Жизнь взаймы

И все, рожденные в грехе, Отныне будут помнить, Как они хрупки… Вновь и вновь прольётся дождь, Как звёздных слёз река, как звёздных слёз река… Вновь и вновь расскажет дождь, Как наша жизнь хрупка, как наша жизнь хрупка… (Слова из песни Стинга и Хулио Иглесиаса “Fragile”)

После выписки Элисон решила, что ей необходимо немного побыть наедине с собой, хотя взволнованная Джессика не переставала ей названивать и норовила прийти хотя бы под предлогом того, что вот у подруги день рождения. «Извини, Джесс, я правда тебя очень люблю, но я не буду в этот раз устраивать никакого праздника», – отвечала Элисон в трубку. «Да я вовсе не для этого, – уверяла Джессика, – я просто хочу тебя увидеть и поговорить с тобой. Мы все так беспокоились за тебя». «Я всё понимаю и ценю твои добрые намерения, – настаивала Элисон на своём, – но мне правда необходимо побыть некоторое время одной. И как только я приду в себя, я обязательно позвоню тебе… Пока-пока, дорогая». Но Элисон знала, что никогда-никогда никому, даже лучшей подруге, не расскажет того, что в действительности с ней произошло. Хотя имело ли это хоть какой-нибудь смысл сейчас? Камня у неё теперь не было. Телефона мистера Тейлора тоже. Зато тяжелый камень теперь будто придавил её душу: её не покидало чувство тревоги за жизнь Алана. Да, он выглядел здоровым и полным сил, к тому же воспринял всё происходящее, как нечто нелепое и глупое. «Не принимай близко к сердцу… – настоятельно говорил он ей. – Ведь ты уже взрослая девочка, чтобы продолжать верить во всю эту чушь собачью!». И время от времени она повторяла сама себе эти слова, и успокаивалась. Так прошёл январь и половина февраля. На конец месяца была намечена премьера “A little Chaos” на Кинофестивале в Глазго. Элисон пора было развеяться и окончательно избавиться от всех грустных мыслей. Рикман это прекрасно понимал, поэтому в Шотландию Элисон, по обыкновению, полетела с ним и Римой. По удачному стечению обстоятельств, шотландская премьера фильма была назначена на 21 февраля 2015-ого и совпала с 69-ым днём рождения Алана. Он всегда был искренне рад таким совпадениям, ибо это был наилучший для него подарок. Элисон всё также сидела в полутёмном зале, где Алан перед началом показа давал 15-минутное интервью: он сыпал своим интеллигентным обворожительным остроумием. Зрители с большим вниманием слушали его и аплодировали. Смотреть на это было одно удовольствие. Когда показ закончился, Рикман вышел на улицу, под сияющие, желтые огоньки над входом кинотеатра – и десятки фотовспышек снова озарили его. Потом он подошёл к группе поклонников, успевших собраться здесь же, и с терпеливой приветливостью начал раздавать автографы. Был вечер, и было тепло. На улице почти совсем стемнело. Элисон скромно и незаметно стояла в сторонке и только видела, как в этой вечерней полутьме красным световым всполохом индикатор на чьей-то фотокамере осветил его профиль. Алан улыбнулся и протянул кому-то листок с росписью. Черный шарф свисал с шеи Алана вдоль его пиджака, немного оттеняя тёмно-синюю рубашку… – Что ж, нам всем не помешает хорошо отдохнуть и провести остаток вечера в прекрасной компании, – сказал Алан, когда все они сели в машину. – То есть в компании друг друга… Я как раз знаю один ресторанчик неподалеку отсюда, который ещё открыт, и мы успеем там поужинать… Он назвал водителю адрес, и автомобиль поехал. Они вошли в зал ресторана, когда в воздухе разлились аккорды «Fragile» в исполнении Стинга и Хулио Иглесиаса: For all those born beneath an angry star И все, рожденные в грехе, Lest we forget how fragile we are Отныне будут помнить, как они хрупки… On and on the rain will fall Вновь и вновь прольётся дождь Like tears from a star, like tears from a star Как звёздных слёз река, как звёздных слёз река On and on the rain will say И вновь, и вновь расскажет дождь How fragile we are how fragile we are… Как наша жизнь хрупка, как наша жизнь хрупка – Пожалуй, с такой музыкой нас и вправду ждёт чудесный вечер, – обернувшись, улыбнулся Алан шедшим позади него Риме и Элисон. И снова прошел вперед, обратившись к встретившему их официанту. Элисон только смотрела на спину Алана. Он что-то говорил, а она смотрела на его затылок: эти немного отросшие, серебристые прядки в некотором художественном беспорядке, трогательно и нежно курчавясь, спускались на его шею. Они сели за столик. Им принесли меню. Но Элисон совершенно не могла сосредоточиться и что-то выбрать. Все буквы перед глазами расплывались. – Давай я тебе помогу, дорогая, – беря из её рук меню, предложила Рима. Время было позднее, поэтому зал был почти пуст. И только где-то далеко, в самом его начале, в углу за столиком одиноко сидела ещё какая-то пара, которая совершенно ни на кого не обращала внимания и была поглощена тихим разговором. Рима что-то заказала, потом что-то заказал Алан, но Элисон будто ничего не слышала. Ничего, кроме этой чарующей музыки в зале. Погружаясь в неё, Элисон будто одновременно погружалась в глубину сентиментальных и трогательных мыслей, сладко щемящих её сердце. Зазвучал Daniel Lavoie с «Ils s'aiment», потом снова Стинг с «Practical Arrangement», наконец, Chris Rea с «The Mention Of Your Name» – и звуки его хрипловатого, меланхолически романтичного голоса смешивались с низкими бархатистыми нотками голоса Алана… Принесли заказанные блюда и три бокала вина. У Алана с собой оказались фотографии со съёмок фильма “Eye in the Sky”. Он достал их из кармана и стал показывать. Эти съёмки были завершены недавно, и фильм готовился к выходу. Рикман играл там полковника Бэнсона, и ему ужасно к лицу была военная форма. Он красочно рассказывал какую-то презабавную историю, произошедшую за кадром, на съёмочной площадке, смеялся, Рима тоже хихикала…А Элисон… Казалось, она стала губкой, жадно впитывающей каждый его жест, каждый взгляд, мимику его лица, и пыталась скрыть своё сердечное волнение, маленькими глотками отхлёбывая вино из своего бокала… Заиграла песня Криса Ри «Little blonde plaits»: Sweet September, I remember Я помню душистый сентябрь, Eyes of August deepest blue Темно-голубые глаза августа; While the lazy town was sleeping И в ленивом спящем городе Strangest love that I ever knew… Самую странную мою любовь… – Кажется, сегодня нас всех окончательно решили уморить всеми этими мелодиями!.. – усмехнулся Алан, когда отзвучали последние аккорды музыкальной композиции. На смену ей пришла чудесная версия Toni Braxton «Suddenly», мгновенно наполнившая зал… – Madam, – вкрадчиво прозвучал голос Рикмана прямо над ухом Элисон. – Позвольте пригласить вас на танец? «О нет! – вихрем пронеслось в голове у Элисон. – Нет-нет! Только не под эту песню…». – О, Алан! Я совсем не умею танцевать! – произнесла она и испуганно посмотрела на Риму. Но та лишь с одобрительной и разрешающей улыбкой кивнула глазами. – Ну и что! – глаза Алана смеялись. – Предположим, я тоже не умею. Будем учиться вместе. С этими словами он взял её за руку, вытащил на свободную середину зала и развернул к себе. – Алан, я правда совсем не умею, – залепетала Элисон, глядя на него снизу вверх. – Мне стыдно. Я стесняюсь. – Ну, даже если ты наступишь мне на ногу, я как-то это переживу, – улыбнулся Алан. – Тут и уметь нечего. Просто слушайся меня… И он, мягко взяв её ладошку своей рукой, положил её себе на плечо. Вторая рука Элисон оказалась в его крепкой тёплой ладони – и Алан совсем не спеша повёл её в танце… – Страшно? – спросил Алан. Элисон лишь молча, едва заметно отрицательно помотала головой. Она чувствовала только, как в её груди бешено колотится сердце, а во рту пересохло. Больше всего она боялась, что её ладошки намокнут от той внутренней бури чувств, которые захлестнули её, и это почувствует Алан. «Только не слушай, только не вслушивайся в слова этой песни», – в мыслях лихорадочно повторяла она сама себе. Но слова и мелодия, как нарочно, со всех сторон лезли ей в уши: It only took a moment Одно лишь мгновенье, A solitary glance Одинокий взгляд, And I could hear the voice of rapture call И я смогла услышать голос, вызывающий восхищение. I’ve loved you from a distance Я полюбила тебя на расстоянии. Afraid to take a chance Боюсь испытать судьбу. And now it seems I can’t help И теперь, кажется, мне ничего не остается, but to fall кроме как потерять голову! Imagine my surprise Представь мое удивление, To open up my eyes Когда я открыла глаза And find that you were looking back И увидела, как ты смотришь мне вослед. And suddenly И внезапно I can not remember who I used to be Я не могу вспомнить, кем я была раньше, And like the rain this yearning washes over me И, как будто дождь, это сильное чувство овладевает мной, And all the pain I knew before is gone И вся боль, что я испытывала раньше, ушла... And suddenly И внезапно I’m no longer drifting on an empty sea Меня больше не уносит течением в море пустоты, And now I know that I believe in destiny И теперь я поняла, что верю в судьбу, And mine is waiting right here in your arms . И моя судьба находится в твоих руках… «Господи, как бы хоть на минуту забыть английский язык…», – думала Элисон и вдруг поняла, что не чувствует пола под ногами. И она не видела ничего вокруг: ни этого зала с приглушенным светом и огоньками вдоль стен, ни этого светло-коричневого паркета, по которому Рикман вёл её в танце. Она словно бы скользила по воздуху в нежной лёгкости, которой наполнялось её тело, как мягкой дымкой чудесного сна, в который вдруг окунулся ресторан и она сама. Элисон давно потонула в этих янтарно-зеленых глазах Алана Рикмана, которые смотрели на неё снисходительно тепло и очень человечно. Его губы слегка трогала улыбка. – Скажи мне, – начал тихо вплывать в её сознание его голос, – зачем ты тогда всё это сделала, пойдя к мистеру Тейлору? Глаза Элисон расширились, и по щеке её безмолвно покатилась слеза: – Все мы готовы рисковать ради того, что любим всей душой. Наверное, такова истинная природа любви… – сказала Элисон, глядя Рикману в глаза. – Помните? – Помню… – ответил Алан. И звуки музыки стихли. Её сменила другая мелодия – Leonard Cohen «A Thousand Kisses Deep». –Ещё? – спросил Алан, намекая на то, что они могут ещё потанцевать. –Нет. Пожалуйста, – попросила Элисон. – Иначе я прямо здесь умру… И Рикман повёл Элисон обратно к столику. –Мне кажется, у Элисон очень хорошо получилось, – похвалила Рима, пока они рассаживались. –Это ещё что! Пустяки! Вот знала бы она, как неудобно ходить в туалет, когда на тебе королевский камзол или сюртук, да ещё корсет в придачу! – засмеялся Рикман. – Как это было на съёмках “A little Chaos”… Был уже и вправду поздний вечер, и ресторан готовился к закрытию. Алан, Рима и Элисон посидели еще немного и под исландское пение группы Kaleo с композицией «Vor i Vaglaskogi» собрались уходить. Они сели в такси, которое вскоре довезло их до отеля, и в прекрасном расположении духа отправились в объятия Морфея. Алан планировал провести в Шотландии ещё пару дней и ещё совсем не знал, что этот день рождения – последний в его жизни… *** С этого дня Элисон стали сниться лёгкие, сладкие сны, качавшие её в своей колыбели. Будто бы Алан тем чудесным, головокружительным танцем навсегда снял с её души тревогу, подарив Элисон частичку своей сердечности в ответ на её любовь. Он всё понимал и всё знал – для этого у него были прожитые годы, опыт, мудрость, доброе и открытое сердце. «Не волнуйся, не переживай за меня, – словно говорил он, ничего не сказав, – я ещё проживу долго-долго…». Он обладал этим бесценным умением – делать счастливыми других и самого себя… Шли дни, складываясь в недели. Наступила весна. Премьера “A little Chaos” проходила по всему миру: в марте Алан побывал в Сиднее, а также в Праге на кинофестивале Fabiofest, где ему вручили награду. Потом был Дублин, затем ещё одна лондонская презентация в апреле, на которой присутствовала Элисон. Последовали премьеры в Берлине и Вене, на которых он был с Римой, а его помощница оставалась в Англии. Алан наращивал темп передвижения по миру, и, казалось бы, ничто не предвещало беды. Элисон и думать забыла о словах мистера Тейлора. Она по-прежнему радовалась маленьким, но нужным поручениям от мистера Рикмана, с удовольствием бывая время от времени в его компании и в компании Римы. Алан по-прежнему тепло и заботливо относился к Элисон. Всё было, как обычно. Снова наступил май, и всё вокруг расцвело, наполнив лондонский воздух ароматами молодой зелени. С утра Алан почувствовал себя плохо, присев на кровати. Слегка кружилась голова, и к горлу подкатывала тошнота. Он попытался встать, но вдруг ужасная слабость в ногах заставила его вернуться на место. Рима, видя, что мужу нехорошо, поднесла ему стакан воды. Судорожно отхлебнув несколько глотков, Алан почувствовал, будто вода обожгла ему губы, хотя она была обычной комнатной температуры. – Алан, ты побледнел, – постаралась как можно спокойнее произнести Рима, чтобы не выдать внутреннее волнение. Хотя именно там сейчас всё переворачивалось. – Может, доктора? Тебе нехорошо? – Немного, – ответил Рикман. Рима никогда раньше не видела его в таком состоянии и прекрасно знала, что значит его «немного»: если Алан так говорит, значит много и сильно. Он никогда не жаловался на здоровье и не болел ничем, кроме обычной сезонной простуды. От приезда скорой медицинской помощи он отказался, и они самостоятельно добрались до клиники, спустя некоторое время, когда ему стало лучше. В клинике ему назначили плановое недельное обследование. Но после сдачи всех необходимых анализов он захотел вернуться домой, ибо пребывать в больнице долго ему было никак нельзя: в конце мая его ждала поездка в Нидерланды, в июне – в Нью-Йорк. Ему предложили главную роль в экранизации по роману Питера Акройда «Лаймхаус Голем» и уже прислали сценарий. Алан ни за что на свете не стал бы менять свои планы. Он хотел жить, любить и работать. И ему было, ради кого жить и кого любить. Своё внезапно возникшее, плохое самочувствие он списал на то, что «просто устал». Ведь последнее время у него был безумно насыщенный график. Алан будто забыл, сколько ему лет, и совсем не чувствовал своего возраста, потому что душа его, как и прежде, излучала тот самый яркий и привлекающий всех к себе свет. «Я просто устал», – говорил он и продолжал сам над собой же подшучивать. И всё же Алан Рикман решил себе дать несколько дней отдыха до выяснения результатов анализов. Вскоре в квартире Рикмана раздался телефонный звонок. Трубку подняла Рима. Звонили из клиники, и девушка звонким голосом объявила: «Миссис Рикман, результаты анализов мистера Рикмана готовы. Вы сможете их забрать сегодня после полудня и переговорить с врачом». Когда они вошли в кабинет лечащего врача, тот спокойным и будничным голосом сказал, что проба на онкомаркеры дала положительный результат. «Мистер Рикман, у Вас рак поджелудочной железы», – сказал врач. Рима побледнела, и Рикман увидел, как губы жены задрожали. – Рима, выйди, пожалуйста, и подожди меня снаружи, – произнес Рикман. – Но…– хотела было воспротивиться Рима. – Рима, пожалуйста, – настойчиво повторил Алан. – Я прошу тебя… Рима никогда не перечила ему, поэтому послушно встав со стула, медленно вышла из кабинета. О чём разговаривал Рикман с доктором за закрытыми дверями, никому неизвестно. Однако разговаривали они около 10-15 минут. Когда Алан, наконец, вышел, то увидел жену сидящей в коридоре, напротив кабинета, с опущенной вниз головой. Она сидела и смотрела в одну точку перед собой. Он любил её рыжие волосы, стриженные под каре, с небольшим пробором посередине. Теперь она казалась ему ещё меньше, чем была на самом деле – эта маленькая, но храбрая женщина, вжавшаяся в кресло, сжимающая в руках свою сумочку… Да, в их жизни было многое. Всё, как у всех. Но она прошла с ним вместе всю эту жизнь, встречая рассветы и закаты. И внезапно огромное, безбрежное, как море, чувство любви захлестнуло его сердце. Да, его сердце умело любить и отзываться на любовь, как ничьё другое. Алан опустился перед ней на корточки и тронул за плечи. Рима подняла на него свои спокойные и грустные глаза. – Я не умру… – сказал Алан. – Ради тебя не умру… – Миссис Рикман, – выглянул из кабинета доктор, – вы можете пройти… Она прошла в кабинет: доктор о чем-то расплывчато говорил, строча что-то ручкой в бланке и почти не поднимая глаз. Что-то про курс лечения, который назначат Алану, про поддерживающую терапию, про то, что у Рикмана, несмотря на возраст, сильный организм, и он ещё будет бороться, насколько хватит его иммунной системы, и что не всё так плохо, как кажется… Эти слова, как в тумане, вплывали в голову Римы, но она старалась их запоминать, собрав всю свою природную волю в кулак… Рима тоже была бойцом, как и Алан. Они во многом были похожи. – Сколько ему осталось? – наконец, осмелилась спросить она. Доктор поднял на неё глаза и ответил: – Каждый случай индивидуален. И мы не можем давать никаких прогнозов… По дороге домой, после долгого молчания, когда они сидели в машине, Алан сказал Риме: «Я чувствую себя хорошо. И завтра будет всё, как обычно. И отныне будет всё, как обычно. Не говори никому ни слова о моей болезни. Никому и никогда. Об этом никто не должен знать. Понятно? – и тут Рикман поднял на жену глаза. – И в особенности, ни за что и никогда ничего не говори Элисон…». Рима молча кивнула в ответ. Через несколько дней они улетели в Нидерланды, а затем в Нью-Йорк, чтобы пробыть там некоторое время. 9 июня он появился на публике на мероприятии в театре Delacorte. Он был так же красив и хорош собой. Ничто не выдавало в нём признаков страшной болезни. Быть может, только чуть погрустневшие глаза, которые вновь солнечно просияли и заворожили десятки фотокамер на нью-йоркской премьере его фильма. Рикман мило болтал с Кейт Уинслет, остроумно пошутив про её макияж, с которым она явно переборщила в этот вечер. Они много смеялись, вливаясь в атмосферу праздника. За время отсутствия Алана в лондонском офисе его агента Мелани Паркер накопилось много писем. Пожаловавшись на высокую температуру, Мелани попросила несколько дней выходных и перепоручила обязанность по разбору писем Элисон. Она прилежно разложила корреспонденцию в несколько стопочек: тут была как деловая переписка, так и письма фанатов со всего мира. К приезду Алана она отобрала послания с просьбами об автографах. За последние две недели их накопилось довольно много, около 40 штук… Элисон зашла в кабинет, когда Алан сидел за столом и методично подписывал каждую из присланных фотографий чёрным маркером. Он знал, что сегодня подпишет их все. – Здравствуйте, Алан!.. Вам так к лицу белый цвет! – решила скрасить комплиментом банальное приветствие Элисон, взглянув на его узкие белые брюки. Он поднял на неё слегка усталые глаза и улыбнулся: – Привет, Элисон! Ты меня смущаешь!.. Я сейчас закончу. Разошли, пожалуйста, письма адресатам. – Хорошо, – согласилась она, и её сердце внезапно кольнула лёгкая тревога. Но она молчала, пока Рикман не закончил выводить последний автограф. – Кажется, это всё на сегодня, – сказал он, вставая из-за стола и делая несколько шагов к двери. – Алан, с Вами всё в порядке? – остановила его Элисон. – Конечно, что за глупый вопрос? – обернулся Рикман. И тут увидел, как на лице Элисон отразилось плохо скрываемое волнение. Она досадливо прикусила нижнюю губу и отвела взгляд в сторону. Он понимающе улыбнулся уголком рта и, опустив глаза, вернулся к ней. – Ещё никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем сейчас, дорогая… – тронули Элисон за плечи его руки и, скользнув вниз, тут же отпустили её. Она приблизилась к нему вплотную. Он не шелохнулся, продолжая смотреть на неё сверху вниз, пока её глаза не стали изучающе и пристально смотреть в его глаза. Элисон как будто бы силилась что-то угадать в них, но у неё это плохо получалось, так как его губы пытались сдерживать улыбку, выплывающую на лицо. Взгляд Рикмана обдал её наивной, почти беспечной теплотой. «Вы можете скрыть что-то важное от кого угодно. Но только не от меня…», – подумала Элисон, но вслух ничего не сказала. В её голове вдруг всплыла эта фраза, произнесенная Рикманом с усмешкой во время июньского интервью телеканалу MTV: «Бог знает, где я буду через 15-16 лет. Скрестим пальцы на удачу…». Белый фон за его спиной. И сам он весь светлый… «О, с Вами будет всё хорошо. Я уверен», – улыбнулся в ответ репортёр… Элисон посмотрела на него с выражением какой-то неясной тоски. Рикман лишь слегка повёл бровью и тоже стал серьёзным. Её лицо почти вплотную приблизилось к подбородку Алана. Его губы слегка приоткрылись, обдав её жаром жизни. – Элисон… I can’t… I can’t kiss you… – выдохнул он. – Я знаю… – ответила Элисон. – Знаю… Тогда позвольте мне… Самую малость. Совсем чуть-чуть… С этими словами она почти по-детски, прикрыв глаза и подтянувшись на носочках, едва-едва коснулась его губ своими губами… И тут же отступила. Рикман стоял неподвижно, как был, не пытаясь отстранить и не пытаясь приблизить её к себе. «Ох, простите… – дотронувшись ладошкой до своей щеки, опомнилась Элисон. – Простите… Я не знаю, что на меня нашло!» – и Элисон опрометью кинулась из кабинета прочь… *** В конце июля 2015-ого Алан Рикман взял Элисон с собой на Катарский фестиваль Гудвина. Это ежегодное мероприятие, представляющее собой соревновательные скачки, по обыкновению проходило в сельской местности Западного Сассекса. И это было одно из последних публичных мероприятий, которое посетил Рикман. Рима тоже была с ним. Стояла тёплая, облачная погода. И хотя Алан нисколько не переменил к Элисон отношения – скорее, наоборот, стал ещё более внимательным и заботливым – она испытывала перед ним некоторую неловкость за произошедшее. Девушка каждый раз удачно ускальзывала от пристального глаза фотокамер, которые совсем не любила. В этот день Алан был с Элисон особенно приветлив и много улыбался, сделав тем самым всё, чтобы внутреннее смятение или чувство вины её покинуло. И к концу дня это действительно произошло. Он даже не думал на неё сердиться. Ведь сердиться ему было не за что. С начала осени Элисон стала всё реже видеть Алана и не могла объяснить себе, чем это вызвано. Как и прежде она продолжала помогать Мелани Паркер в офисе и время от времени пыталась выяснить у неё, что происходит. Но Мелани всегда отвечала одно и то же: что Рикман очень занят подготовкой к новому проекту и на некоторое время улетел в Нью-Йорк. Элисон стала реже видеть его лично, но он стал чаще звонить. Иногда ей казалось, что его голос в трубке звучит слабее, чем обычно, и тогда она также пыталась что-то для себя прояснить, но Алан отвечал то же самое, что и Мелани Паркер. Сердцем Элисон чувствовала что-то неладное, но не могла найти этому никакого рационального объяснения и пыталась гнать от себя все недобрые мысли. Ей не к чему было придраться. Тем более, что иногда голос Рикмана начинал звучать очень бодро: он узнавал, как у неё дела, всё ли у неё хорошо, давал кое-какие поручения. Так было вплоть до начала декабря, когда она, наконец, увидела его. Он зашел в офис и на вид сильно похудел. На его бледном лице осталась одна лишь улыбка. Казалось, она теперь жила какой-то отдельной жизнью и не согласовалась с глазами, взгляд которых потух… Увидев это, Элисон не осмелилась что-то спросить… Она не знала, что несколько дней спустя Алана положили в больницу, где врачи отчаянно пытались восстановить баланс лейкоцитов в его крови. Спустя ещё некоторое время в квартире Элисон раздался телефонный звонок. Звонила Рима. – Элисон, – сказала она, – приходи, сегодня вечером у нас будет обед… Её голос звучал тихо, спокойно и сдержано. Элисон была даже рада тому, что вот наконец-то, как и ещё совсем недавно, она вновь сможет оказаться в компании этих людей. Переступив порог их квартиры, она увидела и дядю Питера. Остальных она не знала, но здесь собралось порядка 15 человек. Чувство тревоги вновь кольнуло сердце Элисон. «Дядя Питер, что происходит? – спросила Элисон дядю Питера. – Где Алан?». «Я и сам пока не знаю», – ответил тот. Спустя некоторое время, когда все сели за стол, Рима всё тем же спокойным голосом объявила, что Алан сейчас отдыхает в больнице и по его просьбе она собрала здесь всех присутствующих, и что готовиться надо к самому худшему. Элисон, которая сидела рядом с ней, лишь взглянула на неё глазами, полными какого-то дикого, нечеловеческого, немого ужаса. Её словно что-то пригвоздило к полу: она не знала, не понимала, что впоследствии происходило этим вечером, и чем он закончился. Она помнила только, как сжимала руку Римы. Больше ничего. Ничего. Она не помнила, как добралась домой. Кажется, её подвёз дядя Питер и всю дорогу говорил ей что-то утешающее. Но она не слушала. И не слышала… Войдя в свою квартиру, она провалилась в какое-то забытие и небытие, напоминающее тяжёлый сон. Она не помнила, как проснулась утром. Словно какой-то бездушный, автоматический механизм, Элисон собралась и вышла из дома. Она помнила маршрут – и ноги её как-то сами донесли до дома мистера Тейлора. Ей было всё равно, принимает он сейчас кого-нибудь у себя, или нет. Когда он отворил, она вбежала к нему в дом и что-то говорила, говорила, говорила… пока не очнулась от звука голоса мистера Тейлора. – Ничего нельзя изменить… – произнес он. – Пожалуйста, спасите его! – почти кричала Элисон. – Я… я заплачу, сколько угодно! Я сделаю всё, что угодно! Всё, что вы попросите! – Простите, мисс Элисон. Я – не Бог… Ничего нельзя изменить. Такова Судьба. И у Смерти нельзя попросить жизнь взаймы дважды. – Что?! Что это значит?! – закричала она. – Это значит, что он вас спас от той участи, которая вовсе не была вам предназначена. Вы будете жить, мисс Элисон. Ничего не сказав, а только захлебнувшись воздухом и подступившими к горлу слезами, Элисон выбежала из дома мистера Тейлора. В последующие дни она тщетно пыталась выяснить вначале у Мелани Паркер, а потом у Римы, в какой клинике находится Алан Рикман. Но Рима лишь отвечала, что не может этого сказать, поскольку сам Алан этого не хотел. «Он не хотел, дорогая, чтоб ты знала, – говорила она. – Он не хотел всего этого для тебя». Элисон не находила себе места, метаясь по собственной квартире, словно зверь, запертый в клетке, и чувствовала себя абсолютно бессильной. Она совсем не знала, что Алан продолжал сохранять необыкновенное присутствие духа и всё также пытался подбадривать всех вокруг. Он так и писал в одном из электронных писем своему итальянскому другу Симоне Мильорини: «Я сейчас отдыхаю в больнице, где мне пытаются восстановить баланс крови. Моя жена бегает туда-сюда с вкусностями. Всё не так уж плохо». Алан любил смотреть на пейзажи и закаты Вольтерры – маленького итальянского городка в Тоскане, который он успел полюбить всем сердцем за время пребывания там. И вот сейчас, в своих электронных письмах, он просил Симоне присылать фотографии Вольтерры. Ему казалось, что так он быстрее пойдёт на поправку. И Симоне присылал. Но в Вольтерре, казалось, больше не было солнца – её заливало дождём… В последние дни все мысли Алана были заняты теми, кого он оставлял здесь. Он по-прежнему думал о людях. Он занимался сценарием поминальной службы по самому себе: подбирал тех, кто будет в состоянии что-то сказать, щадя тех, кому будет тяжелее всего, выбирал музыку, которая должна была звучать на службе в этот день, и ту песню, которая должна была прозвучать в честь его жены Римы. Алан выбрал «Take It With Me» Тома Уэйтса. Он подбирал что-нибудь, что могло бы взбодрить, разбавить грустное, как, например, жизнерадостное видео Фреда Астера и других, танцующих под Uptown Funk Марка Ронсона, а потом – что-нибудь горячее и восторженное, например, видео с речью французского революционера, которого он сыграл в давней телевизионной пьесе в 80-х. Для Римы он купил новый дом для её новой жизни без него, чтобы она никогда не возвращалась в их совместную квартиру, где они прожили столько лет, и не плакала… 10 января 2016 года Алан Рикман позвонил Элисон. Она никак не ожидала услышать его голос в трубке и была несказанно этому рада. – Алан, какое счастье наконец-то услышать Вас! Хотя бы по телефону! – улыбалась она, плотнее прижимая к уху сотовый телефон. – Я тоже рад тебя слышать, дорогая… – его голос звучал на удивление бодро, будто развеивая все страхи. – Мне передали, ты сильно переживаешь за меня… И вот я здесь, чтобы сказать тебе, чтобы ты ни в коем случае этого не делала. Со мной всё в порядке. И я отлично себя чувствую. Врачи говорят, что скоро отпустят меня домой. – Как же это прекрасно! – восхищенно воскликнула Элисон. – Мы все так соскучились по Вам, мистер Рикман! В ответ она услышала его знакомый, такой тёплый, серебряный смех: – Никакого «мистера Рикмана»! Только Алан, дорогая! – Хорошо, Алан. Конечно, – улыбалась Элисон в трубку. – Я очень-очень… очень Вас люблю… больше жизни… – Я знаю, Элисон… знаю… И впервые за весь последний месяц, который казался ей сущим кошмаром, Элисон наконец-то спокойно и безмятежно уснула. Уснула, как ребенок, с улыбкой на губах… С улыбкой, которую подарил ей Алан… *** 14 января Элисон исполнялось 28 лет. В 4 утра она проснулась вся в холодном поту, будто разбуженная каким-то ужасным, тревожным сном. И больше не смогла сомкнуть глаз. А днём весь свет для неё померк, ибо одновременно со всем миром она узнала о том, что великое сердце Алана Рикмана остановилось навсегда. Дальше был провал, обрыв, пропасть… Она ничего не помнила. После всех приготовлений, в Ковен-Гардене 3 февраля 2016 года в Церкви Св. Павла, известной как «Церковь актёров», прошла поминальная служба по Алану Рикману в точном соответствии с тем, как он её планировал. Церемония была закрытой, только для родных и близких людей. Элисон тоже была там – и всё для неё было как в тумане. Она будто омертвела внутри и не могла даже плакать… Какие силы держали её на ногах, она тоже не знала. Единственное, что она понимала, так это то, что ей нужно как можно крепче сжимать ладонь Римы в своей ладони. Элисон теперь держалась ради неё… А потом… потом долгими-долгими ночами она погружалась в благостные, отпускающие на волю её исколотое болью сознание сны. Во снах ей каждый раз улыбался Алан. Здоровый, красивый, спокойный. Как прежде. И они кружились вместе в том танце, как тогда. В ресторане… Там звучали те же мелодии, каждый раз сменяя друг друга. Каждую ночь эта была одна из тех мелодий. И душа Элисон улыбалась, встречаясь с душой Алана в этом невероятном, мягком, бесплотном, но таком осязаемом танце. «Если ты видишь меня, значит я – рядом. Я – всё ещё здесь…», – говорил Рикман. А потом Элисон просыпалась… Прошло некоторое время – и Элисон оказалась в новом доме Римы. Таком светлом, но таком одиноком. Они обе сидели на маленьком диванчике, но смотрели не друг на друга, а прямо перед собой. – Вы очень сильная женщина, Рима, – сказала Элисон. – Алан Вас любил… – Он и тебя любил… – отозвалась Рима. – Не говорил, но любил… Он вообще любил всех людей. – Но ведь Вы были его первой любовью. И его женой, – продолжила Элисон, повернувшись к Риме. – Вас он любил больше всех. – Знаешь, – заговорила Рима, – ведь бывает так, что важна не только любовь первая… Но и любовь последняя… С этими словами Рима посмотрела на Элисон – и что-то невыразимое и невысказанное вдруг отразилось во взгляде этой мудрой женщины… Лишь тишина, повисшая между ними, знала ответ. – Вот, – прервала, наконец, молчание миссис Рикман, извлекая из сумочки небольшой конверт, – Алан просил передать тебе это… Возвращаясь домой, Элисон шла по улице, глубоко погруженная в свои мысли. Она даже не сразу услышала, как сзади её окликнули. – Элисон! – повторил голос громче. Она остановилась и, оглянувшись, увидела Патрика, племянника дяди Питера. Он подошёл к ней, лучезарно улыбаясь. И тут-то сознание Элисон неожиданно для неё самой сделало одно потрясающее открытие. Когда-то давно, на дне рождения Патрика, ей почему-то совсем не запомнилось это лицо. Но вот сейчас Патрик стоял перед ней и улыбался. Это было почти невероятно, но… он был как две капли воды похож на Алана Рикмана… только совсем молодого. Элисон была настолько удивлена этой мысли, что ей не оставалось ничего больше делать, как высказать её вслух. – О, привет, Патрик! Давно не виделись… Послушай, это прозвучит странно, но тебе никто никогда не говорил раньше, что ты ужасно похож на Алана… на Алана Рикмана? – Ну… предположим, – почти засмеялся Патрик, протягивая Элисон свою визитку. – Ах, да! Совсем забыл! Я ведь тогда не оставил тебе своего номера телефона. Вот. Спешу исправить свою вину… – Спасибо… – И, может быть, на самом деле не такой уж я и «племянник» дяде Питеру… – А… а кто же? – ещё больше удивилась Элисон. – Кто ты тогда? – Ох, уж эти загадки!.. Загадки… Но когда-нибудь ты обязательно узнаешь, – загадочно и тепло улыбаясь, подмигнул ей Патрик. И, помахав ей пальчиками, стал удаляться. – Пока-пока! Слова Римы и слова Патрика надолго запали в душу Элисон. И она всё думала о них. До тех пор, пока в один прекрасный погожий день не решилась открыть тот самый конверт, оставленный ей Рикманом. В нём лежало 5.000 фунтов. И небольшой прямоугольный листочек из плотной белой бумаги. Когда Элисон взяла его в руки, за окном из-за туч выглянуло весеннее солнце, озарив комнату ласковыми, скромными и тёплыми лучами. На листочке была роспись Алана Рикмана, а над ней – всего лишь одна фраза из трёх слов, выведенная его красивым, каллиграфическим почерком: “NEVER GIVE UP”. ______________________ 21. 01. 2021 _____________ Памяти Алана Сидни Патрика Рикмана посвящается...