Пляски в клетке

Нок смотрел на человека, что сидел напротив него, и думал о чём-то другом. Слова человека пролетали мимо его ушей, как птицы. Но вот его внимание снова вошло в фокус, и Нок разобрал слова гостя, глядя на его движущиеся все это время беззвучно губы. Казалось, что невидимый пульт прибавил звук голосу оппонента. — ... оказался впечатлён, весьма впечатлён, доктор Нок. Ваша работа граничит с научной фантастикой. Эдакая футуристическая жилка в нашей области. — Вы находите? — бесстрастно спросил Нок, выкурив очередную сигарету. Курить тут было запрещено, но кого это волновало? — Разумеется, — сказал профессор, человек довольно пожилой. Выбеленная краской времени шевелюра, похожая на парик; астеническое телосложение, где кости грозили вот-вот хрустнуть под грузом прожитых дней; обесцвеченные водянистые глаза, нервно мечущиеся с одной черты лица Нока в другую, как дозорные, высматривающие малейшие знаки. — Вы так подробно все описали, что мне это напомнило Хаксли. — Возможно, и так, — кивнул Нок, тряхнув своими светлыми волосами, не такими белыми как у профессора, а скорее напоминающими золотистое сияние. — Но моя работа вовсе не фантастика. Она вполне реальна. И если государство выделит мне грант... — Уверен, что выделит, — закивал профессор. — Я все устрою. Но для начала, вы покажете мне своего пациента? — Для начала расскажу, — улыбнулся кончиками губ Нок, раскрывая историю болезни, хотя знал ее наизусть. — Эмильда Штайнер, 65 лет, впервые обратилась в клинику, когда ей было 42, с первыми симптомами нарушения памяти. Забывала, где оставляла ключи от дома, что покупать в супермаркете, забрала сына из детского сада или нет. Словом, забывала мелочи... Но со временем болезнь начала прогрессировать, и теперь недуг дошёл до такой стадии, что стерлась память в самоидентификации. Это была долгая и скучная история, толщиной в одну увесистую историю болезни. Таких историй уже давно никто не вёл: все перешли на электронные дневники, но ведь и болезнь пациентки тянулась с допотопных времён. Словом, Нок хотел сказать, что в данный момент старушка была в глубокой деменции. — И вы берётесь утверждать, что в силах исправить это? — воодушевленно спросил профессор, когда Нок резюмировал историю болезни. — Конечно. Это же не пересадка головы. Вся проблема в атрофии коры мозга. Если имплантировать в мозг нашу искусственную нейросеть... Впрочем, предлагаю для начала навестить пациента. — Да-да, пойдемте. Мне не терпится ее увидеть. Нок кивнул и встал из-за стола. Вместе с профессором он зашагал по коридору без дверей. Каждая арка открывала вид словно на другой мир. Миры здесь были самые разнообразные: детективы, драмы, мелодрамы, фантастика и даже самый отборный артхаус. Здесь были и политики, и звезды, и преступники. Где-то было весело, а где-то опасно. Но Ноку эта картина казалась до скукоты серой. Они прошли в палату и остановились у одной из коек. Нок приветливо улыбнулся старушке, которая присела на кровати, как только они подошли к ней. — Доброе утро, мисс Штайнер. Я Дэниел Нок, ваш лечащий врач, - представился он, как делал каждый раз, когда подходил к ней, зная, что его снова не вспомнят. — А это профессор Хитклиф. — Здравствуйте, — поздоровался пожилой учёный. Бабушка, которая явно не понимала, что происходит, добродушно кивнула. Казалось, она была счастлива и беззаботна, Нок бы даже сказал, эйфорична. Мелкие морщинки лучились вокруг ее зелёных глаз. — Да, здравствуйте, – произнесла она, растерянно улыбаясь. Нок перешёл к докладу, поэтапно разъясняя профессору проблему болезни престарелой пациентки. — Это ключ, мистер Хитклиф, — уверял Нок с неким отчаянным жаром. Но глаза его не горели пламенем, заметил профессор. Глаза Нока выглядели потухшими. Бесстрастными. Чересчур уж холодными. — Ключ, который позволит не только восстановить память о жизни конкретного человека, а, быть может, восстановить память о всём человечестве. Затем последовал убедительный рассказ о том, что мозг индивидуума хранит информацию не только о нем самом, но и о предшествующих поколениях. Вопрос стоял только в том, насколько далеко они смогут таким образом заглянуть в прошлое. Нок искусно завладевал вниманием и доверием Хитклифа, приводя в пример все больше и больше аргументов в пользу своей теории. Но туман, с трудом обёрнутый Ноком вокруг сознания Хитклифа, вдруг полностью рассеялся, когда голос с другого конца комнаты неожиданно произнёс: — Ты влюблен в нее. Хитклифф замер и повернулся к человеку, который сказал это. Нок даже не реагировал, лицо его было по-прежнему невозмутимым. Не глядя на источник голоса, он сказал: — Не обращайте внимания, профессор, этот пациент бредит. На Хитклиффа смотрела бледная дама лет двадцати пяти — двадцати восьми. Она бесстрастно подняла одну бровь, мол в курсе всего происходящего. Длинные, темные волосы небрежно спадали на ее исхудалые плечи. — Простите? — спросил у неё профессор, решив, что он ослышался. Вид у бледной девушки был вполне обычный и будничный, что не клеилось с местом их нахождения. — Он с ней спал, — тихо и по слогам произнесла она, показывая взглядом на Нока. — С мисс Штайнер. Хитклифф посмотрел снова на Нока, но тот лишь едва заметно пожал плечами, подразумевая “Вот видите? Я же говорю, она бредит.” Профессор снова глянул на девушку, теперь с интересом, и разглядел мягкие повязки на ее руках, закреплённые к кровати. — Она на вязках? — Пациентка слегка... буйная, — холодно ответил Нок, глядя за окно, на холодную цветовую гамму декабрьских дней. Скоро Рождество, а в этих краях спектр белого света, казалось, совершенно не рассеивался на остальные цвета радуги. Лишь тускнел. Становился Серым. — Вернёмся к мисс Штайнер? — предложил охотно он. — Да-да, — поспешно закивал профессор, отворачиваясь от молодой пациентки и возвращая своё внимание пожилой женщине. Контраст между ними был значительный: полное отсутствие эмоций у старушки и, наоборот, кипящий котёл чувств в глазах девушки. — Вы уверены, что доступ позволит внедрить нейросеть без риска вреда и осложнений для остальных частей мозга? — Профессор, риск бывает при всех операциях, особенно на операциях со вживлением. Но, могу вас заверить, риск тут обычный, не больше, чем при аппендэктомии. Опыты на белых мышах, а затем и на собаках были без осложнений. — Превосходно, это отлично, раз вы ручаетесь за это, мистер Нок. В любых клинических испытаниях главное безопасность. Главный постулат медицины “Primum non nocere”. Прежде всего, не навреди. Нок одарил профессора скупой улыбкой. В глазах Нока промелькнула тень, но профессор этого не заметил. — Вы знаете, мистер Хитклиф, что память в голове хранится не в каком-либо определенном местечке — она расстилается на весь мозг. Каждый участок коры хранит в себе кусочек пройденного опыта: затылочная доля несёт в себе зрительные образы, височная — все услышанные в течение жизни звуки, лобная — вообще, способность к сложному мышлению. У нашего мозга нет картотеки. — Нейросеть охватит весь мозг, — понимающе усмехнулся профессор. — Лучше. Нейросеть охватит тот крошечный участок мозга, который имеет связь со всеми остальными участками. Гиппокамп, это маленькое тельце ответственно в том числе и за долгосрочную память. В экспериментах с его удалением было доказано, что без него информация не откладывается на долго. Его стимуляция позволит атрофируемой части коры создать новые нервные коллатерали. — Превосходно, — как в трансе прошептал Хитклифф за неимением иных слов для описания своих эмоций. — Вы столько времени тратите на исследования... хотя так... молоды. Позвольте проявить любопытство, у вас есть семья, дети? Или все своё время вы так героически отдаёте спасению жизней людей? Из угла, где лежала бледная девушка, послышалось саркастичное фырканье. — Однако, давайте выйдем, — учтиво предложил Нок. — Странная пациентка эта девушка. Какой у нее диагноз? — поинтересовался профессор, как только они оказались в коридоре, подальше от этой палаты. Хитклиф, казалось, проявлял неподдельное любопытство. Да, он был профессором, но профессором в области нейрохирургии. — Я бы поделился с вами, но, к сожалению, это врачебная тайна, — снисходительно ответил Нок, закуривая очередную сигарету, прямо тут, собирая на себе завистливые взгляды своих пациентов, тех, кто с любопытством высовывал головы из своих палат. Хитклифф изучающе всматривался в лицо Дэниела Нока, словно желая прочесть там все ответы на свои заданные и незаданные вопросы. После долгих нескольких секунд сгущавшегося молчания, он все же выдавил из себя: — Да уж, о вашей правильности легенды, как оказалось, не врут. — Как знать, — пожал плечами Нок, бросая полный иронии взгляд на свою сигарету. — И тем не менее, вы принципиальны. Так у вас есть семья? “Как она вас терпит?” — хотел было добавить профессор, но учтиво промолчал. — Есть жена, — выдохнул Нок облачко дыма, рассеянно глядя куда-то в сторону. — Детей пока нет. — Дети добавили бы красок в вашу жизнь, — добродушно заметил Хитклиф, решив, что сейчас самое время ввернуть свои пять копеек о личной жизни молодого человека. Впрочем, его нельзя судить за такую вольность - пожилые люди частенько разбрасываются советами. — А это место, — он обвёл взглядом тусклые стены, — это место покинуто Богом. “Действительно, — вдруг мрачно подумал Нок, — Ад, на самом деле, не красный. Ад, на самом деле, серый.” — Он ушёл? — произнесла она насмешливо. — Отчего же ты не сказал ему всю правду? Твоя нейросеть не поможет. Альцгеймера не избежать. Разве не ты мне рассказывал, что атрофия коры – это гибель мозга. Как бомба замедленного действия, но в конце она не взрывается, а просто лишь потухает, унося с собой все живое. В коре твоей Штайнер два миллиона потухших клеток. Нейросеть — лишь дефибриллятор для мозга. Ею можно попытаться оживить мертвое, но шансов нет - все равно, что бить током по трупу. И ты об этом прекрасно знаешь, доктор. Нок чуть заметно улыбнулся. Что бы там ни было, эта молодая девушка свой интеллект не растеряла. И в самом деле, люди с ее болезнью всегда отличались острым умом, чуть ли не граничащим с гениальностью. — Тогда зачем мне все это, по-твоему? — спросил он, хотя вопрос был чисто риторический. — Чтобы заполучить грант, — спокойно ответила она. — Ты ведь не обещал, что испытание сработает. Но вот деньги в кармане появятся, хоть какие-нибудь. — Неужели ты меня осуждаешь? — Конечно, — легко ответила девушка, но Нок знал, что на самом деле ей глубоко наплевать. Ее это ни секундой не волновало. Ее это больше развлекало. Она принялась наматывать кончик волос на палец и разматывать, а потом наматывать обратно. И так по несколько раз. Один из симптомов ее болезни, но тем не менее раздражающе. — Сколько раз ты был с ней, м? Нок вздрогнул, а затем тяжело вздохнул. Снова все сначала, снова все по кругу. Когда же это все кончится? И все же он терпеливо ответил: — Ты же знаешь, что нисколько. — Не ври мне! — Вдруг вскричала она, скривив лицо в животной ярости, хотела сорваться с места в его сторону, но вязки удержали ее в постели. Кровать жалобно заскрипела. — Я все своими глазами видела! Я видела ее c тобой! Спорить с ней было бесполезно. Бред не подлежит разубеждению. Острая параноидная шизофрения. Галоперидол и аминазин едва ли помогали. Он знал эту историю, которая безостановочно крутилась в голове этой девушки. Историю о Штайнер, конечно. Вот только в голове у неё Штайнер была молодой рыженькой девушкой. С которой он якобы встречается. Нок глянул на старушку с деменцией, которая с глупой улыбкой смотрела за окно, и поморщился. Как же он от всего этого устал, Господи! Каждый день одно и то же. — Мисс Штайнер не в моем вкусе, — улыбнулся он, прилагая достаточные усилия, чтобы сохранить на лице невозмутимость. Он задавался вопросом, почему он снова и снова, опять и опять вступает с этой девушкой в диалог. Он ведь был профессионалом, в конце концов. Но каждый раз ей удавалось завлечь его в этот бессмысленный спор. — Поэтому ты связал мне руки? Чтобы я не расцарапала ей лицо? — продолжала она гнуть своё. — Тебя связали, потому что ты опасна не только для окружающих, но и для себя. — Это мне грозит опасность. — Ты напала на медбрата, ты орала в окно, — процедил Нок. — Украла ручку и ею хотела покончить с собой. И все это только на этой неделе. Забыла? Девушка дернулась, но вязки снова удержали ее. Злость так и сочилась с ее глаз. — Я напала на него, потому что у этого человека был нож, он хотел убить меня. Я защищалась, черт побери! И почему тут на окнах решетки? — Я, пожалуй, пойду, — раздраженно произнёс он, понимая, что разговор обретает бессмысленность. И уже развернулся, чтобы уйти, но девушка закричала. — Убегай! У тебя всегда было миллион причин не хотеть от меня детей! И Нок не сдержался, сам сорвался с места и рванул в ее сторону. Вцепившись пальцами в ее подбородок, он заглянул в ее ликующие глаза и сквозь плотно сжатые зубы начал цедить: — Вместо того, чтобы бросаться обвинениями, сказала бы спасибо, что столько времени пекусь о тебе. Девушка как-то гаденько усмехнулась его словам. — И почему же ты столько времени печёшься обо мне? Дэниел выдохнул через нос, рассматривая ее лицо. — Ты знаешь почему. — Я знаю только то, что ты каждый раз все портишь, что ты каждый раз бросаешь меня. Столько боли, столько неземного огорчения выступили красками на ее лице. Все в ней теперь было неземным, почти нереальным, эфемерным. Это и убивало Нока — нереальность ее эмоций, их болезненное, извращенное происхождение, их нездоровое существование в этом невинном человеке. Она была и в самом деле невинна в своих грехах, в своей болезни. Дэниел помнил ее настоящую, помнил то время, когда ее разум ещё был свободен от пут. Но это было так давно... Нехотя Нок унёсся мыслями в глубокие дали прошлого сквозь пространство и время, в ту самую отправную точку, ставшую ещё и точкой невозврата, сделавшую из него, Дэниела Нока, зависимого человека. Ему было восемнадцать, а по школьному двору кружили первые запахи весны. Он ясно помнил, как тем утром зацвела сирень, пропитывая воздух своей сладостью, и ее аромат разносился свежим ветерком и таял в улыбках учеников. Плиты во дворе были усеяны этими лепестками, которые то и дело вихрями поднимались и опускались обратно каждый раз, когда подошвы людей спешно сметали их. Но улыбка Нока в тот момент погасла, когда он увидел ее, Милли. Момент — и Милли скользнула по нему взглядом, и ее беззаботное лицо отпечаталось на стальной пластине его памяти: горящие черным пламенем живые глаза в ореоле темных непослушных волос. Залипательная картинка. Он презрительно скривил губы, и его примеру последовал его товарищ, Джозеф, что стоял около него. В окружении нескольких подруг Милли весело смеялась, но проходя мимо него, Нока, даже бровью не повела, продолжая жизнерадостно хихикать с девчонками. Она прошла мимо, и шлейф цветочного запаха защекотал Дэниелу обоняние. И нервные окончания на его кончиках пальцев заискрились, ощущая всплеск злости. “Стерва. Хорошо, что мы расстались”. Кадр сменился. Ветер обдувал его отросшую челку, давая возможность солнцу переливаться на светлых прядях. Довольно повзрослевшие глаза сверху рассматривали лицо Милли, которая беззаботно спала рядом с ним на скамейке, положив голову ему на колени. Перед ними шумно пробежала кучка студентов, направляясь в сторону университетского общежития. Милли открыла глаза и, встретив взгляд Нока, улыбнулась. Он скривил губы в ответ, а про себя думал: “Как ей сказать, что нам надо расстаться?..” Картинка прошлого сжалась на экране памяти, скрутилась в комок и развернулась другими красками. Суровая зима вырисовывалась за окнами автомобиля, которую вел Нок. Снегопад едва позволял рассмотреть дорогу в белой холодной мгле, но Нок вскипал от злости. Милли сидела рядом, и они снова о чем-то яростно спорили. Если быть уж совсем честным, он практически уже не слушал ее. Он бросал взгляд на баранку руля, которую он крепко сжимал от злости и стресса, бросал взгляды на свое обручальное кольцо на пальце. Даже еще года не прошло со свадьбы... “Пора заканчивать все к чертям! Я так больше не могу,” — выпалила в итоге Милли. Нок приоткрыл окно, снял с пальца свое кольцо и выкинул во мглу. Яркий туман сменился тьмой, словно выключили фонарик, которым все это время светили в глаза. Ночная прохлада пропитывала легкие, запахи буйной зелени вибрировали в воздухе. Они стояли на крыльце клиники и взгляды их устремлялись сквозь лица друг друга. Где-то вдалеке лаяла собака. Милли оборвала слишком долгое молчание и вздохнула, слишком тяжело для таких простых слов: «Ничего нет». Нок пожал плечами, думая о том, что не стоило рано радоваться результату теста. Он был слишком подавлен, чтобы выдавить хоть слово. «Она сказала, что ничего не получится, — прошептала Милли, смотря себе под ноги. - Нет смысла больше быть вместе.» Ноку это все разрывало сердце. Голос Милли из прошлого поплыл в его сознании словно под эффектом зажеванной пленки. Звуки быстрой перемотки — и он услышал уже свой голос. «Мы же вроде решили, что надо идти дальше». Нот моргнул. Перед ним начали вырисовываться, будто из акварели, узкий коридор ресторана, теплыми тонами окрасились стены, гул голосов обедающих людей начал мерно вливаться в уши. В поле зрения выросла официантка, словно из красок, едва кивнув им с доброй улыбкой на губах. В конце коридора открывался небольшой обеденный зал, где по одному появлялись из воздуха посетители, их лица, улыбки, жующие рты. Милли бросила взгляд за его спину, и Нок уже знал, на кого она смотрит. «Красивая, - приподняла Милли брови. – Вот бы никогда не подумала, что тебе нравятся красноголовые». Она снова посмотрела на Нока, но встретила лишь его холодный взгляд. «Думаю, тебе лучше уйти, Милли». Ему тогда показалось, что в этот момент она вздрогнула. Но Милли промолчала, пожала плечами и с высокомерным видом покинула его. Картинки перед глазами продолжали сменяться, уже не в хронологическом порядке. Сколько таких картинок? Нок уже не помнил. Но везде смысл был один. И вот он прожил больше тридцати лет. Да, они вроде как расстались уже окончательно, вроде все позабылось, осталось хламом в покрытом пылью чердаке памяти. Забылось бы насовсем, если бы не превратности судьбы. Он встретил ее вновь, когда только начал работать в отделении клиники для душевнобольных. Милли привезли в совершенно неузнаваемом состоянии. Он не мог поверить в увиденное. И с тех пор чувство вины привязало его к этому месту насовсем. Привязало к ней на все последующие годы. “Закончится ли это когда-нибудь...” — говорил он себе день ото дня в отчаянии, когда видел ее обезумевшие глаза. Вот и сейчас она смотрела на него так же, безумно и вызывающе. — Зачем ты печёшься обо мне, Нок? — повторила она. — Неужели снова скажешь, что любишь? Нок отпустил ее подбородок, садясь рядом с ней на кровать, обмяк всем телом и беспомощно произнёс: — Ты же знаешь, что люблю. Услышав нужные слова, Милли смягчилась, прильнула к плечу Нока. Она мягко поцеловала его в щеку и прошептала: — Я так хочу тебя обнять, невыносимо хочу, Нок. Пожалуйста. Развяжи мне руки. — Я не могу, ты же знаешь... — На пять минут. Я только обниму тебя... Обещаю, без всяких фокусов. Нок оценивающе посмотрел ей в глаза, но нашёл там лишь мольбу. Он развязал ей руки, находясь будто под действием заклятий: голова была словно в тумане. Милли, как и обещала, бросилась к нему в объятия, словно боясь отпустить даже на мгновение. — Не хочу, чтобы ты уходил, — шептала она нежно, обволакивая своим голосом его сознание. — Останься со мной. Будь со мной... Дэнни... Мольба, мольба, мольба. И умоляющие объятия. Завлекающие в трясину, выносящие мозг, сжигающие каждую клетку тела. Нок не имел сил остановиться. Он был втянут в это по самые уши. Он был в собственной тюрьме, в собственной клетке, из которой никогда не пытался сбежать, в которой застрял вместе с ней у неё в голове, позволяя вовлечь себя во весь этот бред, в этот выдуманный ею сюжет, фабулу, танцуя вместе с ней под дудочку ее болезни. Когда он выходил из палаты, Милли уже крепко спала. Ее спутанные волосы разметались по неприкрытой спине. Застёгивая пуговицы на рубашке, Нок шёл по пустому коридору. Его тихие шаги слабым эхом отдавались со всех углов. Нок прижался к стене, уставший и изможденный, сполз по ней на пол, сел и закрыл глаза ладонями. Что он натворил? Снова нарушил данное себе обещание контролировать себя, держаться от неё подальше. Он снова повелся, снова сломался. Нок себя ненавидел больше, чем когда-либо. В темноте послышался звук входящего сообщения на телефон. “Милый, придёшь на ужин? Наши родители будут с минуту на минуту.” Нок перечитал сообщение, решил собраться с мыслями, стряхнул с себя оцепенение. Он встал и решил пойти домой, к той, которая его ждала. “Теперь точно пора заканчивать.”