Ангел-хранитель

Дело не в победе — в ошибке. Ты выходишь на ринг один, проигрываешь один и выигрываешь один. Все, как в жизни. Кого-то из вас вынесут и вполне возможно — вперед ногами. Это дерьмово, но если ты выжил, ты можешь попытаться снова. Сразу или позже. Когда поймешь — почему проиграл. Апрель, шестьдесят первый год. Месяцы изнурительных тренировок, идеальное питание, тренажеры, работа, ободрительные хлопки по плечу — он прошел отборочные, полуфинал так гладко, словно его за руку вел сам дьявол. Открытый финал. Он был в своей лучшей физической форме в тот раз, в тот день. Вышел на ринг и через две минуты ушел в нокаут. Левый боковой удар. Вот так просто. Второе место. Второе, блять, место. Нет ничего хуже быть тем парнем, который «почти» смог. Жизнь ударила его под дых и сломала хребет — образно выражаясь, — но подняться он уже не сумел. Три мучительных недели на восстановлении Вик пересматривал записи с матча, искал ошибку — и не находил. Иногда, ошибка заключается только в том, чтобы выйти на ринг против сильнейшего противника. Сдать бой еще до его начала… Все-е-е, как в жизни. Ему чертовски повезло проиграть именно тогда — в тот момент, когда жизнь переламывается на две половинки. Ты еще достаточно молод, чтобы без последствий пережить прямой удар в челюсть, но уже достаточно стар, чтобы не делать из этого драму. Он и не стал. Молча ушел на пике и даже нашел в себе силы поставить долбанный кубок на полку — спустя пару лет и вовсе начал гордиться им или просто перестал огрызаться на вопросы. Здравый смысл победил угасающие амбиции, и Вик свыкся с проигрышем, свыкся с собой. Почти. Правда, начал носить очки с черными линзами, за которыми так удобно прятать глаза в отражениях… А потом, два года спустя, жизнь размахнулась снова. Девочка, четырнадцать лет, автомобильная авария. Поврежденная брюшина, сломанные ребра, порванное легкое, сотрясение. У Вика был выбор — помочь или отойти в сторону. Он не смог отойти. Мучительная долгая операция, он шил и резал, шил и резал — он был богом для одного маленького человека в этот момент. И, черт бы его побрал, но это было худшее ощущение из всех возможных. Ни у кого не должно быть такой власти. А сразу после — кровоизлияние в мозг, конвульсии, кажется, инсульт. Он сам ни хрена не понял, просто увидел ее — смерть, — и она стояла над ребенком, смотрела и ждала. Не торопилась. Вик снова вышел на ринг один на один с противником, превосходящим его по силе, но теперь ставки поднялись, а время раунда сократилось. Второе место означало чужую жизнь. Смерть посмотрела на Вика и усмехнулась. Они оба знали, как ее спасти. Один не самый дорогой имплант, но… Блять, она была чистой. Старая школа, без единого следа аугментации. Мальстрём называли таких киберцелками, и обычно после встречи с ними железа в человеке становилось больше, чем на свалке металлолома. Вряд ли девчонка была принципиальной в этом вопросе: скорее всего, просто не хватило денег, только вот для Вика дело — совсем не в деньгах. Поставить первый имплант, подключить к сети нон-стоп — все равно, что трахнуть кого-то в мозг. Так говорили у них в Травме в порядке циничных шуток. Разумеется, это запрещено без согласия клиента, двадцати бумажек, предварительных обследований и бла-бла-бла, но у нее все равно не было полиса. Вся эта операция была незаконной изначально. — Как тебя зовут? — спросил Вик много позже, когда она пришла в себя, открыла карие глаза и упрямо закусила губу от боли. — В-валери… Ви. Валери. Ви. Виктор опять ушел в нокаут.        Она росла очень быстро — таково правило улиц и выживания. Сложно смотреть, как кто-то неумолимо взрослеет у тебя на глазах, пока ты всего лишь стареешь, а за спиной одни только сожженные мосты. В тот день, когда Ви открыла глаза на больничной койке, Вик ушел из ТТ. Написал заявление, подписал заявление, собрал вещи и вышел — даже купил два торта на прощание. Глупое клише, но он проработал в Травме больше, чем некоторые прожили в Найт-Сити. Никто ничего не спрашивал — незаконная операция и превышение полномочий не та ситуация, в которой кто-то захочет задавать тебе вопросы, кроме начальства. Начальство тихо выдохнуло, похлопало его по плечу, разумеется, уверенное в том, что Вик просто решил облегчить всем жизнь. Его уговаривали остаться, сказали, что инцидент замнут — он отказался. Обещали не лишать даже премии за месяц — он отказался. Он устал лечить тех, на кого ему указывали пальцем — хотел выбирать сам. Ви пришла потом, гораздо позже — съеженная внутри и показательно развязная снаружи. Каким-то чудом отыскала его новое логово, принесла деньги, процентов пять от реальной суммы, которую Вик вложил в нее, и обещала вернуться еще. И вернулась. Острая злая благодарность в глазах: долг в Найт-Сити понятие посмертное. Ты либо выплачиваешь его с процентами до конца дней, либо пускаешь пулю в висок. Но, говорят, Арасака придумала нечто эдакое, что теперь тебе не поможет даже смерть. Ви, верно, думала о том же, потому как всякий раз жалась у двери, будто ждала — вот сейчас Вик встанет со своего старого стула, едко усмехнется, расстегнет ремень и скажет: «Рассчитывайся». Его это не обижало — так с ней поступили бы почти все, кого он знал, если бы изначально не прошли мимо. Но он не вставал и не усмехался — только кивал. Говорил «спасибо». Злая благодарность во взгляде начала уступать осторожному удивлению — такое появляется в глазах бродячего кота, что получает от незнакомца банку консервов вместо привычного пинка в живот. Кот появится потом, много позже, и когда Вик впервые бросит ему еды — вспомнит эти свои мысли. А сейчас он видел, что тут происходит, говорил себе — в следующий визит он поставит точку, скажет ей убраться из клиники к чертовой матери и не возвращаться. Не унижать ни себя, ни его подаянием — теми жалкими крохами, что она приносила раз за разом столько лет подряд. Обещания, данные самому себе, он, как водится, не сдерживал. Ви, поначалу неловкая и скованная, уже начала задавать вопросы, рассматривать его награды с матчей, рассказывала про себя — скупо и мало, но Виктор никогда не перебивал. Она едва начинала жить тот путь, который он уже прошел, и иногда, — очень редко, — он хотел положить руку ей на плечо и сказать: «Остановись, Ви, это тебе не нужно. Просто живи». Но она бы не послушала. Он не послушал. Вик смотрел на ее меняющееся лицо; череп, который самолично раскроил, чтобы вживить имплант; наблюдал, как взрослеет тело, которое он сшил по кускам, и руки вздрагивали от мысли, что он ее сделал. Спустя месяцы Ви пришла к нему со сломанной лопаткой, едва только выплатив долг за свой второй день рождения, и, сбиваясь, спросила, не поможет ли он ей в долг? Вик согласился бы и забесплатно. Если бы какой-то другой, криворукий, желторотый риппердок, даже не имеющий права называть себя так, взялся бы править ее тело, он бы… Ч-черт. — Да, — просто сказал он и назвал цену раза в три меньше той, что должен был бы. «Ты лучший, Вик!» «Ч-черт, Вик, у тебя золотые руки». «Ахренеть, ты бы видел лицо Уилсона, когда я показала ему свой новый имплант!» Это подкупало. Искренняя, почти детская благодарность, уважение, восхищение. Ви смотрела на него, как на икону — конечно же, скрывала это, как могла, но в ее голосе сквозил предательский восторг. Она подсадила его на эту иглу, и он ни черта не мог с собой поделать. Это стоило любых денег, заменяло восторженные вопли фанатов с тех времен, когда он выходил на ринг в свете прожекторов. Теперь прожектор остался только один — лампа над операционным креслом, и в ее свете стоял не он, а его подопечные. Тень, как оказалось, может принести не меньше славы — ровно столько, чтобы сказать себе: «Да, я еще не проиграл». А потом случается момент, — тот самый момент, — который называют точкой невозврата. И все летит к чертям. Ви приходит к нему, как обычно — почти бесшумно, как умеет только она, отодвигая решетку на входе. Вик замечает ее, лишь когда на него падает чужая тень, смаргивает, поднимает голову от матча и машинально усмехается в качестве приветствия. После чего тянется к ТВ и выключает экран. Выключает. Как будто бы всего того внимания, что он ей уже дал, было недостаточно. Ви смотрит на погасший монитор чуть дольше прежнего, ее глаза щурятся, а Вик молча берет отвертку, и рука сама по себе принимается перекручивать винтики, срывая резьбу. Бля-я-ять. — Я хотела… Какого хера так сложно-то… — она неловко опирается о столешницу локтем, пряча лицо за пологом волос. Голос ее хрипит, будто в глотку ей напихали проволоки. — Слушай, Вик, это прозвучит чертовски не к месту, но я хочу кое-что спросить. — М-м? — Мы никогда не говорили о том, что случилось, ну… тогда, — она смотрит в сторону синего кресла, перебирает пальцами край куртки, а Вик молчит. Они оба молчат, и в какой-то момент тишину нужно резать скальпелем, потому что становится невозможно дышать. — Ты попала в аварию — ты выжила, — говорит он. — Это простая история, Ви, в которой нет лишних подробностей. Она горько усмехается, и Вик рассеянно следит, как скользит блик по металлическим линиям ее импланта. Черт, он и правда сумел зашить ее красиво, подстроить хром под меняющуюся структуру подросткового черепа, вживить его, как вторую кожу. Хорошая работа, результат которой не блекнет даже через года. — Ты поставил мне имплант, — голос Ви просаживается. Она делает несколько шагов к креслу, поворачиваясь к Вику спиной, и заламывает руки, как будто ей лет девять. — Первый имплант. Блять, Вик, я должна это объяснять?! — Что ты хочешь услышать? — Почему? Вопрос повисает в воздухе, а Вику кажется, что кто-то держит бритву у его горла — старое доброе воспоминание из дней, когда он отказал в лечении мальстремовскому ублюдку после бойни, устроенной в Хэйвуде. — Я — человек, — отвечает он медленно и отвечает правду. — Я мог тебе помочь, и я выбрал это сделать. — Один раз, Вик. Один, — она нашла в себе силы обернуться и взглянуть на него так, будто это он был ей должен. — Но ты латал меня и подшивал заново, когда мое тело менялось. В конце концов, ты поставил мне второй имплант в девятнадцать, и я… Я узнала, сколько это стоит. — Как именно? — ему правда интересно, хотя он и сам догадывается. — Хотела сэкономить и не хотела злоупотреблять твоим добрым отношением, — Ви смотрит на него исподлобья, как волчонок на старого вожака, который может в любую секунду вздернуть его за шкирку. Потом решается: — Заглянула в гости к риперу, которого рекомендовала Вакако, показала твою работу, спросила… В общем-то, и все. — Сэкономить, как я понимаю, не получилось? — Блять, Вик! Он усмехнулся. Внутри шевельнулось дурное тепло — то, что начинается с теплого огонька, а после сжирает потроха, как кислота. Никогда не был силен в откровенных разговорах, но этот конкретный — как ампутация гангрены. Все равно придется резать, и какое же счастье, что за нож возьмется кто-то другой, а не ты. — Брось, малыш, — начинает говорить он, и слова звучат ровно и просто, отчего у Ви поджимаются губы и на скулах вздуваются желваки. — Восемь лет назад я поставил тебе тот имплант, а вопрос ты задаешь только сейчас? В чем смысл? Она молчит ровно столько, чтобы Вик задумчиво наклонил голову. Ему ни к чему ее торопить — сейчас он может рассматривать ее лицо и тело, — все то, что он сделал сам, — невидимый за черными линзами собственных очков. — Я уезжаю, — наконец, тихо говорит Ви. Краткая секунда на осмысление. — М-м. Куда? — В Атланту. Вик медленно кивает. Вокруг груди сжимается стальной обруч и выпускает вовнутрь ядовитые шипы. Ви смотрит на него странно, пристально и бесстрашно изучает знакомое лицо старого доброго риппердока. На секунду, верно, по ошибке даже включает сканер, и Вик морщится: в конце концов, в приличном обществе так не принято. Ви тут же тушуется. «Атланта — хорошее место, — говорит Вик сам себе и бесцельно смотрит на кубок — тот, что за второе место. — Всяко лучше, чем Найт-Сити. Этот город… берет за горло, и если тебе удастся вырваться, ты, наверное, можешь считать себя победителем». Еще Вик вспоминает — когда арендовал у Мисти подвал, она сказала: «Решетку на входе лучше смазать. Механизм старый и гремит». Вик тоже старый и гремит. Отжил положенную ему часть славы; ушел со сцены, поджав хвост; уволился с работы в неловком молчании — в общем, сделал до хера того, что люди называют ошибками молодости. Скучный старый рипердок в своем логове в Уотсоне… Нет, бессмысленно.  — Давай проверю железо перед поездкой, — говорит он вкрадчиво. — Черт знает, на каких бестолковых коновалов ты наткнешься в Атланте. Коновалы — кто-то еще использует это слово в наши дни? Ви криво улыбается уголком губы, но ее лицо будто бы расслабляется, а вслед за тем опускаются и плечи — облегченно или разочарованно, черт его разберет. Ну вот и славно. Правильный ответ на неправильный вопрос. Вик скупо улыбается, поднимаясь, и проходит мимо нее к креслу. Тонкий запах машинного масла и кожи иглой вонзаются в сознание, но через пару секунд спасительные стимуляторы из инжектора притупят обоняние. Вырубят человека внутри него, чтобы на краткие часы он мог стать безупречной машиной, пока почки или печень не сдадут от возросшей концентрации токсинов. Ви уходит спустя полчаса, обронив пару кратких, бессмысленных фраз и не оборачивается напоследок. Виктор смотрит ей вслед со своего бессменного стула, опустив уставшие руки на колени, и перед глазами плывут круги. Стальной обруч вокруг груди как будто бы разжимается, но Вик никак не может встать с места. Только беспомощно смотрит на дверь в непроницаемой тишине, а сбоку кратко и тревожно вспыхивает лампа — сгорая, наконец, с тихим разочарованным шипением. Подвал погружается в темноту.        — Вик! Hombre, почему ты не сказал раньше? Вик оборачивается ко входу — шумный Джеки начал говорить еще с лестницы. Он слышит его гулкие шаги, а вместе с ними — и чьи-то еще. Видит знакомую массивную фигуру прежде второго человека — девушки, несмотря на то, что она идет первой. Вик смотрит на нее, узнает и не узнает, в голове неторопливо поворачиваются шестеренки, но механизм раз за разом стопорится и плату коротит. Джеки выступает вперед, плечом загораживая Ви, ухмыляется во все тридцать два, а Вик все смотрит на нее, прямо сквозь Джеки, пока тот не начинает махать рукой перед его лицом. — Встретил эту chiса буквально на днях, Вик! Посоветовал ей тебя — и оказалось, вы знакомы уже много лет! Почему ты не рассказывал? «Потому что я, блять, лишил ее кибердевственности, и едва не зашел еще дальше? Господи, Джеки, это реально нужно объяснять? Вслух?» Но вслух он говорит: — У меня много клиентов, Джеки, и все они ценят свою анонимность. Он искоса смотрит на Ви и врезается в ее взгляд, как Arch Nazaré в отбойник на полном ходу. Она смотрит без злобы, — даже не смотрит, разглядывает, — и на это Вику ответить нечем. Он отворачивается. — Ви вернулась из Атланты пару недель назад, — Джеки улыбается, естественно замечая обоюдное напряжение, но оно ему как будто бы даже нравится. — Нас свело одно дурное дельце, но это даже к лучшему. Год в Атланте, последний звонок три месяца назад, две недели в Найт-Сити и вот — ее привел Джеки. Джеки, который знает ее пару дней… Это больно. На самом деле. Вик даже удивляется насколько, и просто сидит и тупо смотрит на это ощущение, как на радужного единорога. Они все втроем как бы ведут беседу. Как бы. Говорит, в основном, Джеки — Ви говорит тоже, но только когда отвечает, и отвечает она почему-то исключительно новому напарнику. Ее глаза вспыхивают смехом — обычная реакция абсолютно любого человека на Джеки, — а между делом, украдкой, блуждают по логову Вика. Оно ни черта не изменилось за прошедший год, но она все смотрит, проверяет каждую деталь, щурится, натыкаясь на вещи, которые не покидали своих мест с момента своего появления здесь. Вик тоже относится к этим вещам, но на него она смотреть отказывается. Потом Джеки тащит Ви в кресло — просит Вика проверить то ли софт, то ли мясо. Вик ни с того ни с сего видит перед собой долбанную картинку тринадцатилетней давности из операционной и лицо умирающей девочки с карими глазами. Запоздалый ПТСД, серьезно? Наверное, у него дергается лицо или еще что, потому как Джеки тактично поднимает обе ладони вверх и отправляется потрошить холодильник, после чего слышится звук открываемой банки. А Вик встает и идет к креслу. Сначала смотрит. Потом трогает. Ему этого не хватало, но он пока еще слишком горд, чтобы это признать. Тот самый хром, что он ставил Ви, как будто отзывается теплом, когда он проверяет его по-простому — руками. Касается ее кожи сухими, профессиональными пальцами, хотя на самом деле, с его-то опытом мог бы обойтись показателями на мониторах. Ви молчит, не двигается, наклоняя голову так, чтобы ему было удобнее и проще — только мышцы под пальцами Вика вздрагивают под прикосновением — и тут же расслабляются. Узнают. Все происходит так правильно и ладно, пока пальцы и глаза Вика не натыкаются на него — гребаный кривой имплант в правом плече. Чужой, примитивный, с плохо залатанными швами линий, неправильным балансом, забитый дорожной пылью. Внутри рассыпается колючее, как битое стекло, раздражение, и он просто смотрит на чужеродный фрагмент паззла, который сюда не подходит — смотрит и не знает, что сказать. — Ставил один риппердок в Атланте, — тихо, упрямо говорит Ви, смотря Вику в плечо. — Попала в перестрелку, разрывная пуля. Мышцы, кости — все превратилось в мясо. Сам понимаешь, выбора у меня особого не было. Трижды с тех пор пожалела. У него были… противные руки. «Не оправдывайся», — безмолвно просит Вик и тут же коротко зло вздыхает, потому что от ее слов действительно становится легче. — Я поменяю, — просто говорит он. — Что? Сейчас? — Система барахлит, Ви, — нажимает он. — Ты и сама это чувствуешь. Если проносишь дольше, нейронные связи подстроятся под железо — будет больнее привыкать к новому. — У меня нет столько эдди, Вик. Только пара тысяч, но еще нужно оплатить квартиру. Я вообще не собиралась заходить к тебе, прежде чем обзаведусь деньгами. — Ерунда. — Да ты шутишь? Я только приехала и снова — к тебе в долги? Вик дернул губой. Пустой разговор — нужно менять, значит, нужно менять. Он не из тех людей, что хлопнут по плечу в трудную минуту и скажут ободрительные слова. Он помогает, если может помочь и злится — если нет. Злится еще больше — если принимать его помощь отказываются. Ви поджимает губы, как когда-то давно — чисто обиженная капризная девочка, но упрямо молчит. Теперь она знает, когда с Виком можно спорить, а когда лучше подождать, и от этого становится еще хуже. — Рассчитаешься потом, малыш, — говорит Вик спустя два часа. От работы коротит, и руки дрожат, как у пьяного проповедника, он даже прижимает одну другой к собственному колену. — Тут работы тысяч на пять, не больше. «На двадцать пять». Ви странно улыбается и делает осторожный невнятный жест — будто собирается коснуться его руки там, где видны следы от многочисленных уколов. Но из-за спины возникает громыхающий Джеки, и она отдергивает ладонь. — Пять тысяч, — повторяет она рассеянно. — О’кей. Ты лучший, Вик. Это звучит почти отрепетировано. Вик даже не знает, чего теперь хочет больше — чтобы она поверила и вернулась побыстрее или чтобы не поверила и захотела отблагодарить.        Бессонные ночи под ворчащий телевизор с матчами: иногда вместе с Джеки и пивом, иногда — только с пивом. Он смотрит одно и то же по нескольку раз, перематывает на начало, потому что не запоминает сразу — иногда бездумно пялится в экран, а в голове крутятся картинки. Ввинчиваются в сознание перед тем, как Вик провалится в сон — как у какого-нибудь пятнадцатилетнего подростка в сентиментальных мечтах. И картинки эти дурацкие — чем дольше вращаются в голове, тем реальнее становятся, но стоит только на пробу озвучить хоть одну вслух, и рука тянется то ли к инжектору, то ли к пистолету. …Ви, которая входит в его клинику совсем уже за полночь, просит проверить софт — ничего серьезного, но он ответственно относится к работе и берется за дело. Чуть больше прикосновений, чем нужно. Чуть больше взглядов. Пара личных вопросов, пара неловких моментов и предвкушение, рожденное в хрупком моменте. Он думал, что забыл, как это бывает, но нет — оно все еще здесь и пульсирует внутри. …Или она просто заглядывает к нему посреди дня, даже не запирает дверь и садится на него сверху, расстегивает ремень, приподнимается, направляет и опускается, запрокидывает голову в стоне и цепляется за его плечи худыми руками. Он даже не против, если ее ногти оставят на нем следы… И если она потом просто уйдет, хлопнув по плечу, и скажет, что все это — на один раз. Блять. Иногда он хочет «случайно» слить эти картинки на чип, записать их, как гребаный брейнданс, и обронить у Ви где-нибудь в кармане. Мисти говорит, что мысли материальны — Вик в это не верит. Ви была у Мисти четыре дня назад, но он узнал об этом только за вечерним пивом от Джеки. Спустя пару дней тот приносит на себе Ви, поломанную и окровавленную, да и сам едва волочит ноги. Не первый ее раз и не последний, но теперь Вику как будто тяжелее ее лечить. Он не может позволить себе ошибки, но хуже того — он не может остановиться, когда дело доходит до «лучше». Лучше имплант, лучше софт, точнее настройка, тоньше швы, меньше анальгетиков, чтобы не травить организм — иногда он забывает, что перед ним человек, а не рукотворный отлаженный механизм, который он собирает винтик к винтику. И мысль о том, что у него, должно быть, есть на это право, жрет изнутри стальными зубами. Все это забирает силы и время. Порой после очередного сеанса Вик лежит целый день на диване в полной тишине и просто смотрит в потолок — если получается держать глаза открытыми. Не берет телефон, никому не отвечает, только пьет пиво и кофе, который ему варит Мисти, и ставит себе уколы — ничего тяжелого, просто пара «антидепрессантов», которые он обычно вкалывает перед серьезными операциями. Но лучше об этом никому не знать. А потом он слышит про Декстера Дешона. Глаза Ви горят так же, как горели у него перед тем самым боем на Гран-при. Они оба знают, что из этого вышло. Она молода, даже по старым меркам, и хочет признания. Вик смотрит и на нее, и на Джеки, и внутри ворочается страшное гнилое ощущение беспомощного страха — как будто ему выкрутили правую руку, а левую — отрубили. Как будто внутри открылась особая чакра, которые ему постоянно пророчит Мисти, и начала извергать из себя то, что она называет интуицией, а простые люди говорят — жопой чую. Ни хера хорошего из этого не выйдет. Но Джеки скажет, что он брюзжит, как старик, а Ви… черт, она ведь впервые за месяцы пришла к нему сама и сама попросила хром в долг. Если сейчас он откроет рот и начнет ломать ее мечты — может попрощаться с ней навсегда. Один раз уже попрощался, и больше, пожалуй, не выдержит. Поэтому Вик без колебаний достает из личных запасов Kiroshi — отменное качество, великолепная функциональность, безупречное исполнение. Заказана для другого клиента месяц назад, операция назначена через неделю. Хер бы знал, где он достанет новую оптику за такой срок, но как будто бы это важно. Игла, с которой Вик слезал целый год, вонзается ему не в руку — прямо под сердце, когда Ви вспыхивает восхищением. Смотрит на него расширенными в изумлении глазами, а вместе с тем в них плещется искренняя радость ребенка, получившего лучшую игрушку из всех возможных. «Я просто хочу быть уверен, что ты вернешься целой и с деньгами». Ну да, ну да. Он выкупил у самого себя каплю спокойствия, но спустя минуты растворилась и та. Кому он лжет? Отличная оптика не делает человека бессмертным, а это — именно то, что нужно ребятам, которые работают с Дексом. Поэтому сверху он накидывает ей подключение к базе данных NCPD. Просто так — в качестве бонуса. Блять, если бы он делал так для всех — откровенно демпинговал рынок рипердоков, — его бы уже прирезали на собственном диване или облили бензином и подожгли. Ви на это не реагирует. База данных полиции после бесплатного Kiroshi — таким и правда уже не удивишь. «Ты лучший, Вик. Я должна тебе». Вик смыкает губы плотнее в скупой улыбке. Он не может смотреть ей в глаза даже при том, что она не видит его собственных. Кажется, это самое верное слово для их отношений. Долг. Бесконечный, умножающийся с каждым днем. Ви уходит, и гиены, так долго ждавшие своего часа, подбираются к Вику на кривых лапах. Он пробивает базу данных по Дексу — все, что есть по его последним наемникам, и результаты, мягко говоря, не радуют. Кто-то вышел живым — единицы, — кто-то погиб, а кто-то и вовсе исчез бесследно. Из всех фиксеров только у Дешона такая хуевая статистика по «потеряшкам». Вику то и дело чудятся два знакомых имени в этом списке, но нет, нет — это всего лишь воображение. Пока что. Он звонит Джеки, говорит ему прийти на профилактический осмотр — Джеки нахрен он не сдался, потому как последний был всего с пару недель назад, но Вик не знает, как по-другому спросить про Ви, про Декса, про это их дело. Не напрямую же. — Двадцать штук эдди в долг, Вик? — спрашивает Джеки между делом, вольготно развалившись на кресле — его руки и ноги свисают со всех сторон, как у ленивого осьминога. Кажется, есть кое-что, что он сам хотел бы спросить у Вика не напрямую. — Двадцать одна, — машинально поправляет Вик. Джеки хмыкает, и Вик рассерженно поджимает губы. — Ви говорила, что ты спас ей жизнь. Она не очень-то хочет об этом трепаться, но… — Но? — Просто думаю, что ты хороший человек, Вик. И заслуживаешь больше, чем просишь. Вик поводит плечом — не расстраивается и не удивляется. Все всегда всё замечают. Первое правило выживания в Сити — понимать чужие мотивы. Обычно, правда, это используют для шантажа. Мисти тоже иногда выдает что-нибудь вроде: «Забавно, Ви любит кофе с молоком — прямо, как я. А ты пьешь черный без сахара. Близкие друг другу люди — такие разные». Вик не спрашивает, причем здесь его и Ви предпочтения в кофе — он же не тупой. Он знает, куда заведет этот диалог. — О’кей, Джек, больше не буду ставить тебе в долг. Лицо Джеки удивленно вытягивается, но Вик дружелюбно хмыкает, и тот недоверчиво улыбается в ответ. Скидка для Джеки — обычное дело. Правда, Вик начал давать ее не так давно — аккурат после того случая, когда назвал Ви смешную цену за имплант, а Джеки возник из ниоткуда и стал задавать неудобные вопросы. Пришлось выкручиваться. — Слушай, — вдруг через силу говорит Вик, отрешенно глядя на экран ТВ со старым боксерском матчем на повторе. — Скажи Ви, чтобы зашла ко мне. Сегодня. — У нее встреча с Дексом вече… — Сегодня, — отрезает Вик. — До встречи с Дексом. Джеки проглатывает вопрос и уходит непривычно молчаливый. А Вик все смотрит на выверенную технику Уолша, на правильно поставленный удар, безукоризненно проведенный апперкот — и не может найти ошибку.        — Кто выигрывает? Вик поднимает голову — вечер уже сгустился в Сити, но он этого по обыкновению не замечает. Ви пришла, стоит у самого входа — рука еще лежит на решетке, и одна нога развернута к дверям. Лицо у нее напряженное, даже злое, и впервые за месяцы она смотрит на Вика в упор — с обидой, которую ему трудно переварить. — Это не эфир — повтор. Уолш против… — Вик устало взмахивает рукой и тяжело упирается локтями о колени, потом кивает на экран: — Подойди. Ви подступается ближе, аккуратно и осторожно, слишком чуждая для этого подвала — как буддистский монах в логове мальстремовцев. Вик закусывает губу, потирает пальцами подбородок и не замечает, как дрожат те, что на правой руке — мелко и дробно постукивая механикой о стол. Он только вздрагивает, когда чужая теплая рука вдруг невесомо, успокаивающе ложится на его плечо. Он сидит бездвижно, опустив голову, и перед глазами качается туда-сюда кулон в виде боксерской перчатки, который он носит на шее. Самое страшное его разочарование в жизни — он жил боксом, дышал им, но лучшим все равно стал в деле, которое его почти не трогает. Рука Ви на плече вздрагивает, и Вика на мгновение прошивает электричеством. — Этот матч — один из недавних, — тихо начинает Вик, хмурясь и глядя в пол. — Уолш проиграл, и я пытаюсь… все пытаюсь понять, где он споткнулся. Хороший боец, хорошая техника, но он ошибся. Больше не поднялся. С некоторыми травмами продолжать невозможно. — В чем была ошибка? — М-м. Кажется, только в том, что Уолш вышел на ринг против сильнейшего противника. У него просто не было шансов. — Он хотя бы попробовал. — Попробовал, но это была его последняя попытка. Некоторые ошибки лучше не совершать вовсе. Ви молчит долгое время, убирает руку, и Вик внутренне рычит — он против этого жеста, черт побери. А затем все происходит точь-в-точь, как в вечерних картинках в его голове. Ви подступается к нему на краткий шаг, кладет руку на шею и чуть отталкивает, а после — медленно садится ему на колени, и ее руки, дрожащие от собственной храбрости, аккуратно обнимают Вика за плечи. Столько возможностей оттолкнуть и сказать нет — но его просто парализовало. В горле сухо, и в голову бьет кровь. Бам-бам-бам. — Это Джеки, да… — хрипло начинает он. Наверняка, наговорил ей лишнего — растрепал, попросту говоря. — Да, Джеки. Правая рука Вика поднимается, ложится Ви на талию, и его трясет изнутри — до смешного трясет, пусть этого никто не видит и даже не чувствует. Он видел ее обнаженной, он перекроил ее сверху-донизу, он собирал ее по частям, но этот жест — все равно самый страшный. Искренний. — Я не Уолш, Вик, — тихо говорит Ви ему куда-то между ухом и основанием шеи, будто специально доводя его до состояния короткого замыкания. — И это дело не боксерский матч. Я ведь буду с Джеки. И Ти-Баг. Целая команда. Она, конечно, права, а он не хочет тыкать ей в лицо своим возрастом и опытом — особенно сейчас, когда возраст — одна из многих величин, играющих против него. — Декс не так уж и плох, Вик, правда. Он не святой, но и мы будем осторожны. Да и ты… прокачал меня, как милитеховского дроида, — она усмехается с толикой подкупающего восхищения. — Ви, — рука Вика вздрагивает, вжимаясь в нее сильнее, как будто бы она падает с крыши Конпэки Плаза. Тон тоже дрожит и меняется — становится то взволнованным, то злым. — Откажись от дела. Послушай меня. Возьми другое, ладно? Любое другое? Только не это. Звучит, наверное, жалко, но и он — в отчаянии. — Вик, я… — Откажись и будем считать, ты не должна мне ничего, — дожимает он. Просто, блять, не делай и отступи — неужели это так трудно? Трудно. Вик знает сам. Ви странно улыбается. Он видит это краем глаза, и ее взгляд теперь падает на его лицо — в ту узкую брешь между головой и линзами очков. Ощущение, будто его раздели, распяли на кресте и подвесили в воздухе над Корпо-Плаза. — Ты ничего не сказал, когда я уезжала в Атланту. Насовсем. А теперь, из-за одного только дела… — в ее голосе слышится страшная горечь, такая обида, что Вик чувствует себя последним подонком. — «Давай проверю железо перед поездкой», — вдруг передразнивает она, и Вик против воли усмехается. Он молчит. Сказать-то, в общем, нечего — да и не умеет он в такие разговоры. Иначе бы не жил на откосе одиноким отшельником со всеми своими талантами. Только в голове крутится волчком мысль: ей тоже было больно, а это значит… — Твои условия? — тихо спрашивает он, и правая рука на поясе Ви вдруг успокаивается — перестает дрожать. Вик понятия не имеет, что будет дальше, но свои пальцы он разжимать отказывается. Ви в ответ ежится, елозит у него на коленях, что несколько путает мысли; случайно задевает кожу рук и груди, задумчиво дотрагивается до плотных татуировок и, кажется, совсем забывается — начинает едва-едва водить по ним пальцами, читая узоры. Вик не двигается — превращается в бездвижный памятник самому себе и даже смотрит в одну точку — на ее плечо. То, которое перекраивал после какого-то бесталанного придурка. — Нет у меня никаких условий, — наконец, устало и вымученно говорит она, отдергивая руку от его татуировок. — Я… я подумаю, ладно? Потом вскидывается, смотрит на время и матерится — громко, чисто, с примесью испанского диалекта, нахватавшись от Джеки. — Опоздала на встречу с Дексом… — объясняет она, раздраженно потирая лицо рукой. — Хреновое начало. Вик усмехается почти незаметно и кивает сам себе. Ощущение, будто он голой рукой отвел ствол снайперской винтовки, и теперь пуля если и попадет в Ви — то хотя бы не в голову. Это самое важное, потому что остальное — он поправит. — Будешь пиво? — спрашивает он невпопад. Ви только коротко качает головой и поднимается, водой вытекая из его рук, несмотря на то, что Вик делает все, чтобы это было не так уж и просто. Он непонимающе смотрит ей в спину. По телу все еще бегают мурашки, и чужое тепло медленно рассеивается в воздухе, когда Ви вдруг оборачивается у самой двери и бросает небрежно: — Сварю кофе. Черный без сахара, верно? Простой вопрос, но он будто высекает из Вика искры. — Да, Ви. Буду благодарен, — медленно кивает он. И ответ этот совсем не про кофе.