Lavender Roses (Лавандовые Розы)

Лавандовые розы могут служить ежедневным напоминанием о вашей любви и стремлении развивать ваши отношения. *** Крест-накрест желтая лента легко спускается вниз, слегка трепещет на холодном ветру, прежде чем безвольно осесть вдоль дверного косяка. Тони толкает дверь и входит внутрь. В маленьком двухэтажном доме должно быть холодно, должно быть пусто. Это не так. Тепло; жара спадает, еще больше усиливается запах готовящейся пищи: итальянской. Красный соус на основе вина и густой аромат чесночного масла. Ничего необычного, но знакомое. Любимчик Тони. Он не утруждает себя тем, чтобы вытащить свое оружие; по привычке расстегивает кобуру, но оставляет пистолет там, где он есть. Он ему не понадобится. Дальше по коридору все еще видны красные пятна (итальянские, по совпадению, но не кулинарные) на тонко текстурированной белой краске. Несколько кадров отсутствуют в тщательном расположении вдоль одной стены, насильственно перемещенные на ковер, неровные трещины в стекле каждого из них искажают постановочные улыбки на фотографиях. Маленькая идеальная семья Цицерона. Уже не так идеально. Это цинично, но Тони не так уж и жалко этого человека; никто не лезет в карман семьи, не рискуя неестественным концом. У арки, ведущей в кухню, Тони останавливается. Выглядывает. Паркер стоит там, напевая себе под нос перед плитой, пока накладывает две порции того, что должно быть идеально приготовленной пастой. На небольшом прямоугольном островке между ними стоят свечи, а в центре небольшой букет лавандовых роз в вазе с водой. Два полноценных места. Тони наклоняется вперед, протягивает руку, чтобы сорвать розу, подносит бледно-фиолетовый цветок к носу и вдыхает. — Они тебе нравятся? Тони кладет цветок обратно, поднимает глаза. Питер наблюдает за ним с легкой, ласковой улыбкой на лице. Она не касается его глаз. Молодой человек выглядит хорошо: чистые серые брюки, белая рубашка, рукава закатаны до локтей. Когда он засовывает руки в карманы, Тони автоматически фиксирует движение мышц на предплечьях Питера, а также то, как ткань брюк натягивается спереди на стройных бедрах. — Они всегда такие милые, — говорит Тони. Он тоже так думает. Не пытается успокоить зверя. Улыбка Питера становится шире, на щеках расцветает румянец. — Ужин готов. Я приготовил твое любимое блюдо. Тони только кивает. Он подумывает о том, чтобы не снимать куртку, но не уверен, что сможет справиться с разоблачением (хотя он уже в логове Льва, уже пойман, вошел прямо в него). Но Питер принимает решение за него. Мягкий рывок, и скольжение шерстяной ткани с плеч Тони вниз по его рукам кажется интимным. Тем более, когда она останавливается на полпути вниз, и Питер слегка дергает, сжимает в малейшем намеке на сдержанность. Губы касаются затылка Тони, чуть выше воротника, и по спине Тони пробегает искра жара…а потом куртка исчезает, и Питер обходит его, чтобы повесить у входа, рядом с фартуком, который Питер, должно быть, снял до прихода Тони. Они не разговаривают. Питер ставит перед ним полную тарелку, потом еще одну для себя, и они едят, стоя, в напряженном, но дружеском молчании. Только один бокал вина, как всегда. Питер любит сохранять ясную голову. Тони принимает участие только потому, что Питер откупоривает бутылку перед ним и делает глоток прямо из источника. Потому что Питер хочет, чтобы он остался. Хочет, чтобы Тони доверял. После ужина они вместе убирают тарелки, стоят бок о бок у раковины мертвеца. Тони моет, Питер сушит. Семейственность никогда полностью не скрывает неправильности. Кухня безупречно чистая, но на стенах за пределами этого пространства все еще есть кровь в некоторых местах на ковре. Разбитое стекло из разбитого окна рядом с входной дверью. Несколько часов назад в столовой остывали тела, целая семья была связана и расстреляна достаточно неряшливо, чтобы сойти за срочную работу, выполненную чересчур возбужденной парой грабителей с буйной жилкой. Оба подозреваемых находятся под стражей. Дело аккуратно свернуто. В то утро Тони дал пресс-конференцию. Когда посуда вымыта и убрана, настоящий преступник ведет Тони вверх по лестнице в хозяйскую спальню. Еще больше пастельных пурпурных лепестков разбросано по свежим простыням, единственная лампа горит рядом с кроватью. В комнате пахнет розами. Как всегда, Тони снимает кобуру, кладет пистолет снятый с предохранителя (Питер любит острые ощущения) на тумбочку. Теплое тело (такое же знакомое и дразнящее, как аромат красного винного соуса, как лепестки роз) прижимается к его спине, руки скользят по бедрам, чтобы расстегнуть ремень. Кожа с трудом выдергивается из петель, и Тони протягивает руку, чтобы Питер, все еще тянущийся сзади, смог прижать гладкую, теплую кожу к его ладони. — Я плохо себя вел, папочка. — Слова горячие, влажные от дыхания на коже прямо за ухом Тони. — Накажите меня? Когда зубцы молнии Тони расстегиваются с мучительной медлительностью и рука скользит внутрь, чтобы обхватить его и без того болезненно твердую длину через нижнее белье, он закрывает глаза и позволяет ползти инстинктивному, восхитительному страху вверх и вниз по его нервам, мурашки бегут по коже. На этот раз сцена была простой. Если бы Питер… больше играл со своей жертвой, то Тони уже был бы в собственных наручниках, с ремнем на шее, а не в руке. Эти ночи одинаково наэлектризованы, одинаково приятны. Питер Паркер мог бы убить Тони, быстро и эффективно, и сделать так, чтобы это выглядело как несчастный случай, но этого не произойдет. Этого никогда не случится, потому что этот высший хищник находится в своей собственной болезненной версии любви к нему. Нет, Питер Паркер собирается наклониться и позволить Тони хлестать до красных рубцов на его заднице, а затем позволить ему трахать его, пока они оба не будут слишком измучены, чтобы делать что-либо, кроме как лежать, растянувшись на смятых, разорванных простынях и раздавленных лепестках роз. Пот охлаждает их тела, в то время как Питер целует и трогает Тони, как любовник. И Тони позволит ему, поцелует в ответ. Потому что Питер не единственный, кто страдает болезненной любовью.