глаза. – Звал кого-нибудь? – Нет, сэр, – он попытался выдернуть руку из крепкой хватки, но пожиратель его не отпустил. – Как зовут? Лавгуд помотал головой, его щеки обожгло от внезапно закапавших слез. Он сразу же утер лицо рукавом. Вдруг узловатые пальцы дернули его за подбородок. – Фамилия, – рявкнул пожиратель. – Не убью, пацан, не тушуйся. – Лавгуд, – еле дыша, выдавил юноша. – Все, гуляй, – «пациент» легонько оттолкнул Ксено к стене, и тот растерянно сполз по ней. Так и сел на задницу и заплакал, словно девчонка, мелькнуло у него в голове. – Спросят, не видел меня, усек? Юноша не ответил, он даже не расслышал чужих слов. Мужчина усмехнулся и, подобрав свою мантию, исчез. Вскоре, действительно, в проулок заглянули какие-то суровые люди, видимо, авроры, и спрашивали, не видел ли парнишка кого-нибудь подозрительного. Лавгуд не знал, поверили его вранью или нет. Тогда он просто хотел домой. Спустя несколько месяцев Ксенофилиус узнал имя человека, которого он спас. Антонин Долохов. Один из самых опасных последователей Того-кого-нельзя-называть. Спасенный «пациент» скалился со страницы «Ежедневного пророка». Узнав об том, что этот маг оказался не просто пожирателем, а жестоким убийцей, не гнушавшимся пыток, юноша прогулял оставшиеся уроки и полдня прятался от декана Флитвика, утирая слезы в одном из туалетов и сжимая кривой золотистый кулон. Больше всего Лавгуда терзала мысль о том, что он не сожалел о своем поступке, хотя теперь за его решение кто-то мог расплатиться жизнью.Декабрь 1997 г. Близ Оттери-Сент-Кэчпоул, дом Лавгудов
Утром шел снег. «Полумне понравится», – подумал Ксенофилиус. Неожиданно с улицы послышалось несколько последовательных хлопков. Лавгуд выглянул в окно. От одного взгляда на явившихся гостей у него пересохло в горле. – Нет… Пожалуйста, нет… – он отступил к стене и попытался восстановить дыхание. – О Мерлин, Полумна… Пусть все будет в порядке. За дверью послышались шаги. Вместо стука один из пожирателей просто стащил ее с петель. – Тук-тук, – ухмыльнулся он, пропуская вперед себя худую черноволосую фигуру и холодный ветер. И ветер был куда более желанным в доме, чем тройка боевиков. Третий зашел последним и брезгливо потер руки, осматривая прихожую. Однако взгляд Лавгуда задержался лишь на втором мужчине. Блондин глотал воздух, с ужасом вспоминая первую встречу с этим человеком. – Чем обязан? – спросил Ксено твердым голосом. Однако в его глазах ясно читалась тревога. – Знакомое лицо, – удивленно сказал Долохов. Он сильно постарел после отсидки в Азкабане, но, чувствовал хозяин дома, ничуть не изменился. – Двадцать. Долгих. Лет. Другие гости озадаченно переглянулись и пожали плечами. – Что вам нужно? – Ксенофилиус проигнорировал внимание со стороны бывшего «пациента». Антонин мгновенно почувствовал его страх и, опережая остальных, сдержанно произнес: – Лавгуд, верно? Твоя дочь с этого дня в надежных руках. Жива и, наверно, здорова, – он приподнял уголки губ, и в темных глазах зажегся недобрый огонек. – Понимаешь, что это значит? Когда все угрозы и требования были озвучены, Долохов небрежно махнул сопровождавшим его пожирателям, и те отпустили парочку сальных комментариев о намерениях старого боевика. Когда двое мужчин аппарировали, оставив своего товарища наедине с запуганным Ксенофилиусом, Антонин ткнул палочкой в сторону входа. Дверь снова вернулась на свое место, и он спрятал палочку в складках укороченной черной мантии. Лавгуд не замечал его действий, он стоял, бледный как полотно, и дышал через раз, опершись на столешницу. – Очнись, куколка, – тяжелая ладонь ударилась о его щеку. Удар был слабым, достаточный лишь для того, чтобы привести в чувство. – Будь гостеприимным хозяином. Блондин опустил голову и ничего не сказал. Сощуренные глаза долго изучали его, от век Тони расходилась паутинка морщинок. Долохов расслабленно прошелся по кухне, добыв себе кружку и наполнив ее водой из-под крана. Утоляя жажду, он выудил из памяти события двадцатилетней давности. Он уже точно не помнил, какой год тогда был. Волдеморт активно устранял конкурентов, в том числе и его руками. Однако в тот день заданием пожирателя было украсть хроноворот с особыми свойствами. Второго такого мир еще не знал. Долохов не интересовался подробностями его работы. К сожалению, умельца, его создавшего, хорошо охраняли. Аврорат хорошо постарался, преследуя Антонина. Одно из заклятий попало точно по песочным часам, расплавив их. Сломанный хроноворот был, определенно, очень опасен, и он бросил его там же, где очнулся. Кто бы мог подумать, что он встретит своего юного спасителя при таких обстоятельствах. Долохову, как и всем сторонникам Волдеморта, не была свойственна обычная человеческая благодарность. Однако он ее ощущал каждой клеточкой своего тела, и это новое чувство его слегка раздражало. Антонин не мог просто избавить от него, оно было сильнее его. «Магия», – понял он и еще раз внимательно взглянул на хозяина дома. В заключении светлых воспоминаний в его распоряжении было немного, все-таки дементоры высасывали почти все. Смешной лупоглазый мальчишка иногда возвращал узника в сознание, даря мимолетное спокойствие. В тюрьме Долохов много раз фантазировал о том, что будет делать на свободе. И ему представился случай получить все, чего он был лишен, сразу. «Какая сила способна связать магов? Незнакомцев? Недругов? – размышлял он и, осознав, раздраженно зашипел. – Долг жизни». Пожиратель бесцеремонно дернул Ксено за одежду и потряс. Халат Лавгуда распахнулся и съехал, оголив часть плеча и груди, ничем больше не прикрытых. Голодные глаза ужасного гостя скользнули по обнаженной ключице, тонкой, резко выделявшейся. Блондин не сразу, но все-таки заметил прожигавший его взгляд. – Еще и это?! – с истерическими нотками закричал он, оттолкнув от себя Долохова. Тот не показал никаких признаков удивления, однако он совершенно точно хорошо скрывал свои мысли. Недостаточно хорошо? Внизу живота у него что-то завозилось, с опозданием отзываясь на вид чужих ключиц. Антонин приблизился к замершему хозяину дома. Чувство страха возбуждало пожирателя не меньше, чем красивое тело. Будучи ребенком, Ксенофилиус тоже его боялся. И не зря. Долохов дотронулся до белых волос, они оказались не такими мягкими, как он думал, и откинул их с плеча Лавгуда. Тот стоял, вжавшись поясницей в стол, и даже не дрожал. А от напускного безразличного выражения на лице Антонину хотелось взвыть. Он стащил с широких, но угловатых плеч халат, оставив его висеть на бедрах, и уткнулся носом с бледную шею. От Ксено пахло маковым маслом, травами и чем-то странно уютным, домашним. Жилистые пальцы придерживали худой подбородок Лавгуда, пока их обладатель изучал чужую шею. Боевик прижался губами к слегка потной коже, а блондин покрепче ухватился за стол и закрыл глаза. Его тошнило от собственной беспомощности и трусости. Укус слегка его протрезвил. Лавгуд дернулся, пихнул в грудь нежеланного гостя и запахнул халат. Долохов выпрямился и нахмурился. Тонкие губы сошлись в почти невидимую линию. Он уступал в росте хозяину дома, но не в силе. И уж точно не в атакующих способностях. Одно движение, и перед ним упал бы симпатичный труп. Но он прекрасно знал, что попытка причинить несовместимый с жизнью вред убьет его самого. Так работала эта жмырова магия. – Так ты не совсем бесхребетный, – ухмыльнулся Тони своим фирменным оскалом, в его руке уже была крепко зажата палочка. Он вытащил ее чисто по привычке. – Вы поставили мне немало условий, но этого среди них не было… Довольно с меня! – Ксенофилиус дрожал, но его взгляд был неожиданно холоден. Вздохнув от такого резкого изменения поведения, Долохов покачал головой. Он вновь стал из спокойного и относительно вежливого человека бывшим узником Азкабана – хищным, злым, опасным. – Значит, добавим этот пункт, – обнажив ряд желтоватых зубов, прорычал он. – Я помогу твоей девчонке выжить. И с тобой буду ласков. Все в выигрыше, не так ли? Услышав о своей дочери, Лавгуд побледнел еще сильнее, хотя, казалось, больше уже некуда. Его широко раскрытые глаза выглядели безумно. Долохов стряхнул с себя грозный вид, словно это была мантия, а не его истинная суть. Он не знал, заставляет ли его здесь находиться что-то кроме магии, и не хотел знать. В его в конец спекшихся из-за дементоров мозгах давно уже не осталось места для длительных рациональных размышлений. Брюнет двинул в воздухе палочкой, и Ксенофилиус ахнул, схватившись за живот. Голод нахлынул на него, прострелив легким приступом тошноты и мгновенно пояснив, что сделал Антонин. Лавгуд ожидал более грубого приглашения, но все равно невольно дернул плечами. Если это как-то могло помочь его дочери, он должен был это сделать. Как бы не было больно или гнусно. Долохов выжидательно посмотрел на хозяина дома, он старался не обращать внимания на обстановку, она отбивала всякий аппетит своим обилием красок, несмотря на общую чистоту. – Выбирай место, – любезно предложил он, натянув на лицо презрительную улыбку. Лавгуд молча подошел к лестнице и стал неторопливо подниматься. Кулаки у него были сжаты до белых костяшек. Антонин действительно вел себя ласковее, чем мог бы. Жесткость его характера и страсть к пыткам сами отступали, когда он смотрел на Ксено. И это бесило. – Я дам тебе немного времени, – голос убийцы проник блондину под кожу, заставив его вздрогнуть. Грубая прелюдия со стягиванием халата и пижамных штанов закончилась, едва начавшись, ее место заняла быстрая подготовка. Лавгуд поблагодарил Мерлина за то, что тот позволил ему пережить этот позор без криков и страшной боли. И вообще пережить. Он терпел чужой внимательный взгляд, мягкие, но до ужаса мерзкие касания губ, ладоней и… Ксенофилиус продолжал разрабатывать себя, используя первое попавшееся ароматическое масло, когда почувствовал на запястьях сильную хватку. Долохов завел руки блондина в сторону, заставив того упасть лицом в подушку, а сам навалился сверху, упершись затвердевшим членом между ягодиц. Поскользив немного по ним, он что-то проворчал сквозь зубы – Лавгуд не разобрал – и помог себе руками. От некомфортного положения Ксено избавиться не мог, но терпеть у него получалось на удивление отлично. Он уткнулся лицом в сгиб локтя и лежал так, игнорируя неприятные ощущения. Почему-то шантажист пожалел его и не воспользовался полной свободой действий. Он приставил к заднице член, но входить не спешил. Вместо этого Антонин потерся им и проник внутрь пальцами. Они раздвигали мягкие стенки, причиняя какое-то омерзительное удовольствие. Лавгуд до скрежета стиснул зубы, какими плавными и даже заботливыми бы не казались движения, ему хотелось провалиться на месте. Его грудь сжимало, словно в легкие залили раскаленного железа. Под левым глазом выступила слеза. Посчитав прошедшее время подходящим, Тони вставил. Узкое кольцо мышц обхватило головку, едва не заставив его сразу же излиться. Темп он взял рваный, дикий. Толчки то пригвождали Ксено к кровати, выбивая из него весь воздух, то, наоборот, становились размеренными, долгими. Они не причиняли боли, но приятного в них ничего не было. Не беря в расчет физическую заполненность, Лавгуд ощущал лишь тошнотворность происходящего. Ему казалось, что он проваливается в черноту. В трясину, из которой не выбраться. Он знал, что немного возбужден, но это была лишь внешняя реакция на чужие действия. Впервые он не сдержал стона, когда, потираясь членом о скомканное под ним одеяло, с трудом кончил и смог забыться. Ритмичные шлепки ускорились, и вскоре мучения прекратились. Долохов не издал ни звука за весь процесс. Сбросив напряжение, он немного потеплел. Карие глаза вовсе не стремились убивать, а улыбка стала чуточку мечтательной. Но эта сторона пожирателя исчезла в следующую секунду со словами: «Увидимся, красотуля». Он встал, отряхнулся, будто пес, оделся и исчез, оставив Лавгуда наедине с безрадостными мыслями.Начало 1998 г. Дом Лавгудов
Долохов приходил один-два раза в неделю, лениво отчитывался о состоянии Полумны и получал положенную «награду». Так продолжалось уже месяц. Лавгуд не жаловался – по крайней мере, он знал, что его девочка жива. Тони даже нехотя признался, что пару раз он подлечил ее после проведенных наедине с «сукой Беллз» часов. При упоминании безумной Лестрейндж Ксено потребовалось выпить флакон успокоительного зелья. По его мнению, конечно, Долохов и урожденная Блэк друг друга стоили, заслуги обоим приписывали такие, что хотелось наложить на себя Обливиэйт. Однако отделаться от настырного пожирателя ни в жизни, ни в постели, Лавгуд не мог. Он заключил сделку с Мордредом и пожинал ее плоды, не обращая внимания на собственные совесть и стыд, как бы те не подтачивали его душу. В один из промозглых дней, когда погода особенно бушевала, Ксенофилиуса разбудил грохот на первом этаже. Он наколдовал Темпус и потер глаза. В шесть утра гостей не ожидалось. Тем более что последнее время к нему захаживал только один небезызвестный убийца. И единожды заходил Артур Уизли, но и он тогда не задержался, осведомившись о здоровье Полумны и ее родителя. Тогда Лавгуд был благодарен, что он хотя бы что-то знает. Он зажег слабый Люмос и спустился на кухню. На него тут же налетела черная тень, очень напоминавшая Антонина Долохова. – Мерлин, что за?.. – Ксено попытался отодвинуть от себя провонявшую железом тушу, но пожиратель намертво вцепился в его халат. Следом последовал смазанный поцелуй с привкусом крови. Блондин не без труда доволок полубессознательного боевика до ванной и стащил остатки мантии. От грубой ткани несло чем-то жженым, и Лавгуд ощутил дежавю. Он пустил теплую воду и втолкнул Долохова под струи воды прямо так, в штанах и рубахе. Вещи быстро промокли, а следом прояснился и взгляд Антонина. Он зло фыркнул и сорвал с себя остатки одежды, чуть не приложившись локтем о цветастый кафель. С него стекала буроватая грязь и отваливалась запекшаяся кровь. Ее, заметил Ксено, было совсем немного и, в основном, на лице. Словно пожиратель подрался с кем-то в баре, как обычный… Блондин тут же отбросил эту мысль. Обычным Долохов точно не был. Умен, силен и апатичен – мантикора, а не человек. Лавгуд иногда думал, что ему повезло заиметь такого опасного «покровителя». «Или, наоборот, не повезло», – возразил про себя он, когда Тони вылез на пушистый коврик. – Я никого не убил, – пожал плечами он, – если тебе интересно. – Сегодня, – покачал головой Ксенофилиус. Он не спрашивал. – Да, – все-таки ответил Долохов и шагнул к хозяину дома.Конец зимы 1998 г. Северное море, Азкабан
Ксено привели в маленькую комнатку для допросов – и пыток. – Уйдите, – его посетитель скривил губы в фирменной усмешке, и все сопровождавшие его маги мигом разбежались. Долохов повернулся к Лавгуду. – Вижу, стены давят на тебя. Узник приблизился к посетителю, изо всех сил пытаясь угадать по взгляду карих глаз, какие новости принес боевик. Пожиратель поймал встревоженный взгляд и улыбнулся. Эту улыбку он показывал только Ксено. Искреннюю. – Подумал, ты захочешь узнать, что твоя дочь… – он сделал короткую паузу, наслаждаясь паникой на лице блондина, – сбежала. Она жива, и вряд ли ей что-то угрожает. Доволен? Блондин обессиленно покачнулся и позволил Тони подхватить его. Рука убийцы мягко придерживала Лавгуда за плечо, их грудные клетки соприкасались. Долохов сознательно сократил расстояние между ними до нуля, он невесомо коснулся бледной запачканной шеи губами. Его не раздражал ни гадкий запах, ни растрепанный вид заключенного. Его все устраивало. – Я чую, – прошептал он, – скоро все закончится. Я рад, что благодаря тебе застану это, – брюнет не позволил Лавгуду отстраниться и продолжил: – Твою дочь я не трону, но только ее. Ксенофилиус еле заметно кивнул. – Как бы все не пошло… – боевик отступил к двери, – ты отсюда выйдешь. Когда встретимся в следующий раз, повесели меня чем-нибудь. Надсмотрщики вернули Лавгуда обратно в темную камеру. Оставшись один, он занял наиболее удобное место в углу, скрестив ноги. Настроение у него было хорошее. Впервые за несколько месяцев он почувствовал облегчение.Май 1998 г. Азкабан
Ксенофилиус поднялся. Первое, что он спросил у авроров, жива ли Полумна. Его любезно провели к камину в кабинете главного надзирателя и связались с хогсмитским отделением. Местные знали о сражении больше всех. Полумна была в порядке. Он молча слушал имена соратников. – Мы проводим вас на берег, – сказал один из молодых людей. По дороге к лодкам им встретился конвой. Между двух вояк устало переставлял ноги Долохов. Их глаза пересеклись. Пока авроры не толкнули его в спину, он не двигался с места, продолжая сверлить Лавгуда нечитаемым взглядом. Зашипев на провожатых, пожиратель реалистично споткнулся, бухнувшись прямо под ноги блондину. Ксенофилиус выглядел куда лучше, чем в прошлую их встречу. Только тот, кто хорошо чувствовал его внутреннее состояние, мог заметить, что он разбит. Подавлен и пуст, напуган и несчастен. Ухмыльнувшись, Долохов качнулся в сторону. Его голова скользнула по тюремной робе блондина. Лавгуд задержал дыхание, но не отдернулся. – Простите, – буркнул молодой аврор и ткнул палочкой в спину будущего заключенного. – Встал! – Ничего, – во взгляде Ксено мелькнуло что-то болезненное. – Я навещал тебя! – Антонин встал и дерзко оскалился. Возможно, на его языке это означало «спасибо». – А ты навестишь меня? И «пожалуйста». Зрачки Долохова расширились. Он увидел на лице Лавгуда боль. Неприкрытую страшную боль. Ксенофилиус шагнул к тому, кто одновременно и уничтожал его, и спасал в течение последнего года. Он прошептал несколько слов и отвернулся. Авроры удивленно проводили его взглядами и вздрогнули, когда боевик вдруг захохотал. Что ему сказал блондин, они могли только гадать.