И даже тьма станет светом

      Она лежит на мягкой длинноворсой шкуре у камина, а он боится шелохнуться, задумчиво наблюдая, как мерно и тихо вздымается её грудь во сне. Теперь, когда между ними не более метра, и он может изучать её безмятежный профиль, всё тело окутывает спокойствие и тепло, которого не испытывал уже очень много лет.       Этой ночью Владу потребовалась вся смелость, всё то мужество, которое он взращивал в себе годами. Это была не та отвага, которая вела его в бой, не та храбрость, которую боялись и уважали его враги и друзья. Это была сила иного рода – показать себя слабым и беззащитным, открыть своё располосованное израненное сердце, через которое сочились самые тёмные кошмары, надеясь, что он сможет пережить её отказ остаться с ним.       Тогда он бы не смог, не посмел. Пусть даже и принц, но принц покорённой страны. Султан не мог не заметить пылающий огонь в глазах Влада и ни за что бы не отдал свою любимую племянницу, этот хрупкий мотылек Лале, которая со всей самоотдачей и страстью бесстрашно летела на это пламя. Лале. Даже имя перекатывалось на языке так сладко, как конфета. Можно бесконечно играть этим ласковым именем, оно так ей подходило.       И что он мог ей дать? Разорённую, разрозненную и израненную далёкую страну, омытую кровью его родных. Маленькая Валахия, затерянная среди величественных Карпат особо отзывалась своей суровой красотой в сердце юного Дракулы, но для южной красавицы, избалованной спокойной жизнью во дворце это место стало бы гибелью.       Другое дело Аслан — Влад не мог понять, или не хотел себе признаться, чего бы он хотел на самом деле. Он видел, как Аслан смотрит на Лале, как любуется ей, когда думает, что никто не видит. Да, Аслан был бы хорошим кандидатом в мужья для неё: такой же светлый, яркий, лёгкий и на хорошем счету во дворце. Если Сафие смогла воссоединиться со своим возлюбленным, то и они могли бы. Наверное, Влад этого желал для Лале. Или убеждал себя, что желает этого, чтобы запереть на замок свои чувства под предлогом её выбора. Но Лале не делала выбор. Она радостно бросалась в объятья как к Аслану, так и ко Владу, крепко прижимала к себе каждого из друзей, дразня цветочным запахом каштановых волос и юным тонким телом с опьяняющим ароматом.       Ох Лале… Он так боялся до нее дотронуться, словно бы мог испачкать эту невинную красоту своей болью и ненавистью к её народу. Он так этого боялся, что это стало явью. Теперь он и правда отравлен и этот яд сначала убивал всех его врагов, а затем стал убивать всё, что его окружало: его дом, его лес, его людей… Он бы погубил её своим мраком, несмотря на то, что она сияла ярче солнца на этой чужой земле. Нежная Лале, чуткая, светлая душа с огромным сердцем заслуживала такой же лёгкой беззаботной жизни, которую бы он никогда не смог ей дать.       И вот она снова перед ним. И не Лале, а Лайя. Лайя… Какое незнакомое имя, но та же душа, которая осветила весь холл отеля, едва она появилась там: Владу даже показалось странным, что никто этого не видит. Сердце, бившееся прежде только от мрачного восторга, от кровавого адреналина битвы, вдруг сбилось с привычного хода. Руки защипало иголками, платок на шее вдруг стал невыносимо душным, но он, как всегда взяв себя в руки, как он делал и за много веков до этого, спросил: — Мисс Лайя Бёрнелл? Она обернулась и откинула непослушную прядь всё тех же каштановых волос. Шоколадные, с искринками глаза, вздёрнутый носик. Но в стоящей перед ним девушке не было той прежней Лале: это уже была не та доверчивая беззащитная девочка со звонким смехом и вечно испачканным подолом. Это уже была не та маленькая девочка, которую запугивал и сломал бы Мехмед в ту страшную и одновременно самую волшебную для него ночь. Теперь он видел взрослую сильную женщину с уверенным и сдержанным взглядом, смотревшей на него, как на незнакомца. И всё же её свет… От этой огромной и яркой души его внутренние демоны недовольно ворчали и съеживались, поджимая свои липкие лапы, убирая их от сердца. И он вдруг понял, что уже не сможет её отпустить, не сможет прожить ещё и дня без её света, разгоняющего мрак. И неожиданно для себя предложил совершенно невероятные условия. А она неожиданно согласилась.       И теперь Влад уже знал: отталкивая и страшась не сколько причинить ей боль, сколько боясь в своем эгоизме растерять ненависть, чувство ярости и мести за свою семью. Он боялся, что уйдет за её светом и не сможет покарать за предательство. Наверное, она так и не поняла, о каком страхе и эгоизме идёт речь. Но она осталась в его доме, она вошла к нему в комнату.       На протяжении всех этих сотен лет он хранил в воспоминаниях запах её волос, тепло её маленьких рук, доверчиво вложенных в его руки, её тонкую талию, весёлый смех и тихий вздох удивления, когда он приподнимал Лале в очередной фигуре танца. И вот она снова стояла перед ним: сильная, красивая, по-прежнему тонкая, как лань. Он хотел сказать ей так много, задушить в объятьях, целовать до нехватки воздуха, путая её длинные волосы между своих пальцев, прижать к себе, согреваясь её теплом, стирая все годы одиночества. Но вместо этого только сказал: — Я так соскучился. И она все поняла. Больше не нужно было слов — она смогла прочесть в его глазах всю невысказанную тоску, все сожаление и всю нежность, каплю которой он берёг глубоко в подземелье своей души. И, наконец за мучительно бесчисленные одинокие дни Влад почувствовал, как где-то снова подул нежный утренний ветер юга, имя которому было Лайя.