The boy and the wolf

Под шелест свежей, покрытой росой травы, осиновые ветви, разводясь, изрезали влажный утренний туман, на секунды в нём теряясь. В воздухе по прежнему стоял лёгкий запах дождя, отдаваясь миру слабой, но ясной духотой. Казалось, всё только-только стало понемногу оживать, однако в такой ранний час тишина уже прерывалась беспокойным звуком ритмичных, порой сбитых шагов. Раздающийся эхом бег иногда останавливался, возникни на пути булыжник или просыревшая коряга. Продираясь сквозь лес, к большому овсяному полю нёсся мальчишка. Пряча лицо от сучьев руками, тот сломя голову спешил прямиком через чащу, порой попутно сдирая с одежды репей или потирая изжаленные крапивой колени. Висящая на шее фляга с водой так и норовила зацепиться своим тоненьким шнурком за ветви кустарников. Ребёнка это не останавливало: его ждут. Он с яростью выпутывался из цепких лап, выругивая растение своим звонким, уже вполне поставленным детским голосом и вновь, пыхтя, пускался в путь. Парнишка стремился всё дальше и дальше от дома, давно не слыша затевающегося ремесла их городка. Теперь лишь собственные шаги да треск под ногами. Но это ничего. Он не боялся одиночества. Потому что уже сейчас, через полчаса окажется под защитой своего верного друга. Своего большого, строгого, но доброго опекуна. Совсем скоро малыш вновь увидится со своим собственным воином, который всегда и от всего его защищал. Сколько Лютик себя помнил, у него почти не было друзей. Для остальных ребят он был слишком скучным: практически никогда не играл в догонялки вместе со всеми и не дурачился. Он никогда не ходил к реке ловить головастиков, не крал чужих яблок. Мальчик всегда держался где-то вблизи пабов. Там частенько оказывались всякие гусляры и прочие музыканты. А их он слушать любил. Конечно, не всякие песни парнишка понимал, зная что они для него слишком «взрослые», однако когда начинались всякие сказки с балладами, Юлиан вместе с парой-тройкой других детей всегда усаживался рядом и с упоением слушал до самого конца. Попадались всегда разные места: когда на лавке, когда прямо в траве. Но это не имело значения. Интерес всегда побеждал. И ведь именно он лишал мальчика общения. Он вырос мечтательным, пусть и громким. А такое мало кому нравилось. Соседские ребята больше предпочитали бездумно хулиганить, чем слушать каких-то там мужиков, от которых всегда несло элем, солодом и коньяком. Они недооценивали музыку. Так думал мальчик, оправдывая свое одиночество. Поэтому, Леттенхофф всегда сидел где-нибудь с приезжими трубадурами, внимая их историям. Больше всего малыш любил слушать о великих, многими нелюбимых героях. Крупных воителях, избавляющих мир от страшных чудовищ, которыми пугали всю местную ребятню, да в принципе народ. Они отличались от обычных людей, очень отличались. Говорят, ими не становились, а рождались. Взрослые называли их ведьмаками. И почему-то эти ведьмаки никогда никому не нравились, чего Лютик не понимал. Для него эти поджарые охотники за нечистью всегда были синонимом слов «благородство», «величие», «мощь». Особенно парнишка восхищался великим мужчиной, названного «белым волком». Малыш всегда хотел познакомиться с ним в живую. Это ведь здорово, иметь такого друга: он большой, знает много всего, научит драться и покажет что-нибудь эдакое, своё. К тому же, разве не весело отправляться на всякие приключения, полные опасности, зная, что под боком всегда будет он, способный защитить? Каждую ночь Юлиан засыпал с этими мыслями и вот, в один прекрасный день он обрёл его. Своего желанного товарища. Уже как несколько месяцев они ежедневно встречаются на месте знакомства — старом, давно не паханном овсяном поле, где нет никого и ничего. У этого варианта было много преимуществ. Во первых, оба едва ли не наизусть знали его расположение, запомнив ещё с первых дней. А во вторых, оно не было известно посторонним. Эдакий тайный уголок. Будучи довольно пугливым, Лютик опасался, что кто-то другой узнает о его необычном друге и увлечёт за собой. А потом, большой охранник и вовсе про него забудет, начав проводить время с чужими. И мальчик останется один. Снова… На счастье, этого не происходило никогда. Зимой ли, летом ли. Суровый приятель всегда был рядом с Альфредом, радуя ребёнка своим присутствием. Сосны и осины мелькали в уголках глаз, становясь лишь размытыми силуэтами. Кустарники и ягоды совсем пропали, а трава под ногами теперь была влажным чернозёмом. Вместо крапивников, колени хлестал овёс, стеблями оставляя на бледной коже алые полоски. Злаки местами были сильно смяты, оставляя на поле плешь за плешью. Это делало ориентирование намного легче, чем Лютик и пользовался. Замедлив шаг, ребёнок огляделся. Голубые глаза в спешке, с лёгкой паникой изучали округу. Он искал. Старался взглядом зацепиться за то самое бревно, где его всегда ждали. И вдруг, на секунду малыш заметил кипенно-белую шерсть, едва поблёскивающую в слабых лучах солнца. Юлиан сразу узнал израненную, покрытую шрамами спину, частично запачканную кровью. Он видел, как в ожидании в воздух подымал клубы пыли сильный, пушистый, местами спутанный хвост. Среди травы промелькнуло чуть порванное ухо, и на лице юного Леттенхоффа возникла широкая улыбка до ушей. Смеясь, парнишка уверенно побежал навстречу, яростно махая руками. — Геральт! Геральт! Чуткие уши резко напряглись, поворачиваясь в сторону звука. Крепкое, исцарапанное тело медленно поднялось с земли, вставая на ноги. В ответ, в перебой с лёгким воем, по округе разнеслось потявкивание. Басистое, однако не громкое. Рысцой волк выбежал навстречу своему другу, приветственно виляя хвостом. Издали тот казался вполне себе обычной собакой, однако стоило зверю подойти ближе, истинные размеры сразу стали ясны — мордой зверь едва не упирался в живот ребёнка, настолько крупным он был. Наклоняться нужды не было, поэтому Лютик сразу начал гладить того по голове, порой почёсывая по щекам. Трепля ладонью жёсткую шерсть, мальчишка звонко смеялся, не в силах отпустить. Старый волк лишь молча, терпеливо выносил ласки, порой чуть облизывая человеческие руки. Он знал, что с детёнышами надо быть мягким. — Опять ты не хочешь мне показываться? Вредный, вредный ведьмак. — Шутливо ругал его Юлиан, вскоре отстраняясь и садясь на бревно. Он верил, что Геральт умел обращаться животным, поэтому всегда представал именно таким, боясь, что мальчишка потом узнает его на улицах города. А это и репутацию подпортить может. Ведь из-за какой-то дружбы образ холодного, бессердечного убийцы монстров рухнет навсегда. Собака на чужие слова лишь фыркнула, мотнув мордой. Скорее всего, волк даже не понял их значения, а потому слепо последовал за маленьким другом. Седой покусанный хвост по прежнему метался из стороны в сторону, не зная покоя. Уши, прижавшись к голове, были чуть разведены и опущены к низу, как и морда. Это говорило о покорности, а также о признании в ребёнке равного, даже на чин выше, словно тот был щенком вожака. Иногда пёс мог, прикрыв глаза, класть лапу на колени сидящего перед ним Лютика, выражая таким образом некое родство с ним и «принимая в стаю». Несомненно, животное чувствовало, что с ним человеческий детеныш, но возвращать в город к ему подобным не стремилось. Хотя, конечно, Геральт и в чащу мальца не уводил. Он знал, что если волчонок отбегает далеко от логова, то не всегда возвращается. И либо теряется, либо попадает в когти крупного хищника, который так и стремится полакомиться свежей юной плотью. Шерстяной защитник Панкраца вообще оказался довольно сообразительным и много чего понимал в людях. Может из-за своего немалого возраста, а может из-за сходства поведения волчьих щенят и Юлиана. Да, они были как две капли воды: неслушные, резвые, глуповатые и шумные. Лютик, словно двухмесячный волчонок во время делёжки мяса часто был очень активным, бегая словно лань и дурачась. Таких вот наивных крох всегда нужно ставить на истинный путь, подталкивать мордой и тыкать носом в дорогу к счастливой жизни. И Геральт, очевидно уже вырастив одного, взялся наставлять этого. Как и прочие волки-родители, рядом с шатеном пёс никогда не отдыхал. То игры, то шутливая «охота» за непонятными для зверя лысыми «лапами» Альфреда, то поиск пропитания для него и себя. Очень часто при такой продуктивности всклокоченная шерсть покрывалась репеем, иногда травой или пылью. Благо, всегда неподалёку был голубоглазый парнишка, который заботливо приводил этот беспорядок в нормальное состояние по окончанию встречи. Бывало, они даже успевали через чёрный ход зайти к Лютику домой, где волк пугался, и прижимая уши, рычал на всё в пустующем здании, никак не понимая, что это за логово такое, вызывая у ребенка смех. Однако, присутствие младшего собаку успокаивало. В такие дни мальчишка даже умудрялся вычёсывать друга, ухаживая за белоснежным мехом. А иногда, уже ближе к вечеру, удавалось и вовсе поужинать вместе. А всё потому, что зверь вовремя наловил какой-нибудь рыбёшки, которую потом по отцовски приносил в руки Леттенхоффу. Тогда его человек наспех, как умел разводил костёр, и хорошенько прожарив добычу, сразу садился есть. Половина трапезы всегда доставалась благородному охотнику — нужно ведь как-то отблагодарить. Подобные моменты всегда делали Лютика очень счастливым. Счастливым, что он действительно обрёл того самого друга-ведьмака о котором мечтал. Одновременно и наставника, и отца, и союзника для игр. Геральт был несомненно лучше любой существующей в мире собаки. Возможно потому, что в его венах кровь отбившейся от дома охотничьей любимицы, смешанной с волчьей, а возможно под шкурой правда кроется пусть не самый обычный, но человек. Гордый собой, своим делом, отважный избавитель мира от разного рода монстров. Тот самый «белый волк», о знакомстве с которым так мечтал одинокий мальчишка, наслушавшись трубадурских сказок. Как раньше, так сейчас зверь ни на шаг не отставал от юного хозяина. Он всегда вертелся где-нибудь рядом, порой тыкаясь мордой в чужие колени. Особенно близко животное находилось в такие «ленивые» дни. Когда везло и взрослые кто куда разъезжались по городку, Леттенхофф водил старого волка в отчий дом, где угощал мясом. Часто говядиной или свининой, которую его родители выкупали у соседей или на рынках. Затем, после завтрака шла короткая игра — один изображал добычу (ей очень часто выступал именно Геральт, желая вырастить «волчонка» хорошим хищником), а другой становился охотником. Через полчаса оба, не на шутку уставшие, падали на кровать юного Альфреда и подолгу валялись. Пёс обычно спал, кладя голову на подушку (это он уже успел выучить, наблюдая за тем, как ложатся люди). Тогда, повернувшись на бок, ребёнок начинал его гладить, вскоре так же задрёмывая в обнимку со зверем. Сегодня же, такого провернуть не удавалось, поэтому мальчишка решил посвятить день обычной болтовне. Хотя, по большей части, он просто вёл свои детские, долгие антимонии, лишь изредка получая в ответ либо согласное фырчание, либо недовольный прирык или поскуливание, зайди речь о чём-нибудь грустном. Животное не понимало человеческих слов и тех детских забот Лютика, однако чувствовало настроение своего маленького подопечного. Бредя по окрестностям овсяного, пахнущего духотой и злаками поля, оба были безумно счастливы. «Безшёрстный» детёныш иногда пел какие-то колыбельные и прочие песенки, затем хихикая, когда волк под его боком начинал неумело подвывать, пытаясь попасть в ноты. Было видно, что зверь всё же старался, а потому всегда получал похвалу в виде поглаживаний и чесаний меж ушами, что так ему нравились. Однако в ту же секунду они прекратились. Ребёнок нахмурился, и с предвкушением ухмыльнулся. Панкрац хлопнул своего пушистого друга по боку и рванул вперёд, далеко в сплошной овёс, желтеющий на фоне всё ещё мрачного серо-зелёного леса. — Ты водишь! — Со смехом воскликнул тот. Геральт не сразу понял этого жеста. Седая морда в непонимании подбородком прижалась к груди, а янтарный взгляд заблестел самым искренним недоумением, даже осуждением. Однако, то ли сработал охотничий инстинкт прирождённого хищника, то ли намёк на игру был вскоре понят. Вмиг пушистая фигура зверя устремились вперёд, смело рассекая простор душного поля. Свежий ветер бил в морду, трепал белоснежную шерсть, но волк, словно стрела, плавно двигался сквозь порывы. Грузные лапы ритмично топали по чернозёму, а чёрный мокрый нос сбито пыхтел, фыркая. Юлиан же звонко хихикал, петляя по всей территории посевов. Мальчишка порой спотыкался о мелкие камушки, но всё равно продолжал бежать, словно резвый зайчонок. В мягких тёплых красках рассвета две фигуры, словно в плавном неторопливом танце оживляли и разрушали покой этих сплошь тихих безлюдных полей. Мир вставал на ноги лишь под один только радостный детский хохот и тявканье запыхавшегося зверя. Кажется, Лютик выигрывает. Он дразнит своего большого ведьмака, оборачиваясь через плечо, и строя забавные рожи, вновь бежит. Но на его пути небольшая ямка. Оставленная мышиная норка сыграла роковую роль. Момент, и ребёнок падает. С глухим шлёпаньем падает на землю, но всё ещё смеётся. Его верный пёс не мог не воспользоваться случаем. Он тотчас налетел сверху, и давя мохнатым телом, с ног до головы вылизывает хулигана. Ворча, пытается оттянуть обратно, поставить на ноги. Но детёныш перерос няньку. Слишком тяжёлый. Горячий собачий язык щекотит мягкую, расшибленную кожу, с заботой вылизывает ладони. А младший сквозь редкие слёзы смеётся лишь громче, часто дыша и восклицая имя дорогого друга. Наконец, зверь отступает, давая подняться на ноги. Упавший мальчишка отряхивается и встаёт с пыльной, но всё ещё влажной земли. Руки покраснели. Из-за падения кожа заметно воспалилась, хотя повреждений не осталось. Лишь небольшая ссадина на коленке, к которым неслушный ребёнок уже привык. Она не мешает ему по прежнему лучезарно улыбаться и морщить нос по непрерывными вылизываниями, перешедшими теперь и на ноги. Волк даже не дал подопечному идти дальше, настойчиво преграждая путь и с явным намёком усаживаясь возле ближайшего булыжника. Вытянутым шершавым овалом, его поверхность едва поблёскивала в лучах ещё слабого, только что проснувшегося солнца, постепенно греясь. Очевидно, именно поэтому камень был выбран ведьмаком-воспитателем, словно одиноко стоял здесь специально для Лютика и никого больше. Хмыкая, Леттенхофф всё же кивнул и покорно уселся на указанном месте. Жмурясь от первых тёплых лучиков на ясно-голубом небе, тот похлопал ладонью по своим коленям, куда вскоре по хозяйски плюхнулась белая собачья морда. Геральт всегда выглядел серьёзным, и даже сейчас его янтарные глаза изучали полное безразличие, однако хвост неустанно местался из стороны в сторону, а холодный нос по прежнему тыкался везде, где только мог. При всей своей суровости, сейчас друг показался очень красивым. По своему заботливый и нежный, как любой преданный товарищ. Может и вовсе родитель. Тонкие губы мальчишки по прежнему сияли в радостной мягкой улыбке. Казалось, Лютик сейчас блестел ярче утреннего солнца, наслаждаясь компанией волка. — И всё-таки как же чудесно, что мы вместе. — Задумчиво-мечтательным тоном произнёс Леттенхофф, не сводя восхищённого взгляда с оживающего горизонта. Пёс на его коленях с согласием тявкнул, по дружески лизнув чужую ладонь. Детская рука вновь скользнула по мягкой белой шерсти, чуть трепля меж пальцев. На мягком, бледном лице голубоглазого желтоватыми лучиками в неспешном вальсе танцевал солнечный свет. Лютик щурится от их тепла и переполняющего душу счастья. Казалось, о большем он и не мечтал: наконец рядом с ним тот самый ведьмак, тот желанный друг, годами томящий жаждущее любви и заботы сердце. И всё даже лучше, чем в бардских сказках: суровый избавитель мира от чудищ оказался обычным, заботливый человеком, хотя и не хочет показывать себя настоящего. — Ты мой самый лучший друг, Геральт. Ты… сделал для меня так много. Ты всегда был рядом. Ты так мне помог. А помнишь, как много всякого мы пережили вместе? Как много приключений прошли?.. Ты помнишь, Геральт?.. В этот момент озарённое сладостью момента выражение лица исказилось. Маленькие, тонкие губы горестно поджались, изгибаясь в едва заметную полосу меж бледных, но мягких щёк. К горлу подкатил огромный, давящий ком, а в уголках глаз защипало. Детское тело с болью дрогнуло, Лютик с лёгким писком шмыгнул носом. Он больше не мог. Хныкая, кроха не смог сдерживаться. Одна за одной к его подбородку покатились прозрачные слёзы. Юный Леттенхофф беспокойно стиснул в ладонях одежды, с печально колющим сердце подвыванием. Он плакал навзрыд, с грустью и чувством полной несправедливости, жалея себя, свою судьбу. О глупый ребёнок… Как мог он поверить, что жизнь станет такой прекрасной? Как мог он мечтать, что имеет право на компанию такого, как Белый Волк из Ривии, как вообще мог рассчитывать на дружбу? Юлиан знал. Знал, что ничего этого не было. Что Геральт не умеет превращаться в волка, что он действительно соизволил стать товарищем для какого-то там недалёкого дитя? Мальчишка знал, что придумал себе всё сам, надеясь сбежать от собственной безнадёжности и хотя бы краем глаза увидеть мир вне недр своей безвыходной пропасти отчаяния. Голос срывался, дрожал хуже осиновых листьев на ветру. Альфред себя не жалел. Он был столь громким, сколько вообще мог в силу возраста. Голубоглазый готов был со всей мочи взвыть, как страшный зверь. Кричать пока не осипнет и пока не покинет его вся это боль и огорчение, нахлынувшие, захлестнувшие с головой и отправившие к самому дну, где нет ничего кроме страданий, терзания слишком доверчивой ребяческой души. Взгляд Лютика больше не блестел счастливыми искорками. Он стал абсолютно пустым, полным тоски и искреннего горя. Хотелось исчезнуть. Навсегда пропасть, раствориться в воздухе и просто перестать чувствовать всё это. Но может, мальчишка и заслужил. Может, это и есть расплата за все те глупые грёзы, ведь в конце концов, перед ним просто животное. Обычная, первая попавшаяся собака, каких и в городе он видывал по сотню штук каждый день. Как мог он так бездумно понадеяться? Счастливого некогда мальчишку по мельчайшим кусочкам, точно куклу по лоскуткам, распирало, на части рвало от всего того уныния, что наконец острыми когтями больно полосовало сердце и душу. Проводило и оставляло рваными ранами следы по нетронутому, невинному и девственному миру страдающего от одиночества, но так любящего жизнь маленького человека. Теперь этот мир навеки разрушен. Между тем, мечущийся в непонимании волк со страхом и чистейшим непониманием смотрел на приручившего его Лютика. Зверь ничего не понимал: ни слов, ни происходящего. Он не знал, что делать. Не знал, что чувствует его пригретый под боком «щенок». В жалких попытках успокоить беднягу, зверь тыкался носом, тянулся к чужому лицу и жалобно скуля, слизывал с щёк поблёскивающие в свете утра слёзинки. Теплота ясного солнца для обоих обернулась ударившим точно в сердце копьём. Острым и грубым. Всхлипывая, Леттенхофф сполз на землю. Стёртые, избитые ранее колени плюхнулись на сухую землю. Песок колкими крупицами оскрёб раны. Больно. Щиплет. Но морально лишь хуже. Плач никак не утихал, а слёзы все лились и лились. Но вот голос поутих. Стало слишком тяжело, ведь пересохло в горле с таким чувством, словно шею перетянула удавка. Глядя в янтарные глаза зверя напротив, тот с унынием натянуто приулыбнулся. Но даже эта попытка поднять себе настроение увенчалась лишь возобновлением старых привываний. Юлиан просто не мог смириться с тем, что всё это время по настоящему был один, хотя и понимал, что с момента встречи с Геральтом жил только собственной фантазией, не имеющей ничего общего с настоящим. Собака по-птичьи чуть склонила голову в бок, уже готовясь вновь спасать от влаги и без того опухшее от слёз личико ребёнка. Но, не судьба. На белую шкуру вскоре легли обе хрупкие руки и прижали к себе со всей малой, однако силой. Носом человек зарылся в мягкую, тёплую грудь и лишь ближе прислонялся к своему зверю. — Ну почему… Почему всё так?..