В том и мудрость – любить и жить,
Брать, что судьба решит подарить,
Не молиться, вопросов не задавать,
Гладить кудри, уста целовать,
Плыть, куда страсти несет поток,
Обладать – и проститься, чуть минет срок.
Глава 1. Орион
Арктурус привез меня на вокзал Кингс-Кросс слишком рано, но Хогвартс-Экспресс уже пыхтел у абсолютно пустой платформы 9 ¾. В первый день моей школьной жизни у отца было слишком много дел для пространных напутствий. Он лишь в спешке позаботился о загрузке моего багажа, хлопнул меня по плечу, посоветовал скорее найти попутчиков и не садиться в пустое купе, упустив из виду мою дерзкую усмешку (да, да, конечно, вагоны просто ломятся от попутчиков!), развернулся на каблуках и, не оглядываясь, ушел, оставив меня в одиночестве. Мама, конечно, собиралась проводить меня в школу, но из-за жесточайшего приступа мигрени несколько раз за утро успела поменять решение и в итоге осталась дома. Сырой и холодный ветер довольно скоро загнал меня в вагон, где, к своему удивлению, я обнаружил, что был отнюдь не единственным пассажиром. В первом же купе, дверь которого я распахнул, мне встретились двое: статная дама, очень красивая и совсем еще не старая, хоть и с заметной сединой в темных волосах и черноволосый мальчишка примерно моих лет, угрюмый или просто чем-то сильно раздосадованный. - Ма, ну хватит, - недовольно проговорил он, уклоняясь от тянувшейся к его голове материнской ладони. – Тебе пора. Ну правда. Иди, пожалуйста. Что со мной случится? Они заметили меня, обернулись в мою сторону, и я, извинился, было, собираясь перебраться в другое купе, но дама возразила, что это ей нужно уходить и попросила меня остаться. - Теперь мне не нужно беспокоиться, что оставляю тебя одного, сынок, - сказала она, со страданием и лаской глядя на мальчишку и силясь улыбнуться. – Обещай, что будешь писать мне, Поллукс, что будешь прилично себя вести и хотя бы иногда заглядывать в учебники? - Обещаю, ма, - ответил тот со вздохом и покосился в мою сторону. Мне было ужасно неловко, и я старался вести себя как можно более отстраненно и не мешать их прощанию, воображая, что пережил бы сам, если б довелось публично снести подобный позор, и втайне радуясь, маминой мигрени и отцовской занятости. Дама ушла. Я пересел ближе к окну, украдкой разглядывая мальчика, который принялся подкармливать большую полярную сову - красавицу с черно-белым оперением, просовывая какое-то сухое птичье лакомство между прутьями клетки. - Поллукс Вэнс, - заговорил он вдруг. - Что, прости? – переспросил я. - Я – Поллукс Вэнс, - он совсем по-взрослому протянул мне руку. - Орион Блэк, - представился я, отвечая на рукопожатие. Так я познакомился со своим будущим лучшим другом. Сейчас трудно поверить, что в те первые школьные дни Поллукс Вэнс был довольно замкнутым мальчиком, неразговорчивым, склонным к созерцательности. Со временем это сошло на нет, а о причинах я никогда его не расспрашивал. Сам он упомянул о них вскользь годы спустя, и с таким видом, будто это вовсе никак не сказалось на нем (Пол вообще не любил жаловаться, предпочитая оставлять о себе впечатление легкости и беспроблемности). Тогда же, в сентябре сорокового года, тайну раскрыла мне мама в одном из своих первых писем, в ответ на мое, рассказывавшее о новом знакомом. Оказалось, что Пол должен был пойти в школу еще в прошлом году, но родители решили повременить с этим, чтобы позволить сыну оправиться потрясения. У Пола был брат-близнец по имени Кастор (как нетрудно догадаться), который погиб, вроде бы, как раз накануне отъезда на Кингс-Кросс, какой-то кошмарной и глупой смертью, из тех, что часто случаются с резвыми, бесшабашно храбрыми мальчишками. Была там какая-то история с прыжком в бассейн – искусную имитацию горного озера с водопадиком, который успели осушить, ввиду отъезда из дома детей, но о чем Кастора, видимо, забыли предупредить. Брат Пола, уже одетый в дорогу, выйдя на улицу, вдруг ринулся в сторону, обогнул угол дома и помчался прощаться с любимым летним местом купания. С разбегу, он ринулся вниз, спрыгнул в сухую каменную чашу бассейна и разбился насмерть, практически на глазах у Поллукса. Мы оба попали на Слизерин и очень скоро сделались неразлучны. Поначалу я опекал Вэнса, храня в тайне знание о его беде и стараясь поэтому проявлять сострадание ненавязчиво и незаметно. Позже уже Пол сделался моим школьным ангелом-хранителем, не дававшим зацикливаться на учебе, норовящим втянуть в какую-нибудь авантюру, затащить в какой-нибудь ученический клуб и долго и упорно пытавшимся увлечь меня квиддичем. Сам он оказался страстным игроком, с первого курса добивался места в факультетской команде, разумеется, попал в нее, а впоследствии даже сделался капитаном. Учеба давалась ему легко, почти играючи. Я, например, никогда не видел его сидящим над учебниками дольше пятнадцати минут, при этом его ответы на уроках всегда были четкими, вразумительными и полными, а за эссе он получал почти одни только высшие баллы, не говоря уж о практических занятиях. Часто, зазывая меня на прогулку, он предлагал помочь с домашним заданием, над которым я корпел уже не первый час. Я всегда отказывался, полагая, что сам должен добиться результата. Пол досадовал, нарезал вокруг меня круги, мешал разговорами, и иногда добивался-таки своего. Я испытывал сложную смесь благодарности, зависти и чувства собственной второсортности при виде того, с какой легкостью он в пять минут расправляется с заданием, заставлявшим меня ломать голову. Он очень много и увлеченно читал. На его прикроватном столике всегда лежала какая-нибудь книжка. Сперва это были приключенческие романы, потом что-то более серьезное, но тоже художественное. На старших курсах он заинтересовался легилименцией и окклюменцией и перечитал, кажется, все книги, имевшиеся в школьной библиотеке, касающиеся этой темы. Уступив его уговорам, я вместе с ним записался в полулегальный Клуб Легилиментов. Насколько я знаю, этот интерес остался у Пола на всю жизнь, и он нашел нечто подобное тому школьному клубу, конечно, усложненного уровня, и покинув Хогвартс. То общество было уже по-настоящему тайным и по-настоящему запрещенным, но Пол никогда особо не старался угодить требованиям законности и благопристойности. Я не имею в виду, что у него были преступные наклонности. Он, скорее, всю жизнь балансировал на грани допустимого, и именно от этого получал в жизни наибольшее удовольствие. Собственно, только так жить и умел. Он раньше других на нашем потоке стал познавать прелести любовных свиданий. И, как я очень скоро узнал, не только с девочками. Мне было пятнадцать, ему, соответственно, шестнадцать, когда он впервые намекнул, что не прочь испытать это со мной. К тому моменту у него уже явно имелся какой-то опыт по этой части, иначе он не выглядел бы таким уверенным. Я, по возможности мягко, дал понять, что я не из этого лагеря, но мягкие намеки Поллуксу были нипочем. Он действовал не силой, а убеждением, напирая на то, что я не могу быть уверен, пока не попробую. Пробовать мне не хотелось. Ни с ним, ни с кем-то еще. Но его внимание, теперь я могу в этом признаться, все-таки льстило. Хотя тогда, в пятнадцать, я напоказ досадовал и, без экивоков, советовал отвалить. Поллукс не отлипал от меня со своими предложениями до седьмого курса. Изменялась только интенсивность его, с позволения сказать, ухаживаний. Он то увивался за мной с видом завзятого соблазнителя, то изображал безнадежно влюбленного, страдающего от смертельных ран Амура, то просто усаживался на край моей кровати и цинично сулил немыслимые наслаждения, на пониженных тонах, чтобы не слышали наши одноклассники, перечисляя плотские радости, которым мог бы меня научить. В конце концов, я стал относиться к этому как к игре, и порою даже подыгрывал ему, в разумных пределах. Собственно, думаю, он никогда и не был серьезен в этом. Во всяком случае, со мной. Я знал, что его личная жизнь и без меня была достаточно бурной и разнообразной, а я попал в поле зрения только потому, что кровати наши стояли рядом, целыми днями мы были вместе на уроках, и Полу не давали покоя взбесившиеся гормоны.Глава 2. Поллукс
Забавно, но именно Орион Блэк стал моей первой настоящей и безответной любовью. Я осознал это чувство лет, кажется, в пятнадцать, и долго не мог исцелиться. Не то чтобы я решил похоронить себя заживо, или что-то в этом роде, просто многие годы после этого почти все мои любовники обоих полов, так или иначе, походили на него. Порой я сознательно искал его черты в других, но чаще неосознанно покупался на них, и влипал, как пчела в патоку. На самом деле, все началось еще не вокзале Кингс-Кросс во время нашей первой поездки в Хогвартс, когда Орион буквально спас меня от маминой опеки, целый год после Кастора просто удушавшей меня своим избытком. Потом спасением пришла его дружба, его, всегда уместное молчание и всегда подходящие к случаю слова, его отстраненная доброта и порядочность. Да, да, он уже в одиннадцать выглядел достаточно взросло для этого слова и для этого качества. Орион не лез в душу, не навязывался, он просто был рядом, готовый помочь и поддержать, и постепенно я настолько привык к его присутствию, что скоро уже не мог без него обходиться. К первому хогвартскому году я все еще не расстался с привычкой разговаривать с Кастором. Конечно, не вслух. Но мне всегда казалось, что погибший брат стоит за моим плечом, незримо, неотступно. Я смог заставить себя распрощаться с его призраком, лишь переключившись на Ориона. Но по ночам мне еще долгие годы являлась эта улучшенная копия меня, мой двойник, на которого я привык равняться, которого с самых ранних сознательных лет привык брать за ориентир. И мне снилась холодная бездна ночного неба, в которое он нырял, уплывая от меня туда, где горели его звезды, и мои тоже, туда, куда мы оба обречены были отправиться, но он, почему-то, настолько раньше, чем я. Влюбленность в Ориона не явилась озарением. Она подступала долго, присматривалась ко мне, подыскивая слабые места. Не стану врать, осознав ее в себе, я был сбит с толку, может быть, даже слегка напуган. Наверное, эта склонность к собственному полу была у меня с рождения. Кое-какие ее признаки то и дело, так или иначе, давали о себе знать, но никогда раньше лучи их не сходились в одной точке с такой беспощадной определенностью, никогда раньше не воплощались в конкретном человеке. И то, что этим человеком стал мой лучший друг, казалось мне настоящей карой. Я старался вести себя, как обычно, ни словом, ни жестом не выдавая своей тяги к нему, но понимал, что долго так не протяну. Я убеждал себя, что могу ошибаться, что это просто такой период, и мы проводим слишком много времени вместе. Короче, я решил испытать себя с кем-то, не имевшим для меня такого большого значения, и потом уж, если порок, в котором я себя подозревал, окажется не мифическим, честно признаться во всем Ориону. Я выбрал для этой цели пятикурсника-рейвенкловца по имени Дин, про которого все точно знали, что «у него это было». Дин, собственно, всем своим видом давал понять, к какой породе принадлежит безраздельно – манерность его жестов и излишняя легкость походки говорили сами за себя. К озвученному мной предложению он отнесся со спокойной иронией. Оглядел меня с ног до головы и кивнул, как будто говорил: «А ты ничего, сойдешь». Увы, худшие мои подозрения подтвердились. Для того, чтобы постаивать на себе клеймо «голубой», мне хватило пятнадцати минут в пустующем темном кабинете арифмантики. Признание мое, помнится, прозвучало после позднего урока астрономии. Орион чистил зубы перед сном, и я нарочно замешкался в ванной, дожидаясь, чтобы остальные отправились по постелям. - Знаешь… Знаешь, Блэк… - начал я, неловко перетаптываясь поблизости от него, наблюдая за тем, как методично он орудует зубной щеткой у себя во рту, понимая, что момент для такого разговора не бог весть как удачен, но что другой раз может представиться нескоро. – Мне кажется… По-моему, я в тебя влюбился. Сердце мое стучало так гулко, что я боялся не услышать его ответа, и мне казалось, он мог не услышать моих слов за этими ударами. Но то, что он замер и покосился на меня, видно, прикидывая вероятность и степень розыгрыша в поданной реплике, говорило в пользу того, что все-таки слышал. Он в нерешительности вынул щетку изо рта, ополоснул ее, сплюнул вспененную зубную пасту в раковину, набрал в рот воды, тщательно прополоскал его и только после этого ответил, посмотрев на меня без тени улыбки, или какой-либо другой эмоции: - Нет, спасибо. Это не ко мне. Я стоял и смотрел, как он вытирает лицо и руки полотенцем, как вешает его обратно на крючок и собирается уйти. Как ни в чем не бывало. Я удержал его за руку, и тихо, но твердо уточнил: - Я серьезно, Орион. - Я тоже, - ответил он, совершенно в тон мне и спокойно пошел спать. Я должен был как-то подать свой выпад. Было предельно ясно: несмотря на показное спокойствие Ориона, иначе мне бы это не сошло с рук. И я облек его в форму игры. Против игры Орион не возражал. Его жизнь была до краев наполнена серьезностью. Даже он понимал, что ее следует чем-то разбавить. И принял мои правила. Четко обозначив границы допустимого. Например, можно было быть патетичным, но не сентиментальным, можно было виться вокруг, но не касаться, можно было похабничать, но не говорить о чувствах, во всяком случае, не всерьез. Страдал ли я? О да! Со всей силой, присущей неразделенной шестнадцатилетней страсти, когда объект обожания так близок и так недоступен. ** Четвертый, пятый и шестой курс протянулись в бесконечной борьбе с собой, в попытках угомониться, переключиться на кого-то другого. Не скрою, я перебрал за это время несколько вариантов и набрался кое-каких навыков, но Орион все равно оставался издевательски притягателен, в своей близости и недоступности. Изнывая от буйства гормонов, я часами изводил его перед сном, когда все остальные уже не могли слышать, шепча со своей кровати в темноту непристойности или комплименты различным частям его анатомии, не давая ему заснуть, вертясь и извиваясь под собственным пологом, как змей на сковороде, поджариваемый невыносимым желанием. Орион огрызался, посмеивался или просто игнорировал меня, в зависимости от настроения. Кажется, главным для него было только одно условие – чтобы никто об этом не узнал. На шестом курсе я вышел в капитаны факультетской сборной, и это многое изменило в моей судьбе. Не то чтобы я раньше страдал от недостатка популярности, но капитанский статус неожиданным образом свел меня с человеком, подкатывать к которому и в голову бы не пришло. Начнем с того, что на первый, второй и третий взгляд он казался непришибаемо гетеросексуальным. Далее, он был семикурсником, а в школе это автоматически создает существенную дистанцию, хотя из-за годовалого запоздания с зачислением, на шестом курсе мне и самому было семнадцать. В последних и в главных, он был капитаном Львов. Дальше объяснять, кажется, не нужно. Звали его Седрик Селвин, он был сложен, как греческий бог, а жестковатость черт его лица сногсшибательным образом контрастировала с нежной голубизной ангельски больших глаз и трогательностью девичьи длинных ресниц. Невзирая на хамоватую нахрапистость, напускаемую им на себя, еще до рождественских каникул мне представилась возможность убедиться, что нежная голубизна была характерна не только для взгляда Седрика. Это открытие настолько поразило меня, что до конца шестого курса я сделался совершенно моногамен. Началось все с его наездов и наскоков при каждой встрече, с неизменных оскорблений или насмешек, которыми мы щедро обменивались всякий раз, выходя из раздевалок, сталкиваясь на поле между тренировками команд, случайно сводимые потоками учеников, плывущими по школьным коридорам во время переменок. Собственно, на одной из переменок все и произошло. Меня занесло в безлюдный отсек на третьем этаже. Я вовсе не ожидал встретить там кого-то. Мне казалось, о существовании этого обходного пути, ведущего прямиком в слизеринские подземелья не знает вообще никто во всей школе, кроме меня и Ориона, которого я же в тайну и посвятил. Я бежал по коридору, чтобы захватить учебник по Рунам, который забыл в комнате с утра, и на повороте буквально налетел на Селвина, какого-то дьявола торчавшего там, привалившись к стене (как выяснилось позже, отнюдь не случайно). - Смотри, куда прешь, Вэнс! – мгновенно ощетинился он, и грубо пихнул меня в грудь, так, что на пару мгновений сделалось трудно дышать. - А ты не стой там, где не просят, Селвин! – в тон ему рыкнул я, делая шаг вперед. – Это слизеринская территория, ясно?! - Ха! Это с каких пор, и кто ее пометил?! – скривился Седрик. - С тех пор, как я так считаю, - отозвался я. Мы перебрасывались такими репликами в течение нескольких минут, сходясь все ближе, кружа на месте и взвинчивая себя все сильней. Уверенный, что все это неминуемым образом ведет нас к драке, я был совсем не прочь схлестнуться с ним один на один, вот так вот, когда он не окружен своей вечной плечистой свитой. Я уже прикидывал, понадобятся ли для этого кулаки или волшебная палочка, когда Седрик неожиданным движением вперед вдруг припер меня к стене и замер так на пару мгновений, тяжело дыша у самого моего лица, яростно глядя глаза в глаза. А потом все эти мысли о драке и волшебных палочках вылетели у меня из головы, осыпались к ногам, как разбитое стекло, потому что Седрик, стиснув меня так, что не оставалось ни малейшей возможности пошевелиться, крепко и настойчиво поцеловал меня в губы. Я опешил, замер, медля, сперва в растерянности, потом в нерешительности, пока у меня еще хватало мозгов прикидывать, что все это может значить, не розыгрыш ли это или какая-то хитро закрученная подстава. Медля, пока мог. Медля, пока от его натиска по телу не стал разливаться знакомый огонь. И тогда я ответил на его вызов. На те Руны я так и не явился. Я поимел Седрика прямо там, в том безлюдном коридоре, развернув его лицом к стене и заставив нагнуться, довольно непристойно отклячив зад (впрочем, это уже – по его инициативе). Победа в межфакультетской борьбе еще никогда не была настолько безоговорочно за Слизерином. Сломавшись, Седрик сделался настоящим щеночком. Он все лепетал, как ему со мной хорошо, и как он этого долго ждал, как извелся в надежде, что я сам догадаюсь о природе его желаний, поскуливал и вскрикивал, и тут же сам зажимал себе рот ладонью, а потом обильно обкончал каменные плиты пола. До конца года продолжались эти торопливые перепихи тайком в темных углах замка, в аудиториях, оставленных незапертыми, на бешеном ветру в астрономической башне, в квиддичных раздевалках и душевых, в густых зарослях запретного леса и под прикрытием теплиц. Это были чуть ли не самые длительные и самые сексуально одержимые отношения в моей жизни. Но для Седрика тот год был последним школьным годом. Он почти сразу попал в Осмингтонские Осы и его спортивная карьера стремительно взлетела вверх. Распрощавшись на платформе у Хогвартс-Экспресса, мы больше никогда в жизни не встречались и не написали друг другу ни одного письма. ** На шестом курсе Орион, по непонятной мне причуде, выбрал для изучения нудный, заковыристый и никому не нужный курс Теории ядов. Он записался на него один (!) из всего потока и добросовестно губил пятничные вечера в компании безжизненного и апатичного препа, ни фамилии, ни имени которого мне теперь ни за что не вспомнить, настолько он был сер. К тому же, беднягу Блэка заваливали таким ворохом домашних заданий, что почти каждую субботу он просиживал, забаррикадировавшись от всего живого книгами и свитками. Но главный сюрприз назрел к концу года, когда треклятый Орионов мучитель слинял на заслуженный отдых раньше времени, не приняв у Блэка экзаменов. В итоге, мой дружище был вынужден застрять в Хогвартсе после отбытия всех шестикурсников, чтобы выдержать допрос какого-то спеца по ядам, входившего в состав ТРИТОНской экзаменационной комиссии. Я в жизни не видел, чтобы Орион так длинно и складно сквернословил, как в тот день, когда ему об этом объявили. Внимательно его выслушав, я предложил составить ему компанию в этом одиноком затворничестве и тоже остаться в школе до окончания его мучений. По какой-то причине, он моему предложению обрадовался, хотя в дни подготовки ходил мрачнее тучи и огрызался на каждую мою попытку отвлечь его разговором, прогулкой, игрой в шахматы… Не то чтобы я любил шахматы, но от них Орион до сих пор не отказывался никогда. Короче, я пережил неделю ужаса и смертной тоски, истеричных заверений в том, что он ни за что не сдаст, и зверских взглядов в мою сторону в ответ на любую попытку разубедить в этом. И когда эта неделя истекла (разумеется, увенчавшись сдачей на отлично) я, как сторона, пострадавшая, чувствовал себя в полном праве отметить знаменательное событие. У меня еще с пасхальных каникул была припасена бутылка старого огденского, которую я дерзко умыкнул из отцовской винной сокровищницы, и которая каким-то чудом так и осталась неоткупоренной. Лицо моего друга просияло благодарностью, когда я извлек этот сюрприз из недр своего сундука. Мы совершили небольшую вылазку на кухню и слегка потретировали домовиков, истребовав себе какую ни на есть закуску, после чего с комфортом расположились прямо на моей кровати, в окружении еды и выпивки…. Вернее, окружив еду и выпивку, с намерением не выпускать из окружения ни куска и ни глотка, вплоть до полного и окончательного уничтожения. И мы свое намерение исполнили. Во всяком случае, по части выпивки. Взгляд Ориона давно поплыл, и я исподтишка любовался расслабленностью его позы и той особой открытостью, которая проступает на лице между трезвостью и моментом, когда человека начинает сносить в сторону пьяной невменяемости. Разговор шел, конечно, об экзаменах. Теперь они уже не могли испортить настроения, и вышли из разряда запретных тем. Мы перебрали Трансфигурацию и то, как Блэк превратил собственный нос в бобовый стручок, мою борьбу за существование в схватке с плотоядной лианой на Гербологии, то, как Орион умудрился перепутать хронологический порядок буквально всех гоблинских восстаний, разместив их в произвольном порядке, что было замечено всеми студентами, но не экзаменатором, и наконец, добрались до Прорицаний. - Отключите свой разум, - вещал Орион загробным голосом, жутковато вращая глазами. – Погрузитесь в пучину неизведанного, загляните в туманные глубины хрустального шара и назовите мне имя лучшего студента в классе! Поллукс Вэнс! Да, да! Его результаты в этом году превзойдут все ожидания, а на летних каникулах он, наконец, утолит свои кобелиные аппетиты и найдет успокоение с милой скромной девушкой… или юношей, не милым и нескромным. Что, по большому счету, не так уж важно. - Ты правда так считаешь? – уцепился за фразу я. - Не я считаю, Полулкс Вэнс, - возразил Блэк все тем же голосом призрака-любителя. - Так говорит магический хрустальный шар, и если вы этого не видите, то вы просто болван и бездарность в этой самой удивительной и непредсказуемой из дисциплин. - Отлично, - согласился я. – А в этом твоем хрустальном шаре есть что-нибудь про то, что ждет сегодня вечером тебя самого, или, во всяком случае, про то, что настоятельно рекомендуют тебе звезды? - Если ты видишь звезды в моем шаре, Вэнс, то тебе больше не стоит пить сегодня, вот, что говорит мой стеклянный шар, - нравоучительно изрек Блэк и довольно глупо рассмеялся. - Если твой хрусталь превратился в стекло, то ты либо шарлатан, Блэк, либо упился в стельку, - не дал себя в обиду я. - Ладно, прорицатель великий, давай, напророчь мне, что случится… Через пять минут, - потребовал Орион и, не размениваясь на рюмки, сделал изрядный глоток огневиски прямо из бутылки, тут же передав ее мне по-рыцарски позволяя допить остатки. Я опустошил емкость и, несколько растеряв четкость артикуляции, проговорил: - Ну, твой хрустальный шар сделался стеклянным, а нас тут нет ни чая, ни кофе, чтобы прибегнуть к гаданию на гуще. Придется снова пробираться на кухонные галеры. Пощади домовиков Блэк. Умерь свое гребаное любопытство. - Пфф! – выразил пренебрежение мой друг. – Зато под рукой всегда есть рука. На, держи! И имей в виду, плохих прогнозов я не потерплю, - с этими словами он выбросил вперед руку, едва не шибанув меня по носу. Я ухватил его за запястье и стал внимательно изучать линии на его ладони, водя по ним пальцем и то и дело изрекая лабуду вроде «линия ума очень длинная и пересекается с линией сердца». - Ну и что это значит? – перебил меня нетерпеливый Орион. - Это значит, - я поднял на него туманный взгляд и чуть не захлебнулся восторгом, до того красивым он показался мне в этот момент. – Это значит, что сегодня тебе предстоит отринуть рассудительность и совершить ряд необдуманных, взбалмошных поступков, которые приведут тебя в объятья интересного брюнета, влюбленного в тебя по уши. - Хмм… Но в этой комнате только один интересный брюнет, и его зовут Орион Блэк, - в приступе задумчивого тщеславия изрек мой друг. – Значит ли это, что мне предстоит сеанс мучительного онанизма? Или мы ждем кого-то в гости? Или это будет нежданный, незваный… - Невероятный, сногсшибательный, незабываемый секс, - пообещал я, неотрывно глядя ему в глаза и постепенно придвигаясь ближе. Я чувствовал, что меня несет, опасно заносит и что остановиться будет трудно, если не невозможно. Желание, подпитываемое алкоголем и Орионовой не возражающей, пока что, близостью, все крепло и набиралось наглости. Во мне, по всем признакам, поднималась буря, которую я сдерживал уже из последних сил. Орион, кажется, все еще не верил, что я это всерьез. Во всяком случае, только так я мог объяснить, почему он до сих пор не засветил мне в физиономию или не прошелся по поводу грязных наклонностей тех, чью чистоту крови еще следовало бы проверить. Вместо этого он поглядывал на меня с несколько самодовольной и совершенно нетрезвой улыбкой, и будто ждал продолжения спектакля. Что ж, это можно было устроить. Раз без спектакля никак. Медленно, очень медленно я поднес его руку к губам и осторожно коснулся поцелуем прохладной кожи. - Вэнс, ты что ли спятил? – весело предположил Орион, но в голосе его прозвучала настороженность. - Давно уже. Давно, а ты все время об этом забываешь, - прошептал я. – Хотя, между прочим, был официально поставлен в известность. Я смотрел на него с робкой надеждой, взглядом испрашивая разрешения продолжить. Блэк нервно облизал губы, глаза его заметались по узорам покрывала, а потом он, словно бы внезапно решившись, тихо, но с нарочитой самоуверенностью проговорил: - Напомни-ка мне. Что-то я в самом деле запамятовал. Не веря своим ушам, я замер на какое-то время, ошарашенный этой неожиданной лицензией на ласку. Ведь это, в самом деле, было так? Ведь мне не казалось? Я протянул руку к нему, отмечая, как зорко он отслеживает ее перемещение и попробовал коснуться его скулы. Блэк осторожно отстранился, но не оттолкнул меня, и я решительней погладил его по щеке, внутренне возликовав при виде того, как дрогнули и опустились его темные ресницы, услышав его прерывистый глубокий вздох. - Знаешь, обычно я такие напоминания раздаю лежа, - заметил я. – Ну просто, так удобней. Ты не мог бы?.. – я осторожно надавил ему на грудь, и он, почти без колебаний, подчинился, опустившись на кровать спиной. Его дыхание пахло огневиски, и поначалу он был безответно вял и пьяно безволен, но мало-помалу, неловко и грубовато принялся зеркально копировать мои действия. Прошло совсем немного времени, и мы уже, оба абсолютно голые, отчаянно притирались и присасывались друг к другу. Да-да, Орион целовал меня. Сперва он только позволял это мне, а потом, будто с цепи сорвался. Конечно, причиной был алкоголь, но мне тогда приятней было думать иначе, списывая его рвение на счет внезапно пробудившейся страсти ко мне. И, по причине ли опьянения, или от переизбытка восторга, мне казалось, что он в моих руках, будто ртуть. Я все силился ухватить его прочней, удержать надежней, но он ускользал, не давался, оставаясь рядом, вплотную ко мне, вжимаясь, втираясь, с жадностью исследователя-захватчика облапливая меня, и доводя тем самым до исступления, будто бы расточая немыслимо изысканные ласки. Мои губы уже распухли, а дыхание сделалось хриплым и скачкообразным, когда я решился опустить руку вниз и обхватить его ствол. Орион замер было, напрягся всем телом, беспомощно застонал, с силой зажмурившись, а потом очень медленно потянулся рукой к моему члену. Хватило нас ненадолго. Он кончил первым, и с чисто блэчьим упорством, уже совершенно обессилевший все же довел меня до точки, до бешеной дрожи и жалких вскриков, до выступивших на глаза слез, до неотступного желания сжаться в маленький комочек, стиснуть этот момент абсолютного удовольствия, удержать его подольше. Блэк, впрочем, выполнив свое обязательство, тут же отвалился от меня и почти сразу крепко заснул. Пробудившись утром, я не застал его рядом. Он отыскался в гостиной с чашкой кофе, бледный, со всеми признаками мучительного похмелья и явным намерением никогда не обсуждать события этой ночи. Что ж, иного и ожидать было нельзя. Во второй половине дня за ним явился отец, а я отправился домой через камин в «Трех метлах», любезно предоставленный мне в личное пользование по просьбе директора. Летом меня отправили в итальянскую ссылку проведать стремительно дряхлеющую бабушку, которой целители порекомендовали климат Ривьера-ди-Понете как особо благоприятный для хрупкого старческого здоровья. Я, поначалу, был возмущен и пытался бунтовать, но мама всегда знала, как убедить меня делать то, что ей нужно, не доводя дело до войны. И потом, выяснилось, что вокруг бабули сплотилась тесная колония разномастной родни и полу-родни, моих четвероюродных тетушек и дядьев с целой сворой кузенов и кузин, и в итоге вся эта юная поросль, вся эта седьмая вода на киселе обеспечила мне довольно бурное и разгульное лето. Вернувшись в сентябре в Хогвартс, я, к собственному удивлению, осознал, что ухитрился почти полностью забыть так взбудораживший меня поначалу эпизод с Орионом. Я исцелился. Отныне у меня с легкостью получалось смотреть на него без досадного подспудного зуда, разговаривать с ним, не стараясь играть словами и не выискивать скрытые смыслы в его поведении и жестах. Блэк вел себя холодновато и настороженно, всем своим видом давая понять, что ни в какие такие переговоры вступать не намерен. Он смог расслабиться и стать прежним, лишь окончательно убедившись, что я и вида подавать не намерен о том, что судьба, перетасовав карты, намекнула на возможность каких-то там перемен между нами.Глава 3. Блэк
Седьмой курс сразу взял быстрый старт и стремительно понесся, как под откос. Школа закончилась как-то внезапно, оставив меня в растерянности и недоумении. Все эти годы я до того старательно готовил себя ко взрослой жизни, что теперь оказался совершенно к ней неприспособленным. Впрочем, отец быстро сориентировал меня, не оставив времени на раздумья относительно того, чем себя занять и к какому делу себя пристроить. Здоровье его последние годы не внушало оптимизма. В семье старались не говорить об этом, но уже через неделю после сдачи хогвартских экзаменов, Арктурус занялся моим новым образованием – подготовкой к вступлению в наследство и вводом в курс семейных дел. Мы часами сидели, запершись в его кабинете и перерывая целые шкафы счетов, накладных, деклараций, свидетельств, верительных грамот, а за окном, между тем, лето постепенно сменила осень, затем повалили пушистые хлопья снега и, наконец, природа снова возродилась, сбрасывая сонное оцепенение пережитых зимних холодов. Весной отец окончательно передал все дела мне, самоустранившись от обрушившихся на меня вместе с ними проблем. Десять лет прошло, как во сне. Если меня с пристрастием допросить о том, чем, собственно, я занимался все эти годы, я не найду, что ответить, даже под угрозой круциатуса. В один из первых июньских дней пятьдесят седьмого года на пороге нашего дома объявился Поллукс Вэнс. Загорелый, бодрый, пышущий жизнью и мальчишеской радостью, он, как всегда, в два счета заставил меня ощутить себя замшелым стариком. За эти годы мы виделись от случая к случаю. Он вообще редко, и всякий раз недолго, бывал в Англии. Его носило по свету, и никогда невозможно было угадать, в какой стране, в каком затерянном уголке планеты или шумном мегаполисе он находится в данный момент. Я всякий раз удивлялся, получая от него письма – удивлялся исходящему адресу на конвертах и странным экзотическим пернатым посланцам, которые эти конверты приносили, и которых даже не всегда с уверенностью можно было назвать птицами. Поллукс беспечно отмахнулся от настоятельного предложения отца вступить в семейный бизнес. Перекати-поле не приживается в оранжереях. Он жил в свое удовольствие, множа впечатления, опыт самого разного толка и романы, углубляясь в неожиданные области знаний, предаваясь разнузданному безделью на балах, коктейлях, приемах, благотворительных вечерах. Завидовал ли я ему? А сами-то вы как думаете? И вот, этот баловень судьбы с видимым наслаждением шлепнулся в кресло в моей гостиной, вытянул свои длинные ноги, обутые в пропыленные ботфорты, и принялся взахлеб рассказывать мне о том, как с какими-то приятелями греками выслеживал на Олимпе стадо пугливых диких пегасов, и как им удалось захомутать несколько штук, двое из которых достались Поллуксу. - Теперь нам с тобой будет, на чем отправиться в Египет, - бодро и весело завершил он свою речь. - Только не говори, что они пасутся на площади перед домом, -насторожился я. - А где ж еще?! Я к тебе прямиком с неба! – Похвастал Поллукс. - Ты спятил?! – воскликнул я. - Чары невидимости, дружище, - невозмутимо пояснил Вэнс. - Ага, и неслышимости. Наверное, они очень тихо цокают там копытами и ржут исключительно шепотом. - Тем больше у тебя должен быть стимул скорей собраться. - С какой стати мне собираться? – нахмурился я. - С такой, что мы еще полгода назад договорились, что ты едешь со мной в июне пугать сфинсков. Ну же, Блэк, не будь ты таким домоседом! - Договорились? Глупости. Если я написал тебе, что подумаю, это еще не значит… - Орион, ты мне обещал. Тебе что, письмо показать? – возмутился Поллукс. – Я вот несусь к тебе через Ла Манш. У тебя вообще совесть есть? Нет уж, делай что хочешь, а на этот раз я тебя выдерну. - Да не могу я с тобой поехать. Тем более, сейчас. - Это еще почему? - Вальбурга, - пояснил я. – Помолвка предполагает, что я должен каждый год проводить с нею хотя бы неделю. И я как раз сегодня собирался уезжать. Она сейчас загородом в родительском поместье. - Брось, Блэк! Всем известно, что ваша младенческая помолвка – просто фикция. Кому нужны эти идиотские приличия? Ты думаешь, ей они нужны? Давай, рванем прямо сегодня, а невеста твоя никуда не денется, раз уж прождала столько лет, пока ты определишься со своим статусом. - Такова традиция, и я должен, - настаивал я. – Тебе этого не понять, для тебя не существует ни авторитетов, ни обычаев. - Ладно, ладно. Я сдаюсь, - развел руками Поллукс. – Так ты говоришь, неделю? Идет. Я еду туда с тобой, и прямо оттуда беру тебя за шкварник и тащу на пирамиды. Как тебе такой расклад? - Пол, ты умрешь там со скуки, - предупредил я, в глубине души безмерно осчастливленный его предложением. Мне вовсе не улыбалось целую неделю терпеть общество Вэл и ее семейки, не имея возможности даже поговорить с нормальным человеком. – Подумай, на что подписываешься, Вэнс. - Я не привык думать. Ты знаешь, - улыбнулся он. – Давай, одна нога здесь, другая в стремени. - Хочешь, чтобы меня разорвало? - Интересная мысль. В поместье Блэков нас приняли, как ни в чем не бывало. Будто это в порядке вещей – являться погостить, прихватив с собою собственного гостя. В первые вечера Поллукс отчаянно потешался над нравами родителей Вэл, их напыщенностью и нарочитой воспитанностью. Но прошла неделя, за нею – другая, а мы все не уезжали. И причина была в Вальбурге. И в Поллуксе. Здесь я должен сделать небольшое отступление и пояснить. Стараясь перещеголять сами себя в чистокровности, мои родители и родители моей кузины Вальбурги, которая была старше меня на четыре года, вскоре после моего рождения заключили договор о помолвке между нами. Помолвка эта ничего особо не значила. Ее считали запасным вариантом, на случай, если все-таки не удастся найти для таких высокородных детей, как мы, более подходящие партии. Время шло, партии не находились, помолвка тянулась и становилась год от года все более двусмысленной. Жениться я не спешил, Вальбургу тоже не выдавали за другого. И вот, при том, что ни я, ни она даже не пытались изображать из себя влюбленных, мы вынуждены были разыгрывать перед обществом этот нелепый фарс. А теперь Вэл и Пол, не связанные никакими реальными обязательствами с кем бы то ни было, у меня на глазах все сильней влюблялись друг в друга. Вернее, влюблялась Вальбурга, это было очевидно – смотрела на него, как голодная до любви кошка, а Поллукс… Я слишком хорошо его знал, чтобы заблуждаться на его счет. Они не таились, а я не пытался препятствовать, несмотря на пресловутое жениховство, дававшее мне определенные права в этом отношении. Правда, мы почти все время были вместе. И, верно, в этом и было все дело, я имею в виду, причину того, что творилось со мною самим. Сейчас, по прошествии стольких лет, я уже нахожу в себе смелость признать, что с самого появления Вэнса на пороге моего дома тем летом, ощутил странное волнение. Сродни тому, что нет-нет, да показывало нос в школе, после того случая на шестом курсе. Я удивился этому волнению, но не придал ему значения. И вот теперь, когда мы проводили вместе дни напролет, предаваясь привычной для него, но незнакомой мне неге, наслаждаясь жаркими солнечными днями, тягучими и сладкими, как густой акациевый мед, я с возмущением и стыдом все отчетливее осознавал, что меня влечет к моему другу, что то самое запретное и темное, что он пробудил во мне школе, по-прежнему живо, несмотря на годы, и это не просто любопытство, как ни крути. Со стороны все это, должно быть, выглядело очень мило. Двое красивых, здоровых и богатых молодых людей, очаровательная девушка, все в легких, предельно открытых, насколько позволяют приличия, светлых одеждах изо дня в день бродят по лугам и холмам, упражняются в верховой езде, катаются на лодке. Ох уж этим мне лодки! Я специально брал с собой книгу на эти прогулки, чтобы было, на что отвлечься и за что зацепить взгляд, когда эти двое принимались миловаться и любезничать прямо у меня на глазах. К примеру, Поллукс учил Вэл грести, или читал ей стихи с таким видом, будто это совершенно в порядке вещей, или шептался с нею о чем-то, то и дело ныряя лицом в облако ее волос, или вытягивался на дне лодки, не боясь испачкать свои белые брюки, и пристраивал голову Вэл на колени а она, жмурясь на солнце и улыбаясь тихой и томной улыбкой, нежно перебирала его темные вьющиеся волосы. О, как я ненавидел ее тогда! Их обоих, но Вальбургу в особенности. Разыгрывая из себя человека широких взглядов, я от всей души желал ей быть поскорее брошенной, испробованной и оставленной без сожалений. Я был уверен или старался уверить себя, что для Поллукса вся эта история – всего лишь эпизод. Один из множества. Такой же незначительный, как то, что было со мной. Но как-то вечером он явился в мою комнату (наши комнаты сообщались через ванную) и завел серьезный разговор с намерением расставить точки над I, убедиться, что я в самом деле жених лишь номинальный, и не буду иметь никаких претензий, если он… - Уж не собрался ли ты на ней жениться? – поинтересовался я, с трудом скрывая свое раздражение. – Ты же не думаешь, что тебе позволят ее родители. Твоя собственная репутация, и всякие семейные пятна. Ее муж должен быть безупречен. - Брось, Блэк, не будь занудой, - отмахнулся он, но я заметил, что по лицу его пробежала тень. Не знаю, рассматривал ли он вообще идею о браке, но когда дело у них дошло до кульминации, я это сразу узнал. Понял по его виду, по нескрываемой разморенности его тела, по усталой поволоке в глазах, по сытой, чуть насмешливой и совершенно счастливой улыбке. Он явился тогда в свою комнату в пять утра. Я ждал его, все никак не мог заснуть, слишком верно подозревая, что именно так задержало его. - Я влюблен, дружище. Я влюблен, сообщил мне Поллукс из ванной. Стоя босиком на кафельном полу и не запирая дверь, он скидывал при этом одежду прямо себе под ноги. – Она совершенно потрясающая. Совершенно необыкновенная. Да что я! Она просто совершенна. Видно было, что ему жутко хочется поговорить о том, что только что между ними происходило, и он едва сдерживает себя, чтобы не поддаться этой школьной привычке – выбалтывать мне содержание своих романчиков. Возможно, чтобы удержаться от соблазна, он подошел к раковине повернулся ко мне голым тылом и сунул в рот зубную щетку, мурлыкая что-то себе под нос. В этот момент сильнее всего на свете мне хотелось его растерзать на части.Глава 4. Вэнс
Я почувствовал, как ладонь Ориона легла мне на поясницу и скользнула ниже. Склонившись над раковиной с зубной щеткой в руке, я не заметил его приближения, и теперь вздрогнул от неожиданности. Сочтя это какой-то нелепой шуткой, я прополоскал рот и обернулся к нему с улыбкой, ожидая увидеть ответную улыбку на его лице, но он был мрачен, как смерть и смотрел на меня с такой решимостью, что мне сделалось не по себе. - Как я должен это понимать, дружище? – поинтересовался я с наигранной веселостью, хотя ситуация все больше походила на бредовую, а я не любитель таких необъяснимых поворотов в судьбе. - Ты не мог бы помолчать, - попросил Орион, с нарастающей жадностью оглаживая мои бедра и ягодицы. - Я бы, конечно, мог, но все же предпочел бы получить объяснения, - дипломатично заметил я, стараясь не выбиваться из дружески насмешливого тона. Орион вздохнул и вдруг уткнулся лицом мне в затылок, провел кончиком носа бороздку вдоль верхних позвонков, коснулся сухими горячими губами плеча. - Да что на тебя такое нашло? – уже в некоторой растерянности поинтересовался я и попытался повернуться к нему лицом, но он удержал меня на месте, с силой вцепившись в мои плечи, принялся мять их грубо, до боли, скользнул ладонями вперед, обнимая с невменяемым каким-то упорством, целуя в висок, тяжко выдыхая у самого уха, потихоньку растравляя во мне уснувшего зверя похоти. - Я все лето этого хотел, - заговорил он. – Ты не мог не заметить… - Да я понятия не имел, дружище, - честно признался я, чувствуя себя ужасающе глупо, стоя к нему спиной, совершенно голый, с запахом Вальбурги, еще не сошедшим со всего моего тела, измятый, истерзанный недавно пережитыми мгновеньями счастья и нестерпимо нежной близости с девушкой, которую боготворил. Кажется, он что-то такое уловил в моем тоне, потому что голос его сделался просительным, а хватка ослабла, когда он заговорил снова. - Прошу тебя, Поллукс… Пол. Прошу… Ведь тебе же это совершенно ничего не будет стоить. А я просто не могу так больше. Я должен! Понимаешь? Должен испытать это до конца. Ведь ты позволишь? Я поколебался, прежде чем ответить. Честно говоря, вернувшись из комнаты Вэл, больше всего на свете я желал принять душ и, по возможности быстро и крепко заснуть, насколько это позволило бы мое взбудораженное состояние. Но Орион выглядел таким оробевшим и отчаявшимся, и вместе с тем, таким одержимым и взвинченным. - Смотря, чего ты хочешь, - мягко отозвался я. – А для начала, может, мы все-таки доберемся до постели? На постель он согласился и, оказавшись лицом к лицу со мной, как-то враз стушевался, безропотно позволяя себя раздеть и почти ничего не предпринимая, лишь оглядывая меня всего с вниманием, которого я раньше по отношению к своей персоне от него не замечал, да изредка касаясь меня кончиками пальцев, как будто желая убедиться в моей материальности. Я долго и обстоятельно целовал его, одеревеневшего и растерянного, как будто испугавшегося собственного решения, и мало-помалу он оттаивал, начинал отвечать и даже в какой-то момент перехватил инициативу. Я отметил это с удивлением, но вскоре сделалось ясно, в чем тут дело. «Испытать это до конца» означало, оказывается, банально поиметь меня. Когда Блэк, во внезапном приступе косноязычия кое-как прояснил для меня свои намерения, я, признаться, изрядно напрягся. Быть нижним в постели мне вовсе не улыбалось. Тем более, с таким неопытным партнером. Я и вообще-то пробовал это в жизни пару раз: первый – из чистого любопытства, второй – потому что до одури хотел того претендента на мою задницу, и было предельно ясно, что заполучить его иным способом нет никаких шансов. Я попытался, было, разъяснить Ориону суть проблемы, но он и слушать не желал, тиская меня так, будто от этого зависела его жизнь, хриплым шепотом лепеча мне в самое ухо банальности и нежности, которые в другой ситуации порядком позабавили бы меня, наваливаясь всем телом, и словно бы обещая нечто вроде изнасилования в случае отказа. Конечно, я согласился не из страха и не из жалости. Во всяком случае, не из одной только жалости. Просто, когда ты чувствуешь, что тебя так сильно хотят, волей-неволей начинаешь заводиться тоже. Безудержная страсть цепляет, не может не зацепить. Есть у нее для этого какие-то свои особые крючки. И в этот раз меня дернуло таким крючком по полной программе. Не отпустило, даже когда началось довольно нелепое выяснение и разъяснение прозаических практических моментов, о которых Орион, как я и предполагал, не имел ни малейшего понятия. И я все еще был на взводе, когда он, наконец, пристроился сзади и сумел втиснуться в меня, шумно дыша мне в загривок. Я честно старался расслабиться, но все равно испытывал противную тянущую боль, от которой меня трясло, как в лихорадке. Орион был по-своему нежен и заботлив, но отсутствие опыта в этом вопросе не могло не сказываться. Надо отдать ему должное, он не был совсем уж эгоистичным любовником, периодически спохватывался и начинал думать не только о себе. И все же, отчего-то мелькнула тогда у меня мысль, что женщинам его не позавидуешь. Я знал, что это были в основном проститутки из элитных борделей и, в общем, понимал, откуда растут ноги у того легкого оттенка пренебрежения, с которым он заявлял о своей позиции в постели. Как и в прошлый раз, кончил он раньше, и как и в прошлый раз снизошел до моих нужд, все еще влипая мокрым торсом в мою спину, все еще не выйдя из меня, целуя мою шею и плечи на грани укусов, орудуя рукой с такой интенсивностью, будто не дрочил любовнику, а размалывал в ступке особо жесткий ингредиент на Зельях. Мы оба вырубились почти сразу, совершенно измотанные и опустошенные. А утром было ощущение жуткой неловкости и мысленные проклятья в адрес общей ванной комнаты. Довольно неприятно, знаете ли, смывать засохшие потеки спермы с внутренней стороны бедер и в расщелине задницы, когда твой внезапный любовник украдкой рассматривает тебя, глядя в зеркало над раковиной и искренне полагая, что ты этого не замечаешь.Глава 5. Вальбурга Блэк
С Поллуксом Вэнсом нас познакомил Орион на белтайновском балу в доме Арктуруса и Мелании Блэков. Я была заранее предубеждена против него, как против всего, что было хоть как-то связано с Орионом Блэком – моим нареченным женихом с ранних детских лет. Эти двое тогда только-только окончили Хогвартс, по всей видимости казались самим себе ужасно взрослыми и были полны планов на будущее. Мое же будущее было в общих чертах предопределено родителями. Я была девицей на выданье, к которой не особо решались свататься, учитывая привередливость отца и матери в выборе моего будущего мужа, а главное – затянувшуюся двусмысленную помолвку с кузеном, ни к чему особенно его не обязывавшую, но странным образом налагавшую на меня туманные обязательства соблюдения приличий. Поллукс Вэнс обладал яркой внешностью и был одет раздражающе щегольски. Когда он поцеловал мою руку, я посмотрела на него с вызовом и тут же отвернулась, изо всех сил делая вид, что его смеющиеся карие глаза ни в малой степени меня не взволновали. - Сезон начался со скуки, продолжился тоской и завершится хандрой, не так ли? – проговорил он с ноткой обидной насмешки в голосе. - Вы читаете мои мысли, мистер Вэнс, - ответила я, вынужденная обернуться в его сторону. - В прямом смысле, - он подмигнул мне, как какой-нибудь заговорщик. - Легилименция не то чтобы вполне законна, - довольно резко заметила я, - не говоря уж о грубейшем нарушении этикета. - Он создан для этого, - невозмутимо парировал Вэнс. - В самом деле? – я невольно улыбнулась. - В самом, что ни на есть, - кивнул Поллукс, и без всякого перехода предложил: - Тур вальса? - Я не танцую, - решительно отрезала я. - Только не сегодня, - самоуверенно заверил он. - Наглости вам не занимать, - я резко раскрыла веер, давая понять, что разговор окончен. - А я вообще не привык занимать, - невозмутимо ответил он, оказываясь воспринимать намеки. - Это не в правилах моей семьи. - Я наслышана, - заверила я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше пренебрежения. - Да-да! – воскликнул вдруг Вэнс с мальчишеским весельем. - Намекните же мне поконкретней, что я жалкий напыщенный нувориш! Умоляю, Вальбурга! Немного тонкого хамства растопит лед! – клянусь, он расхохотался при этом совершенно бестактно. - Вы пьяны, мистер Вэнс?! – предположила я, на всякий случай, сделав шаг назад, не будучи уверенной в том, чего еще можно ожидать от такого субъекта. - Разве что Вашей красотой, дорогая Вэл, - ответил он, интимно понизив голос и снова придвигаясь ко мне. - Вы ведь позволите мне так себя называть? - Как будто вам в самом деле можно в чем-то отказать, - растерялась я, к собственному удивлению, и против воли улыбнулась ему. - А вы попробуйте, - его яркие чувственные губы на загорелом лице улыбались мне в ответ, и мне вдруг показалось, что я тону в его теплом бархатном взгляде. Мы протанцевали с ним всю ночь напролет, а между танцами он не оставлял меня ни на минуту. После бала я долго не могла уснуть. Моя голова была полна самых вздорных мыслей, а душу переполняло наиглупейшее смятение, на которое я досадовала, но против которого была совершенно бессильна. Вечером следующего дня мои родители на свой лад подводили итоги прошедшего бала. - Поллукс Вэнс, - произнесла мама, двумя пальцами поднимая с серебряного подноса очередную визитку. – Что ты думаешь о нем, Вальбурга? Я пожала плечами: - Я его почти не знаю. Не знаю… Мальчишка. Друг нашего Ориона? – сердце мое бешено колотилось. - Друзья нашего Ориона не могут быть мальчишками, - с сомнением проговорила мама. - Я имела в виду только возраст. - Пятилетний разрыв в годах еще никому не мешал обзавестись наследником. - Мы, кажется, хотим выдать дочь замуж, а не продать ее, - встрял отец. - Не понимаю тебя? – нахмурилась мама. - Эти Вэнсы богаты, как Гринготтс, но репутация. Его отец и дед – оба просто оголтелые торгаши. - Не преувеличивай. Вэнсы – старая достойная фамилия. - Старая-то старая. Только изрядно подгаженная сомнительными делишками. - Они были несколько стеснены в средствах, но последние пара поколений поправили дела семьи. - Можно и так сказать, если кому-то требуются для них оправдания. Но джентльмен и бизнес – две вещи несовместные. А эти даже на маггловской бирже играют. Так говорят. - Может быть и так, но миссис Вэнс безупречна, и ее сын… От него могли бы быть красивые дети, а это не последний по значению аргумент. - Чем, спрашивается, хуже Орион? Отсутствием неблаговидного багажа в виде отцовского бизнеса? Тем, что от него мы, по крайней мере, знаем, чего ожидать? - На тридцать лет вперед… - пробормотала я себе под нос. ** Напрасно я ждала его появления. После той сумбурной белтайновской ночи, полной нездорового взвинченного веселья, после неотвязного внимания и растранжиривания комплиментов, Поллукс Вэнс надолго исчез из моей жизни и из Англии вообще. Говорили, будто он отправился в кругосветное путешествие, и не планирует возвращаться на родину. Я осторожно, по крупицам собирала сведения о нем. Сплетен ходила масса, и одна пикантней другой. Я не знала, верить им или нет, но из них как-то сам собою складывался в моем сознании образ беспечного пройдохи, всеобщего любимца и неисправимого ловеласа. Я была заинтригована и очарована им, но ни одно увлечение не может питаться только слухами и чужими отзывами, а когда тебе едва за двадцать, год – это целая жизнь. Да, я не видела его целый год, и за это время успела, как мне казалось, успокоиться. ** Несмотря на строжайший запрет мамы, накинув на плечи шаль, я вышла на балкон, чтобы хотя бы вдохнуть свежего воздуха после вынужденного затворничества. С утра до полудня лил сильный дождь, но теперь он перестал, и из-за поредевших облаков уже показалось солнце. Было тихо-тихо, только редкие птицы начинали несмело подавать голоса, да то и дело слышен был звук капель, падающих с кустов, карнизов и крыш, и я вздрогнула, услышав внезапное лошадиное ржание. А вслед за этим из ниоткуда перед самым домом появились два всадника на белоснежных пегасах. Уничтожая изумрудную гладь газона, они проскакали к конюшне, а я так и стояла, сама не своя, прикасаясь то к волосам, то к платью, но не решаясь сдвинуться с места до тех пор, пока меня не позвали выйти к гостям. Таким странным способом прибыл погостить у нас тем летом мой жених Орион Блэк в сопровождении своего друга Поллукса Вэнса, которого никто не ждал, но которого, разумеется, нельзя было не принять. То лето, последнее лето моего девичества, было самым странным и самым сладостным в моей жизни. Поллукс, словно пробудил к жизни наше сонное унылое загородное поместье, захватив с собой из своих дальних странствий неисчерпаемые запасы солнца и тепла и щедро одарив ими окрестности. Я не помню другого такого солнечного лета в Англии. И я не помню другого времени, когда во всей полноте ощущала бы счастье просто жить, просто дышать, просто смеяться. Я не помню, когда еще так много смеялась и так мало задумывалась о будущем. Тем летом мы трое были неразлучны, словно нас оплели крепкие путы приязни, словно бы мы, по причудливому капризу судьбы, сделались вдруг взаимодополняющими звеньями одной цепи. Дни проносились стремглав или медленно тянулись, исполненные негой и отдохновением, а мы ни на шаг не отходили друг от друга, все трое дорожа нежданной общностью, объединившей нас. Ведь даже Орион, как будто, отринул свою обычную угрюмость и замкнутость. По-моему, тогда я чуть ли не впервые в жизни увидела, как он улыбается. С ним вообще творилось тем летом что-то необыкновенное. Он много шутил (и выяснилось вдруг, что с чувством юмора у него все в порядке), он часто делился своими соображениями по тому или иному поводу (и оказалось, что способен рассуждать здраво, а ум его не лишен оригинальности), он не гнушался, к примеру, помогать Поллуксу в такой глупости, как обучение меня верховой езде на одном из пегасов. Но, разумеется, невзирая на все эти неожиданные перемены, мысли мои были заняты исключительно его другом. Я влюблялась в Поллукса Вэнса все отчаянней. То беспокойство, которое он заронил в меня на балу около года назад, теперь росло и крепло, подпитываясь его обществом, его неотлучным присутствием, ощущением надежности и уверенности, которое от него исходило, видом его улыбки, словно озарявшей все мое существо, его нежных лукавых глаз, его сильных и ловких рук, всего его спортивного гибкого тела, с равной легкостью управлявшегося с веслами, когда мы отправлялись на водную прогулку по извивам реки, и со своевольными, полудикими крылатыми конями, когда мы затевали катание на них. Он умел найти подходящее место для пикника, и умел устроить на нем все наилучшим образом. Он всегда знал, как поднять настроение, и как утешить, как поддержать беседу, и как ее завершить, если она вдруг принимала нежелательный оборот. У него были безупречные манеры и безупречный стиль буквально во всем, и все, к чему он прикасался, на что обращал внимание, словно обретало новую жизнь, новую ценность и смысл. Я знала, что поступаю опрометчиво, но в один из поздних августовских дней, не раздумывая, впустила его в свою комнату, и он остался со мной почти до самого утра. Назавтра весь дом казался мне притихшим и настороженным, будто каждый в нем знал о моем падении. Поллукс бросал на меня то робкие, то восторженные, то извиняющиеся взгляды, задумчиво косился в сторону отца, как будто взвешивал возможность принятия какого-то важного решения. Но как-то так вышло, что ни разу за весь тот день мы не остались с ним наедине. Причем мне казалось, что он сознательно избегал этого. А вечером Орион сделал мне предложение. У нас с родителями состоялся небольшой спор за запертыми дверями в кабинете отца, после чего судьба моя была решена. Мама прямо сказала, что если я что-то навоображала себе по адресу мистера Вэнса, то об этих глупостях самое время забыть, потому что, во-первых, партия он, прямо скажем, немыслимая, а во-вторых от него пока что не было слышно ни слова о планах на будущее и серьезности намерений, в то время как Орион, наконец-то, догадался, чего от него ждут вот уже несколько лет. При этом, тщательным образом рассмотрев все возможные кандидатуры, мои родители давно пришли к выводу, что Орион – наилучший, если не единственный вариант. «И, не хочется тебя расстраивать, моя дорогая, но годы идут, а ты не становишься юнее.» Поллукс был шафером на нашей свадьбе, после которой он, прямо в ночь, уехал из Англии. Я не слышала от него ни слова упрека и не посмела в чем-либо упрекнуть его. Мы оба были небезупречны. Через месяц я получила от него пространное письмо, в котором он рассказывал о своей странной скитальческой жизни и между строк вздыхал о собственной нерешительности. Между нами завязалась было переписка, но он резко перестал отвечать после того, как узнал о моей беременности. У Ориона достало цинизма предложить ему стать крестным нашего первенца. К моему удивлению, Поллукс не стал искать предлогов, чтобы уклониться от этой сомнительной чести. Он явился к нам сразу после рождения Сириуса, не успев даже стряхнуть дорожную пыль с сапог. Они с Орионом обнялись, как прежде, или почти как прежде, он с улыбкой поцеловал мне руку, засыпал ворохом комплиментов и подарков, а потом с трогательной нежностью и благоговением склонился над колыбелькой. Роли распределились по-новому, и мы больше никогда не вспоминали то безумное жаркое лето. Во всяком случае, вслух.