Слышишь?

Исака не знал, отчего устал больше: от наплыва работы или оттого, что Асахина совсем перестал ему помогать. Еще недавно последнее было почти невозможно представить. Чтобы Асахина — и вдруг перестал помогать? Он скорее задушит тебя в своей заботе, надоест своим навязчивым вниманием, чем оставит на произвол судьбы. Однако близился вечер, и Исака был голоден, и Асахина явно не торопился прийти. В конце концов, мог хотя бы отправить сообщение, прежде чем оставлять его на произвол судьбы, несчастного, один на один с целой тонной работы… Исака успел довести себя до праведного гнева, когда скрипнула открывающаяся дверь, и в прихожей послышались шаги. Через минуту Асахина уже был в гостиной — с большим пакетом под мышкой, но без каких-либо извинений. — И где ты был? — Исака хотел бы звучать бесстрастно, но все равно вышло капризно. — Вы просили меня забрать ваш пиджак из химчистки. И отвезти автомобиль в ремонт. И отыскать в офисе все бумаги за прошлый год, — Асахина с достоинством продемонстрировал свой внушительных размеров сверток. Каждое его слово звучало, как срикошетившая пуля. Пуля, направлявшаяся Исаке прямо в голову, — потому что, разумеется, именно он попросил его обо всем этом. Если, конечно, его просьбы вообще могли называться так. — Я… — ко всему прочему, Исаке решительно не хотелось признавать свою неправоту. — Ты… — Простите, я не успел ничего приготовить. Но оставил записку с телефоном проверенной доставки, — Асахина протянул руку и виртуозно — честное слово, буквально ниоткуда! — извлек пресловутую записку. Очевидно, все это время она лежала у Исаки под носом. — Но я подумал, что вы могли ее не заметить, поэтому быстро взял кое-что на вынос. — Один из принесенных им свертков и впрямь заманчиво благоухал. Вот только Исаке почему-то кусок уже не лез в горло. — Хорошо, — пробормотал он. — Благодарю. Я поем за рабочим столом. Не могу отвлекаться, столько накопилось дел, — последняя фраза призвана обелить его, показать, что он лишь несчастный вечно занятой человек, и вся его забывчивость и раздражительность имеют вполне определенные причины. Впрочем, Асахина знал это и так. Он знал это лучше, чем кто-либо другой, именно поэтому он терпел Исаку изо дня в день, из года в год. Раздираемый смутными мыслями, Исака долго и бессмысленно перекладывал бумаги с места на место. Прошло уже много времени, а Асахина все еще не появлялся с подносом. Если ему больше не хотелось прислуживать такому наглому существу, как Исака, он наверняка сказал бы об этом прямо. — Асахина!.. — позвал Исака, но не дождался ответа; обеспокоенный, наконец-то поднялся из-за стола и прошел на кухню. На столе были разложены еще горячие коробочки с раменом, супом и еще бог знает чем, и рядом на стуле дремал Асахина, неловко запрокинув голову. Так спят только те, кто окончательно и бесповоротно сбился с ног. Это Исака прекрасно знал по себе самому. Он унес рамен к себе в комнату, ступая на цыпочках. Потом так же вернулся и вгляделся в лицо Асахины — бледное лицо с кругами под нижними веками, словно они с Исакой вдруг поменялись местами. Может быть, стоило проводить его в спальню и дать как следует отлежаться? Но Исака не хотел будить его сейчас, к тому же, Асахина ни за что не согласится по своей воле занять его спальню. Конечно, они уже не раз ее занимали. Но это было совсем другое. И все же — что должно было случиться, чтобы Асахина заснул вот так неожиданно, не успев выполнить все многочисленные просьбы, свалившиеся на него? Ведь Исака всегда то и дело просил его о чем-то, что изменилось на этот раз? Может быть, усталость копилась, а, может быть, указаний действительно становилось все больше. Вернее всего, и то, и другое. — Прости, — сказал Исака вслух, забыв о том, что собирался вести себя как можно тише. Но Асахина все равно не открыл глаз, даже не пошевелился, слишком глубоко уснувший. Тогда Исака добавил чуть громче: — Прости, я знаю, что прошу от тебя больше, чем может выполнить человек. Даже такой удивительный, как ты. И я не понимаю, почему ты до сих пор не свернул мне шею. Должно быть, и правда любишь меня так сильно, как ты это говоришь. И я тоже… я тоже люблю тебя. Знаю, иногда это совсем незаметно. И я совсем-совсем не помню, говорил ли тебе это раньше, — он тяжело сглотнул. — И, по правде говоря, сомневаюсь, что скажу когда-нибудь. Но я очень ценю тебя, и… ты мне нужен. Не только для того, чтобы чинить машину и приносить ужин. Я надеюсь, ты это понимаешь. Асахина, конечно, отличался исключительным пониманием, но почему-то именно сейчас Исака сомневался — а понимал ли тот на самом деле? — И еще… я надеюсь, что на самом деле ты притворяешься спящим, чтобы указать на мою черствость. Притворяешься — и на самом деле все прекрасно слышишь. Потому что я не уверен, что смогу еще раз произнести все это, глядя тебе в глаза. Как известно, Асахина всегда делал именно то, на что рассчитывал Исака. Однако в этот самый раз он по-настоящему крепко спал.