Тюремное оливье

К тому времени, как на столах большинства людей страны уже нарезаны салаты, наряжена ёлка и прочие приятности, являющиеся приятной атрибутикой и дополнением праздника, что медленно приближался, Марк может похвастаться лишь тем, что выучил каждую трещинку на безликой бетонной стене. Наверное, с удивительной точностью смог бы назвать глубину и длину каждой. Скука смертная, в общем-то, одолевала – хоть на стенку лезь. Зато воспитывает отлично: никаких войн устраивать уже не хочется. Да и времени поразмыслить над своим поведением было предостаточно. Только выпустите на свободу, он покажет, какой он хороший. Ну, пожалуйста?... Но выпускать его никто не собирался, поэтому приходилось дальше страдать. Грустно, тоскливо. И Жилин «обрадовал» тем, что сегодня пораньше уйдёт из-за праздника. Такая себе радость, честно сказать. Он какая-никакая, а компания на его долгий срок, глядишь, и расскажет чего. Смирение с тем, что ночь и, возможно, один день, придётся провести в одиночестве, приходит, и то, медленно. Наверняка ещё кашей напичкает перед уходом, как уже было пару раз. Такими темпами врачи будут говорить, что «в вашей каше крови не обнаружено». Неловко стукнувшись затылком о стену в попытке найти удобное сидячее положение, в котором спина болеть не будет, Багдасаров тихо шипит. Ещё прохладно, на улице снежок поблёскивает. Жаль самому в живую увидеть не выйдет. Он бы сейчас с радостью вышел бы с окна первого этажа с криком: «Да пошло оно всё!» — и рожей в снег. Снега бы наверняка много попало под одежду, и как миленький прибежал бы обратно. Ещё бы уткнуться в грудь обладателя бежевого пиджака, что наверняка накинул бы плед на озябшие плечи и, приговаривая: «Ну что ж вы творите, Марк Владимирович», прижал к себе… Противный скрип двери отвлекает от сладких мечтаний, и Марк переводит нахмуренный взгляд на вошедшего. С косоглазием грозно не выходило, да и не требовался этот взгляд, как выяснилось мгновением спустя. Вспомнилась поговорка: «Вспомнишь солнце – вот и лучик», хотя какой уж лучик – целое светило! Сердце Багдасарова пропустило радостный удар. Даже в этой объёмной красной куртке и глупой чёрной шапке с помпоном он узнал его. Не мог не узнать. Гриша подмигивает ему, Марк буквально вскакивает с места, подходит к решётке, сжимая её руками, и смотрит жадным, соскучившимся взглядом. — Значит, так, отец, — говорит Стрельников, обращаясь уже к Жилину, что смотрит на него с момента появления. — Я, как президент, обнуляю срок этого гражданина… Мента долго уговаривать не пришлось: — Это, конечно, дело хорошее, а то оставаться тут, понимаете, такое себе. Игорь ж там без меня наворотит всякой воротни, понимаете? Уху-ху-хух… Всем в помещении было понятно, что не успело бы наступить десяти — и Жилина бы тут уже не было, но вслух ничего не сказали. Когда решётка открылась, подпрыгнуть от радости Багдасарову помешала боль от долгой неподвижности буквально везде. Мышцы побаливали, но ничего: теперь в форму придёт быстро, в этом сомневаться не приходилось. Гриша его под локоть берёт и уводит. Отвечать на жилиновское «с наступающим вас, товарищи» не хотелось из вредности и затаённой обиды за пытки кашей. Стрельников же ответил что-то вроде «вас тоже» формальности ради. Да и статуса также. Холод забирается под одежду быстро, благо, машина оказывается совсем близко. Не привычный мерседес, а дешёвая серебристая легковушка. Лишнее внимание им сейчас ни к чему. На заднем сидении находится куртка, меховые штаны и шапка, с точно таким же дурацким помпоном. Одеваться на ходу было неудобно совершенно, но поехали тут же, потому выбора и не было. Зато согрелся хорошо, да ещё и салон тёплый – так и задремать недолго. Гришка не сдерживает смешка с его довольного, разомлевшего в тепле лица. Марк даже не обижается, ему сейчас слишком хорошо. Гриша говорит что-то про то, что поздравление уже записано и они могут не торопится, а Марк его так, краем уха слышит. Ну записал и записал, продуманный. И приятно, самую малость, что заморочился ради него. Выехали на какую-то возвышенность. Пока Стрельников ищет что-то в багажнике, Багдасаров считает причины не уснуть и, не насчитав ни одной, едва ли не задремал. Но короткий порыв ветра из-за открытой двери развевает дрёму; Гриша садится рядом, даже не закрыв за собой. Сна теперь ни в одном глазу, и поблёскивают, смотря на стеклянную посудину в чужих руках. Стрельников передаёт ему глубокую тарелку, и где-то внутри неприятно скребётся с того, как Марк почти что набрасывается на оливье, которое, по его памяти, не ел ни разу. Посудина опустошается наполовину, когда Марк, утолив свой голод по не-каше, вспомнил о том, что он не один тут. Ложке, оказавшейся возле собственного лица, Гриша удивляется искренне. — Ну Марк Владимирович, я ж специально для вас привозил, — Стрельников использует хитрость, которая раньше срабатывала, и уклоняется от столового прибора, но… Вроде бы Багдасарову и льстит подобное обращение, а вроде Стрельникову по статусу не положено такое, тем более, не на равных социальных ступенях. И вспоминается, сколько времени с этим выканьем они потеряли… Нет, хватит, прошли уже ту стадию. … но по хитринке в чужих глазах понимает, что план «быть не накормленным» успешно провален. — Марк я для тебя. Жуй давай, — фыркает на злобу и ложку к его лицу упрямо подносит. — Хорошо, Марик, — соглашается-таки Стрельников и подцепляет губами салат с ложки. Так и едят, сначала Марк, а потом Гриша. Багдасаров уверен в том, что вторая ложка у него есть, но этот жук явно превышает своими полномочиями. А потом и вовсе перехватывает ладонь так, что ложка с бряцаньем падает в уже опустевшую салатницу. И губами к костяшкам прижимается, глаза прикрывая, так, что даже возмутиться не хочется из-за того, что на губах чуть майонеза осталось. Бабочки в животе вспорхнули вместе с фейерверком, Багдасаров прижимается к человеку, тоску по которому в полной мере осознал только сейчас. Прикосновения рук к спине чувствуются даже сквозь слои одежды, мягко отгоняют негативные чувства и мысли. Да и не к чему этот спектр, сосредоточившись на платонической ласке от него легко отвлечься. И вылезать из салона, чтобы в полной мере полюбоваться чудом на небе, желания не было. — С наступившим, — лениво мурлычет Стрельников. Марк тихо мычит в тёплое плечо: «И с выходом из тюрьмы». Гриша коротко усмехается, понимая, что остальные яства с богато накрытого стола в Канарейке они будут есть только утром. Если его под ноль не обчистят, чего произойти не может. Гриша, по крайней мере, очень сильно надеется на это. Вроде бы и ехать пора, но ничего ж не случится, если они задержаться на пару минут? Отблеск ярких огней виден на стеклянной посудине и совсем немного на металлической ложке ярким, переливчатым калейдоскопом. Только на чудо в небе никто из них уже не смотрит, не то что на это маленькое чудо. Вроде бы холодно, но греешься от тепла родного тела, от которого успел отвыкнуть и впитываешь это ощущение жадно. И не грустно больше, даже напоминания об этом чувстве не осталось.