Добрый вестник

Он ступает мягко и беззвучно, как полуночная тень, хотя лишь приходится ей сыном. Мир глухо отзывается морозной тишиной и хрустальным шелестом покрывшихся изморозью листьев на деревьях, приветствуя его. Он – ночной дух, тьма во плоти. Хотя люди почему-то всегда давали ему иное имя – Юнги или "блеск", что, конечно, не было на него похоже. Но иногда легенды их не врали. Они говорили, что ханбок его соткан из ночной дымки с затерявшимися в ней хвостами упавших звёзд, что хыннип его может поглотить свет солнца, что серьги в его ушах выкованы из созвездий, погасших сотни лет назад. Но более всего люди любили его глаза, не зрящие ничего живого и мёртвого, а видящие многое. Дух с презрением вдыхает теплый аромат домашней выпечки, клубами пара льющийся из окон ближайшего дома, и вертит в пальцах замерзшее перо журавля. Некогда на этом месте величественные птицы исполняли свою завораживающую пляску, но много лет утекло, и теперь здесь только дома до самого горизонта и дальше. Вдруг по округе разливается звон колокола, что не один век висит в старом храме, созывая на свой плач всех: и живых, и мёртвых. Дух спешит туда, чувствуя приближение тёплой человеческой толпы. Возможно, там его цель. Цель, которую обозначили замерзшим пером. Монах вычитывает что-то незаметно, пока вокруг него кружат люди, оставляя за собой в воздухе влажный след. Души умерших снуют между ними, плача и смеясь иногда совсем безмолвно. — Зачем ты пожаловал сюда? — спрашивает служитель храма, пребывая в трансе. — Ищу журавля, — не размыкая губ, отвечает Юнги. — Журавли покинули этот город два века назад, — с сожалением молвит монах. Дух фыркает: люди часто не понимают, что слово не всегда имеет привычное значение, а незрячий не всегда слепой. Он удаляется из храма в ночь, бродя по пустынным улицам и пытаясь найти озеро, когда-то украшавшее это место. И находит. Скованное уже крепчающим льдом и припорошенное жёстким снегом оно словно лик луны, лежащий на земле. Юнги смотрит на тускло светящий месяц и звёзды на темном куполе неба. Вдруг в нём звучит шорох, другой, а потом ещё один, словно хлопанье крыльев. Дух вглядывается в ледяную гладь и видит на ней босого человека. Полотно в его руках взмывает в небо, падает, взлетает вновь, а между тем он шагает голыми ступнями по снегу вежливо и важно. Склоняется ко льду элегантно и летит в прыжке. А потом теряется во вращении, вновь вырастая на полупальцы и обрушаясь вниз. Дух спускается на лёд, слушая сбившееся дыхание человека. — Журавль плясал здесь много лет назад, а человек вдруг мыслью превзошел его мастерство, — шепчет Юнги. — Кто здесь?! — вскрикивает. Но духа не увидеть глазами. Он подбрасывает перо в воздух. — Не бойся, человек. И оставь свои печали, что привели твою душу к столь скорбным танцам под луной, — говорит Юнги успокаивающе, ловя в ладонь блестящую слезинку, скользнувшую с чьих-то ресниц, позволяя ей затеряться в складках ханбока. — И знай, ночная тьма способна спрятать все твои печали, но ты не дай им лечь, уснуть и умереть, а подними, как небосвод вздымает утром солнце, и дай им упорхнуть. Дух исчезает в ближайшей тени, оставив на прощанье лишь перо. Месяц у Чимина выдался ужасный. Все началось с серьезной травмы в самом начале подготовки к отчетному концерту академии, потом навалились какие-то дополнительные задания, простуда, проблемы с боссом на подработке из-за случайно разбитой бутылки какого-то пойла, и так можно было продолжать бесконечно. Едва восстановившись и войдя в танцевальный класс, Пак всё свое время посвятил тренировкам и попыткам создать танец, но безуспешно. Фантазию, чувство ритма будто отключили. Истощенный мозг не желал выдавать что-то хотя бы неплохое. На паркете получались только скучные вариации эксерсизов у станка и простые скучные связки, а Чимин хотел поражать, хотел своим танцем подарить людям мгновения погружения в вечность. И вот, за несколько дней до отбора номеров, мучающийся с постановкой парень срывается в другой конец города, чтобы погулять, потому что больше выносить застой нет сил, хочется всё бросить и плакать в подушку весь день. Но старый район уже петляет узкими улочками по холмам с сидящими на них традиционными корейскими домами. Совсем недавно по-зимнему похолодало и выпал снег, укрывший яркие крыши и балки своей паутиной. Чимин бродит по переулкам весь день, даже заглядывает в сумерках в древний храм, в котором готовится какое-то торжество. Но от всего этого тошнит. Отсутствие даже малейших наработок для танца не просто раздражает, а выматывает все нервы, а Чимин не хочет оплошать. И он уже собирается уехать обратно, признавая несостоятельность утреннего порыва, но натыкается случайно на небольшой городской сад, в котором решает прогуляться прежде, чем вернуться к работе. На небольшом деревянном стенде он вычитывает про историю его создания и узнает про озеро, что некогда звалось Журавлиным. Он с грустью читает легенду о причинах ухода птиц. О том, что они наказали местных за несправедливость и вечные раздоры, и, улетая, забрали с собой долголетие и благодать. Чимин направляется к озеру, пытаясь представить, как это место выглядело много лет назад, наполненное птичьим гомоном и хлопаньем крыльев. Выскочив на затвердевший лёд, парень ёжится в тонком пальто, но вдыхает с удовольствием морозный воздух. И завороженно смотрит на небо, на котором уже поднимается месяц и загораются звезды. Заиндевевшие деревья рисуют ажурную рамку вокруг них. Пак прикрывает глаза, и неизвестные движения сами приходят в голову, складываясь в танец. Он видит себя птицей, важно вышагивающей по берегу озера, потом взмывающейся в воздух и двигающейся в беззвучном ритме. Вдруг чёрная тень опаляет дыханием его щеку, и Чимин подскакивает на месте, озираясь по сторонам. Но никого рядом нет. По щеке катится случайная слеза, оставляющая за собой покой и уверенность, вместо усталости и разбитости прошедшего месяца. Ему пора уходить, но прежде, чем он делает шаг, с неба прямо ему в руки летит белое перо. Пак снова озирается по сторонам, словно слышит чьи-то шаги, но все тихо. — Я буду летать, — шепчет себе под нос парень, прижимая перо к груди, словно знак доброй вести.