И вот открыли мы в неведомое двери, Как говорится, были в сказку вхожи. Конечно, можно верить и не верить, Что сказка в жизни как-то нам поможет Но по секрету, тайно, без огласки, А скептикам к стыду и укоризне, Не всё бывает в жизни, так, как в сказке, Но в сказке всё бывает так, как в жизни. из к/ф. «Тайна снежной королевы»
Это была тихая и спокойная ночь. Снежинки в неспешном темпе вальсировали вниз, ветер даже и не думал их подгонять. В такую ночь можно было смело выйти на улицу не боясь быть заметенным. Или сидеть дома и неспешно попивать горячий напиток, расслабляясь около камина, и ни о чем не думать. Только это совсем не касалось тех, кому негде было сидеть около камина и с не из чего было пить тёплый напиток. Хотя нет, было из чего, но было сложно организовать что-то повкуснее пресной воды. Однако кто-то в эту ночь был явно занят более важными делами. Подозрительно оглядываясь по сторонам, передвигаясь перебежками, опасаясь нарваться на собак, небольшая тень ныряет в чуть приоткрытую дверь. — Что за ужас? — чихает от обилия пыли. — Эти люди такие свиньи! Им ли не знать о важности влажной уборки? — впереди раздаётся тихий смех. — Это подвал, Чанёль, у них не принято тут убираться. Зачем же ты полез сюда? — наконец-то выбравшись из сетей паутины, Чанёль недовольно осматривает себя, затем все вокруг. На полу лежали старые тряпки, разбитые бутылки и ещё много непонятной мелочи. — Опять ты своими осколками любуешься? — недовольно бурчит Чанёль, отряхивая свои перья. — Я понимаю, что по началу это красиво, ну или когда раз в месяц, но не каждый же день. Сколько можно рисковать? — восклицает на последнем слове, но тут же втягивает длинную шею, слыша сверху торопливые шаги. — Радость может приносить даже такая мелочь, как осколки. Будь проще, Чанёль, ты только посмотри, какое сияние, почти как северное, — Чанёль смотрит на друга с толикой волнения, пока тот продолжает мечтательно вздыхать. Тот слишком часто стал пропадать в подвальном помещении их заброшенного корабля, конечно, в нем намного теплее, чем на открытой местности. Если бы дело было только в этом, Чанёль чувствовал, что друг скрывает от него свои переживания, однако тоску в душе ничем не скроешь. — Что-то я не замечаю в тебе много радости, Чонин~а. Поделись же с дядей Чанёлем, что тебя гложет? — Чанёль выжидающе уставился на друга, у Чонина в миг уши прижались к голове, и хвост остановил свое ленивое движение. — Если эти глупые шавки опять тебя задирают, ты только скажи, я им тут же устрою тёмную, — Чанёль демонстративно принимается изображать удары крыльями, будто он какой-то шаолиньский монах, владеющий невероятной боевой техникой. У Чонина невольно вырывается смех: — Гуси улетели, а клоуна оставили. — Ты кого клоуном назвал, псина блохастая? — Чонин, смеясь, пытается уклониться от чужих тычков. В итоге, спустя несколько секунд, оба чихают от поднятой пыли. На поднявшийся шум сверху послышались голоса и топот. От чего в срочном порядке пришлось уносить лапы с места преступления. Уже сидя дома под толстым слоем старых одеял, любуясь все ещё медленно падающими большими хлопьями снежинками, Чонин решает все же признаться другу, что его гложет уже не первый месяц. — Знаешь, — приходится прочистить горло после долгого молчания, — мне кажется, я знаю, где находится моя вторая половинка, — Чонин говорит быстро, но чётко, давая понять, что для себя все решил. Чанёль же напрягся, чувствуя, что ему не понравится сказанное. — В последнее время за искусственным сиянием я вижу снежный замок, а за ним настоящее северное сияние. Это знак! Мне нужно идти на север, именно там меня ждёт моя половинка! — Чонин взбудоражен только мыслью, что скоро найдёт свою половинку, и тогда его тоска навсегда исчезнет, а если же не найдёт — быть ему навсегда одиночкой без возможности хоть когда-нибудь принять свою конечную сущность. Ему надоело быть наполовину псом, наполовину волком. Хотелось быть единым.***
В Лапландии, где вечный снег и лед. В замке, где стенами-чертогами были вьюги, окнами и дверями — буйные ветры.* Было на удивление тихо. Даже лютый ветер не решался разойтись во всю мощь, лишь лениво гонял вчерашний снег. В одной из множества спален, под укрытием одеяла, из самого красивого морозного узора, лениво завозились. Последнее время спалось беспокойно. Мысли не желали устаканиваться, появляясь на мгновенье, и тут же, будто испугавшись быть услышанными, пропадали. Оттого и было спокойно в снежном царстве. Однако из-за того, что как раз таки было спокойно, беспокойно было Луханю — снежному королю. Тяжко было в думах. После последнего горького поражения — полный штиль. Очередной вздох раздался из-под одеяла, которое недовольно отбросили за ненадобностью. — Ко мне! Живо! — раздался приказ, который эхом разнесся по всему замку. — Да, Ваше Величество, — перед Ханем возник главный из снеговиков по имени Бекхен, его первый снеговик и верный слуга. Можно было бы сказать — друг, но Лухань далёк от столь тёплых чувств, — так и растаять можно. — Пломбир на завтрак и волшебное окно, — тут же отдаёт приказ. — Сию же минуту, Ваше Величество, — Бекхен почтительно склоняется, прежде чем скрыться за дверьми спальни, почти сразу возвращаясь. За ним катят столик с наивкуснейшим пломбиром и второй с волшебным окном, с помощью которого он наблюдал за миром. Лухан терпеливо ждёт, когда слуги расставят все по местам, в это же время переодеваясь в серебристый костюм и надевая корону на голову. Закончив все приготовления, усаживается в кресло, зачерпывая первую ложку завтрака. — Включайте, — приказывает. На экране множество украшенных разноцветными огнями улиц. Кто-то катается с горки, кто-то на коньках, лепят снеговиков, играют в снежки. Всё куда-то вечно бегущее человечество с радостными и не очень лицами. Люди готовятся к главному празднованию зимы: у кого Рождество, у кого новый год. Но неизменно остаётся одно: все люди так или иначе по-своему ждут завершения очередного тяжёлого года. — Вы только посмотрите, они переживают, что забыли купить горошек на стол больше, чем обо мне! Всего пятьдесят упоминаний моего имени! Так ведь и забудут совсем! — в экран полетел недоеденный пломбир, тот вспыхнул на секунду и тут же погас. — Ваше Величество, не нервничайте, а то поднимется давление, — не смело попытался успокоить его один из слуг. — В какое страшное время я живу, — Лухань резко встаёт с места, поднимая руки над собой. За стенами замка послышался рев, будто тысячи солдат отправляются в бой. Хотя так и было. Присаживается обратно, подпирая щеку рукой: — Переключите, — произносит с ленцой. «Экстренный репортаж: внезапно во всем мире обрушился крупный град и штормовой ветер, службы призывают людей оставаться дома и по возможности укрепить окна. А тем, кому не повезло оказаться на улице — держитесь». — Ну вот, хоть какая-то им встряска, это сейчас им не очень, зато как сплотятся за этот вечер, могут и поблагодарить. — Но ваше Величество, — укоризненно тянет Бекхен, смотря на беспредел, который творится по миру. — Все вон! — Лухань терпеливо встаёт, начиная неосознанно прохаживаться туда-сюда. Как так получилось, что он стал совсем мелочным. Слуги того и глядишь скоро подумают, что с ума сошёл. Срочно требуется встряска. Надо найти себе хобби. «Точно. Решено. Займусь, например, вязанием! Тогда и мысли придут в порядок».***
— Теперь я официально заявляю, что ты сошёл с ума! Всё, это конечная точка. — Не преувеличивай, Чанёль, — в отличие от истеричного тона друга, спокойно парирует Чонин. — Это я-то преувеличиваю? — шокировано восклицает Чанёль. — Он говорит, что я преувеличиваю. Я очень даже преуменьшаю. Подумайте только, — рука невольно хватается за сердце, — он собрался к северному сиянию, к замку, о котором слышал лишь в рассказах. — Чонин, очнись! — в панике Чанёль хватает Чонина за ухо, тянет на себя, чтобы заглянуть в чужие глаза. — Это все лишь вымысел! Сказка для маленьких детей! Ты не можешь так безрассудно броситься на север, полагаясь на свое чутье! Ты только недавно чудом спасся, ну или спасибо твоим волчьим корням, — от воспоминаний кожа покрылась мурашками. — Главное, доставил лекарство вовремя, поэтому и была мотивация выжить. — Вот всегда ты так, думаешь о других в первую очередь, а на мне уже седых перьев не насчитать, все нервы с тобой угробил, — Чонин лишь мягко улыбнулся. Чанёль всегда такой, слишком сильно за него переживает и совсем не думает о себе. Уже какую зиму не улетает на юг, а заботится о нем. Они друг друга стоят. — Чанёль, ты же знаешь, тебе не обязательно идти со мной, можешь остаться и, если я там не найду ничего, то вернусь, а если же найду, то дам тебе знать, — Чонин всматривается в чужие встревоженные глаза и понимает, что Чанёль уже и для себя всё решил. — Ну конечно, если же ты помрёшь, это будет на моей совести. Так что я иду с тобой. Вот так всегда, ты опять вытягиваешь меня в сомнительное путешествие. — Не переживай, нам, как всегда, будет весело, — со смешком произносит Чонин. — В этом уж я не сомневаюсь, — хоть Чанёль и выглядел недовольным и что-то бурчал себе под нос, Чонин лишь с братской любовью продолжал за ним наблюдать. Тем временем на севере, в том самом замке тот, которого многие считают выдумкой, усердно пытался подцепить пряжу крючком для вязания петельку за петелькой, пробуя связать северного оленя. Выходило, конечно, неопрятно, но упорства ему не занимать. Пришлось распустить в очередной раз и начать заново. — Мне кажется, его Величество начинает сходить с ума, — раздался еле различимый шепот. Многочисленные слуги стояли немного поодаль, наблюдая за новым увлечением их короля. — Каждый переживает поражения по своему, — спокойно отвечает Бекхен. Для него совсем не удивительно, что Лухан себя так ведёт. И это ещё самая спокойная версия, вот в более ранние годы страшно и вспомнить, что творил. Лухан же отстранённо продолжал ощущать то непривычное беспокойство, то такую привычную пустоту, которая, словно черная дыра, пожирала все, не оставляя после себя абсолютно ничего. Такое привычное ничего, но тут же опять сменялось тревогой. Что-то точно грядёт… А хорошее или плохое пока неизвестно. Как же Луханю было жаль иногда, что будущее ему неподвластно. — Ты разве не оленя хотел связать? — Бекхен невольно приподнимает одну бровь, глядя на получившееся нечто в руках его Величества. Вздрогнув, Лухан роняет получившуюся игрушку, одна из снежинок тут же её поднимает и протягивает королю. Он внимательно рассматривает игрушку с разных сторон. Вышло что-то между то ли собакой, то ли волком, но никак не олень. — Видимо, вязание совсем не моё. Наверное, надо попробовать рисование, — пряжа тут же испаряется, а перед ним возникает мольберт. — Бекки, а ну встань немного левее и замри, буду рисовать портрет. — Сию секунду, — хоть и закатывая глаза, Бекхен послушно встаёт около окна, делая вид, что увлечённо всматривается в даль. Проходит некоторое время, в комнате слышится только шорох кисти о бумагу, а уставшие слуги разместились кто у стенки, кто на полу, ожидая, когда все закончится. — Ну вот, — Лухан довольно вытирает измазанные руки в краске. Принимается ещё раз осматривать картину, может, где-то ещё стоит подправить. Сердце испуганно замирает, пропуская удар, во рту разом становится сухо, — позади Бекхена расположился свернувшийся волк. Уставившись на Луханя, смотрит своими карими глазами прямо в душу. Всё ещё с опаской продолжая смотреть на картину, сердце начинает в панике трепетать в груди, Лухан почти не замечает, что задержал дыхание. «Вот вам и предчувствие. Нет, ну это не может быть правдой. У него ведь, как всем известно, душа замерзшая, не способная на чувства. Да и причём тут волк? Нет, нет, нет…». Картина мигом превращается в лёд и тут же разбивается на мелкие кусочки. С глаз долой. — Ну и что на этот раз? — прерывает его уставший голос Бекхена, на которого устроенное представление не произвело впечатления, но всё-таки слегка озадачило. — Искусство не моё, завтра переходим на спорт.***
Запланированное путешествие, к большому сожалению, проходило не так радужно, как хотелось. Погода ни на секунду не хотела улучшаться: то всё время шёл обильный снегопад, то ледяной ветер будто отбрасывал на несколько миль назад. Трудно было идти туда, куда не знаешь дороги. Они спрашивали у всех, кто попадался на пути, пытаясь выведать хоть крупицу информации, но никто не мог дать точного ответа. Существует этот замок или нет. Оба чувствовали усталость, но продолжали путь. Было довольно темно, особенно в этой труднопроходимой чаще, куда они забрели. Даже месяц не хотел упрощать задачу. — Чонин, я больше не могу, — Чанёль в очередной раз упал в сугроб, совсем не находя в себе силы вновь подняться. — Ещё немного, я вижу, там, впереди, есть небольшой склон, как раз укроемся от ветра, — Чонин пытается звучать бодро, не позволяя себе усомниться в выбранном пути. Ведь стоит только хоть капли сомнения закрепиться — ты уже поддашься панике и не сможешь трезво оценить ситуацию. Он подхватывает Чанёля, закидывая себе на спину. Сопротивляясь ветру, продолжает движение вперёд. В склоне находится небольшая пещера, чуть скрытая за снегом, что очень кстати для привала. Ветер в неё совсем не задувает, там тепло и есть небольшой настил. Чанёль недовольно кряхтит, когда Чонин его укладывает, а сам идёт к выходу на противоположной стороне и замирает от восторга. Наконец-то. Чутьё не подвело. Там, вдали, виднелось самое настоящее северное сияние. Оно было неописуемо красиво. От восторга даже перехватило дыхание. Чонин почувствовал, как увлажнились глаза. Как бы он не храбрился и не утверждал обратного, где-то глубоко в подсознание все же боялся. От себя-то правду не скроешь. Боялся, что тут они ничего не найдут, и кто знает, сколько ещё пришлось бы обойти северных точек, прежде чем он встретил того, кого ищет. Боялся все-таки остаться один. Это пока Чанёль с ним, но придёт миг, и тот все же улетит на юг. И Чонин не сможет его упрекнуть, тот и так слишком долго присматривает за ним. Но он был прав. Сердце трепыхалось от восторга, все именно так, как виделось. Ещё немного. — Так-так-так, — позади раздался скрипучий смех и рычание, — кто это заглянул к нам на огонёк? — Чонин развернулся, в пещере, помимо них, оказалось ещё три лиса. Чанёль пытался активно вырваться из чужих лап, схвативших его за шею. — Ребята, — спокойно начал Чонин, пытаясь придумать пути отступления, — мы можем разойтись по-мирному, отпустите нас, — на его слова раздался лишь лающий смех, прокатываясь эхом. На потолке пещеры, словно бахрома, зазвенел свисающий замерзший лёд. И страх сразу отступил — у Чонина созрел план: — Это в ваших же интересах, — парировал он ухмыляясь, — этот гусь — шаолиньский монах, и владеет очень опасной техникой, может убить вас одним лишь пером, — три пары глаз уставились на Чанёля с сомнением. Не ожидая такой подставы, Чанёль даже перестал вырываться, раскрыв клюв, в шоке уставившись на Чонина. Наконец-то завладев его вниманием, лапой Чонин показывает наверх. — Ааа, — тянет Чанёль, будто что-то понял, но все-таки решает подыграть. — Да, так и есть, я оттачивал эту технику годами, после неё никто не смог выжить,— он складывает крылья перед собой в молящем жесте, от чего на его шеи резко разжимается с испуга лапа. Почувствовав свободу, Чанёль сразу бросается к Чонину, пролетая сверху, задевая длинные шпили льда, которые с большим грохотом обрушиваются вниз, поднимая столпы снега вверх, отделяя их. — Ну, вот, делов-то, — Чанёль довольно хмыкает, потирая крылья — они уже готовы покинуть побыстрее пещеру, но тут же резко вскрикивает, — Чонин, сзади! Он резко дернулся в сторону, и тень пролетела мимо. Один из лисов успел проскочить следом. Теперь Чонин оказался лицом к лицу со скалящейся зубастой пастью и сам зарычал, выставляя напоказ клыки. — Думали так просто отделаться, — продолжал рычать лис. Они начали описывать круги по пещере, не спуская друг с друга глаз, но пока не решаясь атаковать. Прыжок, и Чонин быстро отклонился в сторону. Опасно. Чонин продолжал твёрдо смотреть в чужие злые глаза, не показывая страха. Резко лис снова кинулся на Чонина, тот попытался увернуться, но заскользил по льду. Лис рывком набросился, опрокидывая, пользуясь преимуществом. Чанёль непроизвольно вскрикнул. Лис потянулся к горлу, к самому уязвимому месту, но Чонин яростно пнул его задними лапами, пытаясь скорее подняться. Но не успел он отскочить, как почувствовал укус на ноге, поэтому громко заскулил от боли. Звук отскочил от стен, разнося эхо, раздался звон, вверху опасно задрожали кристаллы льда. Лис все продолжал вгрызаться в ногу полуволка. Чанёль бросил в того несколько сосулек, попадая по спине, челюсти невольно разжались. Собрав последние силы, Чонин кидается сам в атаку, до последнего не желая этого делать. Он не собирался погибнуть здесь, когда до цели оставались считанные шаги. Ему удаётся ухватить лиса за загривок и откинуть на землю, немного проскользив боком, тот врезается в стену, раздается жалобный звук и тут же утихает. За Чонином тянется след из крови, он едва идёт из-за боли. Чанёль тут же оказывается рядом, помогая другу. — Видишь, — Чонин указывает головой вперёд, снова смотря с улыбкой. Северное сияние вспыхивало и горело, опоясывая снежный замок, будто оберегая его. Замок будто возвышался над всей местностью, но был укрыт от многих глаз. — Вау, — Чанёль разинул клюв от красоты, — друг, ты, главное, держись, нам нужно дойти, а там обязательно помогут.***
Лухан почти не сомкнул глаз за ночь, отчего-то на сердце было тяжело. Он метался по кровати, в голове опять рой мыслей, но ни одна не могла подсказать, почему так неспокойно на душе. Ему казалось, что нужно спешить. Если бы только знать куда. К рассвету волнение все усиливалось, но удалось ненадолго уснуть. Во сне он провалился в сплошную темноту, где ощущал насыщенный запах железа. В абсолютной тишине мерещился зов. И он пошёл на него, впереди под лунным светом кто-то лежал, Хань хотел было уже подойти ближе, но его остановил усилившийся запах. И лишь присмотревшись, заметил, что снег под телом совсем не белый. Перед глазами все потемнело, и тело сковал ужас. В испуге он прижал ладонь ко рту. Однако страх был совсем не за себя. Его звали, ждали, а он не успел. Ужас охватил всё тело не давая сдвинуться с места. Лухан подорвался на кровати. Пытаясь отдышаться, всё ещё чувствуя, как тело сковано страхом. За окном уже показались первые лучи солнца. «Так, надо проветриться». Он сбрасывает с себя одеяло и, даже не сменив пижамы, спешит на улицу. — Что случилось? — за ним, зевая, бежит Бекхён. — Захотелось подышать, — бурчит Хань, закрепляя крепления на ногах. — На лыжах? — с сомнением восклицает снеговик, но его вопрос остаётся без ответа, и, проклиная всё на свете, бросается догонять Ханя. Буйные ветра расступаются перед Луханем и немного придают ускорения. Он скользит, почти не замечая дороги, и, спустя несколько миль, за небольшим поворотом, замирает. Вдали на снегу лежат два тела, снег за ночь успел их слегка замести, ещё немного и не отличить от сугроба. Сердце ускоренно забилось, разгоняя холодную кровь по венам, образуя шум в ушах. Он несмело подходит ближе, стряхивает снег, в груди болезненно сжимается при виде красного снега. Хань несмело ведёт по макушке, пропуская сквозь пальцы немного жестковатый мех. Это его волк, и он спешил к нему, тогда как Хань всячески от него отмахивался. И вот к чему это все привело. От прикосновений чужие ресницы затрепетали, глаза слегка приоткрылись. Нос втянул чужой запах, запоминая, и уже через секунду на Луханя уставились карие глаза, внимательно осматривая, начиная радостно блестеть, но почти сразу же закрываясь. В панике Хань принимается тормошить и звать своего волка. Но только попытки оставались безуспешными. Внезапная вспышка на секунду ослепила Луханя и вот, уже на снегу лежит, вместо волка, смуглый парень без одежды. И, кажется, совсем не дышит. На коленях Хань подползает к нему ближе, кладя руку на чужую грудь. И ничего не чувствует. В панике принимается по ней колотить, затем вдыхать такой желанный воздух в чужие лёгкие. Потребовалось некоторое время прежде, чем под ладонью стали ощущаться удары. Он прижимается к чужому лбу, очерчивает пальцами упрямый подбородок, по упругим губам, ощущая облегчение. — Во дворец, живо! — получается отдать приказ дрожащим голосом. Слуги тут же подбежали ближе, помогая уложить находку в образовавшиеся сани. — А этого? — Бекхен слегка подталкивает гуся, который почему-то лежал рядом с волком. — И этого, на месте разберёмся. Чонин проснулся из-за луча солнца, который упорно слепил один глаз. Стоило открыть глаза, как почудилось неладное. Мир заиграл более яркими красками. Захотелось встать, но и тут ожидал подвох, вместо привычных лап оказались человеческие ноги. Вот вам и определился с сущностью. — Кхм-кхм, — раздалось у входа. На него смотрел высокий симпатичный парень, волосы которого были белыми, точно снег, и уши слегка торчали. Чонину казался он смутно знакомым, но явно это не его половинка. Видя его озадаченный взгляд, незнакомый-знакомец довольно улыбнулся, отображая ямочку на щеке. — Что, не признаешь дядю Чанёля? — от удивления Чонин застывает, но тут же бросается обниматься. Теперь понятно, почему тот не спешил на юг. Хитрец. — Поздравляю, — шепчет на ухо, широко улыбаясь. Чанёль согласно угукает, но тут же разжимает объятия. Не в его это стиле проявлять столько чувств разом. — Ты его ещё не знаешь, тут на самом деле нужно сочувствовать. Ну, пошли, — он вытаскивает Чонина из комнаты и ведёт по многочисленным залам. Внутри все сковало от предвкушения, от чего с трудом удерживал себя, чтобы не сорваться на бег. Он так явно ощущал его запах, что в сопровождении не нуждался, поэтому не удержался. Окрыленный, он ворвался в одну из самых больших зал, сразу встречаясь с ним глазами. Парень напротив был очень красив и мил, а в волосах, будто запутались снежинки. Словно ангел, во всем белоснежном. Их взгляд ни на секунду не прерывался. — Чонин, — представился он, подходя вплотную, немного наклоняя голову вниз. — Лухан, — между их губами оставались сущие миллиметры. Первый поцелуй был холоднее льда, он пронзал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным, потому что принадлежало всегда Ханю. Второй же казался жарче самого огня, разжигая кровь, ускоряя полыхающие сердце, и лишь третий принес покой, соединяя их в одно целое, раз и навсегда.