Vade retro, Satana

— …Воины вернутся в течение суток, Командующий. Минхо хмурится, сухо кивнув Костораю. Жители встречают с почестями: радостные возгласы, цветы, летящие под ноги, и рукоплескания. Но для Ли в сию минуту это сродни ушату с помоями, ибо положенные на алтарь жизни его людей — пустой звук, потраченные силы — лишь дуновение ветра. Кровь собратьев впиталась в чужую землю, и на местах, где она была пролита, останется лишь горькое упоминание о том, что всё зря. Но на время, пока не пройдет дождь. Минхо не хотел возвращаться ни с чем. Хуже проигрыша может быть только отступление. Немного успокаивает душу, что обстоятельства в Гефане стали тому причиной, а не личная слабость или неорганизованность. Он не слышит ничего. Голоса людей (за исключением Правой руки) тонут в ворохе собственных мыслей. Почти пятьсот человек под его командованием обогнули Скалистые горы, дабы замкнуть кольцо и не оставить врагу ни шанса. Снова зря. — Как только прибудут все до одного, узнаешь про потери и сразу же доложишь мне. Остальные пускай отдыхают и набираются сил. Ещё ничего не известно. Глаза щиплет от стекающего со лба пота, во рту сухо, отчего на задворках сознания мелькает глупое и несерьёзное желание свернуть в сторону ближайшего колодца со студёной водой. Путь от плато близ Расуда до родного Гефана был долог и тяжёл, а палящее солнце не щадило ни секунды. Но Минхо не может позволить себе это. Почти победили. Минхо уверен: ещё пару атак, осада вражеского города в течение хотя бы двух недель — и победа у него в руках. Расудцы упрямы, горячи и выносливы, однако без хорошего Командующего их воля была практически бессильна перед той бурей, что принёс в их земли с собой он. Слабоумный король и жадные до злата советники, при первом дуновении ветра испаряющиеся как листья с веток деревьев по осени, не дали бы простому народу ничего, кроме пустых обещаний и дыхания приближающейся смерти. Как самый крепкий лёд по весне на реке ломается, так и они бы сломались. Если бы не письмо, доставленное королевским гонцом в глубокой ночи, то Ли бы исполнил обещание, данное ещё в конце зимы: «Расуд станет нашим». Его величество заметно сдал за последние несколько лет, но Минхо относился к этому так же, как и сам король, — спокойно. Время утекает как вода, и рано или поздно льва должен сменить его львёнок. Ли Ванху не собирался уходить в мир иной, однако смиренно принимал свою судьбу. Минуло шестьдесят четыре лета со дня его рождения — среди своих предков он уже относится к долгожителям. Пусть Повелитель не участвовал в сражениях на протяжении пятнадцати лет, а его члены ослабли и волосы покрылись серебром, безвозвратно украсившем голову, ничего не изменилось. Этот человек оставался мудрым и уважаемым для народа и воинов. Для Минхо. Ли клялся всего три раза в жизни. Первая клятва была дана самому себе: «Не сгори в пламени, не замерзни во льдах. Но стань тем воином, при имени которого люди будут испытывать уважение до самых кончиков пальцев, а враги ужас. Стань мужчиной, достойным носить фамилию своего отца, фамилию, по звучанию схожую с королевской. Держи голову высоко поднятой, но не будь гордецом. Говори только то, что знаешь, но не слынь дураком». Минхо хорошо запомнил слова своего предшественника и учителя, которому не было равных ни в чём. Нарьям умел слышать то, чего не слышали другие, не теряя рассудка, умел видеть то, чего не видели другие, не забывая о главном; Минхо хотел бы так же. Ли знает, что не достоин своего учителя как ученик, потому что не превзошёл его, но как названный сын — выше всех ожиданий. «Честолюбие затмевает человеческий разум, уже нет грани между «хорошо» и «плохо». Чрезмерная любовь к себе, своему статусу и силе убивает святость и чистоту души, а яблоко, именуемое сердцем, начинает черстветь, чтобы после испортиться. Гниль делает его не мягким, хотя и зловонным, — теперь оно камень», — говорил он. Командующие и их Владыки уважали друг друга испокон веков. Королевская голова управляла руками, что зачастую были по локоть в крови, но где была бы эта самая голова без рук её кормящих? В земле. Потому Нарьям и Ванху ступали вместе по дороге жизни с самого начала правления Ли, но Командующий ушёл на Луну раньше. И Минхо есть на кого равняться. Вторая, обращенная к Его величеству, гласила: «Клянусь в верности до самого последнего вздоха. Моя кровь, плоть и сталь в вашем распоряжении до того дня, как вы не прикажете мне забыть об этом. Смерть от вашей руки, будь она справедлива или нет, — высшее блаженство. Как Командующий Нарьям служил вашему государству и вам верой и правдой, так и я буду служить вам и вашим наследникам». Династия Ли полагалась на две опоры: армия во главе с Командующим и вера. Ванху (и все правители до него) с почтением относились к служителям храмов, а в особенности к Старшим священнослужителям, коих насчитывалось семь. Минхо никогда не верил ни в старых Богов, ни в Единого Бога — он этого ничуть не скрывал и не стыдился — однако с пониманием относился и, чего греха таить, временами прислушивался. Но случалось это настолько редко, что подобное можно было приравнять к нулю. Третья родилась сама собой. Минхо спал с женщинами, испытывая куда большее удовлетворение и наслаждение от побед или сражений, не задумываясь над тем, что, гонимые внезапно обрушившимися на голову чувствами, люди совершают безумные поступки. Они готовы предать страну, родню, перечеркнуть всё прошлое и, возможно, будущее из-за куска плоти. Ли впервые пришлось казнить того, кто ради возлюбленной позволил себе украсть кольцо из числа трофеев после удачной битвы. Непозволительный проступок стоил хорошему воину головы. И во имя чего всё это было? Во имя кого? «Клянусь, что никогда и никто не займёт мои разум и сердце. Ни одна живая душа не поселится у меня во снах и мечтах, рассеяв по ветру мои убеждения, цели, обязательства и желания. Ни один человек на всём белом свете не станет для меня Луной и Солнцем, проклятием и благословением. А если же это случится, то я задушу и чувство, и того, кто станет причиной его рождения. На мою голову обрушится весь мир, мой дух не найдёт покой, мои кости станут соляным изваянием или мерзкой трухой. Позор — вот каково будет моё имя, стертое навек из родословной Ли». Ванху стало плохо прямо на заседании Совета. Как было сказано в письме от имени Старшего советника Чу, повелитель внезапно издал мучительный стон, схватившись за сердце, а после потерял сознание. Он пришёл в себя, однако уже второй день не встаёт с постели, а истинную причину его недуга лекари выяснить не в силах. У короля восемь детей, двое из которых мальчики — однако, претендентов на трон не так уж и много. И учитывая правило, согласно которому новым правителем становится старший из сыновей, в случае кончины Ванху его место займёт Джисон (но везде бывают исключения). Всяко достойнее, чем одиннадцатилетний брат, который младше него на два года. Но не стоит забывать, что и тот ещё ребёнок, не знавший головной боли и забот из-за золотого обруча, сжимающего в тисках виски. Думать о своей стране и народе — не знать отдыха. Минхо подозревает, что к болезни Ванху приложила руку его вторая жена Ханаан — настоящая ведьма. Властолюбивая, хитрая и довольно-таки вспыльчивая — наверняка ей хотелось быть матерью правителя, а не той, чей сын едва ли когда-нибудь встанет во главе государства. Но обвинять безосновательно и вредить такой женщине, как она, нельзя. Тем более, что она и является частью той самой династии, которой Ли обещал служить. Ильхор же мягкотела и добропорядочна. Минхо повидал много верующих людей, но первая жена действительно не причинит зла ни правителю, ни кому-либо ещё. Жизнь подле мужа-короля не закалила её; вера Ильхор сильна и искренна. Минхо подаёт своей Правой руке меч, уже подходя к Серебряным воротам. — Косторай, — тихо говорит он, чтобы никто не дышал. Ни к чему давать пищу чужим ушам и слухам. — Позови советника Хона или Хвана ко мне на аудиенцию — кого угодно из них. Эти шакалы точно знают произошедшем куда больше, чем все остальные вместе взятые. — Слушаюсь, Командующий.

***

Хёнджин ждал этот день и боялся его одновременно. Неизвестность пугает людей, и неуверенность в завтрашнем дне заставляет нутро трусливо дрожать, ибо в любую минуту может раздасться приказ о твоей казни. Теперь ожидание уснуло, уступив дорогу надежде. Хёнджину есть в чем каяться, из-за чего опасаться за сохранность головы и рук. Но всё, что он делал, было ради выживания; ради должности, к которой он так стремился и за которую готов был продать всех и вся. Жалованье советников выше, чем у прислужников во дворце и прочего смрада, что приравнивается к рабам. «Выживает не самый сильный или самый умный, а самый изворотливый». Жизнь — это борьба за золотое место подле правителя. Плохой он или хороший, омерзителен или до скрежета в зубах хорош, отчего чувствуешь себя вошью на теле Его величества — не так уж и важно. Главнее всего подняться наверх и удержаться там, используя хитрость, язык и ловкость чужих рук, за нити на которых дёргаешь лишь ты. Впрочем, безмерно радует то, что любое ожидание и труд окупаются. «Боги, — думает Хёнджин, мысленно поднимая раскрытые ладони к небу, — заберите его душу на небеса. Пусть покоится с миром наш драгоценный правитель. Да не сыскать ему мук на том свете, а здесь он не нужен. Отжил своё». Хван усвоил навсегда урок: не принимай чью-то сторону до тех пор, пока не станешь уверен в том, что на ней вода слаще, а трава зеленее. Лицемерие — грех, но только когда тебе нечего терять и не к чему стремиться. — Постой. Ханаан хватает за локоть слишком сильно для женщины. Но когда у матери грозятся отнять самое дорогое — ребёнка, она меняется до неузнаваемости. Приближенные к делам государственным уже начали сбиваться в стаи, ожидая, что же будет дальше. И каждый, даже самый мелкий чиновник или советник, выбрал себе одну из двух сторон: Ильхор или Ханаан. Джисон или Ёнбок. Хёнджин кланяется, при этом не ощущая при виде неё такого же трепета и уважения с примесью страха как от встречи с Повелителем. Ханаан красива, однако душа у неё не настолько чистая и невинная. У повидавшей жизнь Старшей госпожи безгрешнее, но не ему судить. Раньше её звали по-другому. Хван смутно помнит те записи, что не раз просматривал в тайком, чтобы знать обо всех, кто находится во дворце. Пара букв — прежнее имя стёрлось в стыках дворцового камня, оседая на песке и выжженной солнцем южной земле. Интересно, а помнит ли она его, прибыв в Гефан в тринадцатилетнем возрасте? Ильхор из этих краёв — далеко не ходи — и веры своей не изменяла, зато Ханаан привезли откуда-то с запада. Чужая. Светлоликая, зеленоглазая ведьма с чёрными волосами, что спадают мягкими локонами до пояса точно ядовитые змеи. И она сама была такой — молчалива и собрана как перед смертельным броском. — Джисон не должен взойти на престол. По крайней мере, мы должны отсрочить этот день, — шипит Ханаан. Хёнджин аккуратно разжимает пальцы госпожи и поднимает, наконец, голову. Женщина плакала, но далеко не по практически ушедшему мужу. Какой смысл вообще оплакивать того, кого не спасти? Тем более, Хёнджин уже много лет сомневается в том, что между ними была когда-то любовь — нечему там уходить. Ханаан нужна власть и благополучие для Ёнбока — вот цена её терпению и годам ожидания в тени святой Ильхoр. Не Первая, так кто-нибудь из заинтересованных лиц мгновенно захочет избавиться от конкурента Джисона. В таком случае, после смерти единственного сына участь Змеи незавидна. Девушка, в сопровождении которой ходит госпожа, — кому она служит? Знает ли она секреты своей госпожи? Так ли пуст коридор? Хёнджин подозревает всех и во всех видит угрозу, чьи шаги предугадать не в силах. Слухи расползаются как опарыши по трупу. Хван равнодушен к этой женщине, однако злые языки даже разговор наедине могут превратить в тайную встречу двух возлюбленных. И хёнджиновой шее пока хорошо быть соединенной с головой. — Госпожа, ни один из советников не проголосует за ваше регентство подле сына, а править в одиночку он слишком мал. При всём моём уважении, — Хёнджин вновь кланяется, но не сгибает колени, — но правила наследия не отменял никто. Джисон — старший сын нашего повелителя, а потому его кандидатура наиболее приемлема. Хёнджин следит за тем, как лицо женщины меняется. Скривив губы и отведя в сторону взгляд, Ханаан аккуратно достает из рукава платья маленький сверток пергамента. Хёнджин без лишних слов забирает записку. — Что же, советник Хван, — нарочито громко говорит она, натягивая на лицо фальшивую улыбку, — молитесь со всеми нами, чтобы наш повелитель поднялся на ноги. — Всенепременно, госпожа. Дай Бог ему здоровья и сил.