Счастливого Рождества

Они не отмечали Рождество. Их особняк оставался неизменным: пустым и стерильным. Не было места ели, увенчанной сентиментальными украшениями, или носкам на камине, на каждом из которых вышито имя. В этом доме не переливались рождественские гирлянды, а нос не щекотал аромат имбирных пряников. Декабрь шел своим чередом, и никто даже не мыслил о том, чтобы пожелать друг другу счастливого рождества. В календаре семьи Агрест значилось 23-е и 26-е декабря, но, прошу, даже не спрашивайте о 24-м и 25-м. Адриан не проводил время с отцом и не покупал ему подарок. Они притворялись, что праздника не существует. Не хотели произносить его имя вслух, потому что имена имеют силу. Адриан просто с этим смирился. Но в этом году этот закон дал сбой. Адриан понял это, когда отпер дверь в дом, который никогда не нес в себе праздничный дух, и услышал негромкую рождественскую музыку. По спине побежали мурашки, а в нутре неприятно скрутило. Он с тревогой снял пальто и отослал Плагга в свою комнату. Они же не празднуют Рождество. Аккуратно переступая, он поднялся наверх и заметил тусклое свечение из комнаты отца. К горлу подступил ком, и он, задевая пальцами холодные стены, подошел к двери. И услышал, как отец напевает: Я буду дома к Рождеству, Можешь на меня рассчитывать. Пусть будет снег и омела, И подарки под елью. Адриан сделал глубокий вдох и открыл дверь, прищуриваясь, пока глаза привыкали к теплому свету отцовской комнаты. На скрип двери отец обернулся и встретился с ним взглядом. Сегодня отцовские глаза не были холодными и жесткими — наоборот — увлажнившимся и изумленными. Адриан вздохнул, отчасти от жалости, отчасти от досады, а взъерошенный Габриэль Агрест сел на кровати в окружении свадебных альбомов. Даже не надо было заметить опустошенную бутылку бурбона, чтобы понять, что отец пил. В комнате стоял явный душок. Адриан тяжело вздохнул и сел на краю постели. — Я думал, мы не отмечаем Рождество, пап, — опустив все формальности, просто сказал он. Щеки у Габриэля горели, обычно идеально уложенные волосы стояли торчком. Он отпил из бутылки, а затем пробормотал: — Но твоя мать… — он не договорил, и Адриан не знал, было ли у его фразы окончание. Адриан только покачал головой, глубоко вдыхая, и посмотрел на фотографии людей, которых больше не существовало. Улыбающийся отец, такой счастливый и гордый, и его жена, впечатывающая торт тому в лицо. А его мама… лучше оставить эти размышления на другой раз. Потому Адриан медленно собрал альбомы и отложил их на пол, не слушая невнятные возражения. — Давай, ты ляжешь спать, — решил он, выключил музыку и забрал у отца бутылку. Габриэль уже не возражал и просто лег на кровать. Как ответственный сын, Адриан разложил постель и накрыл отца одеялом. Он мягко провел рукой по смятым отцовским волосам, и ирония, что ребенок здесь вообще-то он, от него не ускользнула. Но он решил на этом не зацикливаться. — Спокойной ночи, отец, — прошептал он. В дверях он вдруг услышал: слова, которые любой другой ребенок слышит куда чаще него. — С Рождеством, Адриан. Я люблю тебя. Обернувшись через плечо, он надеялся, что отец не слышит, как надтреснулось его сердце. — Я тоже люблю тебя, пап, — ответил он, позволяя словам зависнуть в тишине на пару секунд, а потом выключил свет. Когда Адриан возвращается в комнату, бредя по голому дому, он в который раз думает, что лучше, когда они не празднуют Рождество.