Миссия Берген

Ноябрь 1963-го, Норвегия — Отличная возможность узнать друг друга поближе, — бодрился Наполеон, втиснувшись между гружёным углём вагоном и Ильёй, теперь распластанным по стене депо. Прятаться на этом участке шахты было решительно негде, смену патруля они ждали только через четверть часа, а погода в Ню-Олесунне стояла такая, что игривое «ню» в его названии скорее отталкивало — архипелаг, на котором разворачивалась текущая миссия «А.Н.К.Л.», лежал уже за полярным кругом, и мысли о неглиже в таких условиях вызывали ужас. Между тем, можно сказать, Наполеон именно в неглиже и был. Одежду им с Курякиным выдали одинаковую, вот только с шуршащей курткой Наполеону пришлось расстаться перед тем, как проникнуть в кабинет объекта. Она, при всей своей полезности, мешала ему бесшумно двигаться. И вот теперь, выполнив свою часть задания, он застрял здесь в одной водолазке. Холод Наполеон не любил в принципе, настоящей зиме предпочитая европейскую, вернее, ту, для которой достаточно лёгкого пальто. Конечно, можно было бы делегировать эту миссию одному Курякину как более приспособленному к существованию во враждебном человеку климате, если бы тот был так же хорош во вскрытии замков и обнесении неприступных сейфов, как он сам. Отвертеться у Наполеона не вышло, хотя, по правде говоря, старался он вяло. Куртка, о которой он в эту минуту мечтал, как о внеурочном выходном, была спрятана в одном из вагонов перед ними. В каком именно, Наполеон сказать бы затруднился; он как-то не рассчитывал, что под тентами вагоны окажутся практически одинаковыми, грязно-оранжевого цвета, и что их успеют наполнить углём за то время, пока они исследуют административный сектор. Можно было лишь догадываться, какими изощрёнными русскими выражениями Илья описывал в голове всё происходящее, но во всяком случае он продолжал угрюмо молчать. Соло прикрыл глаза и попробовал представить себя в летних Каннах с их цветущими садами и знаменитой набережной, на которой роскошные отели чередовались с магазинами парижских домов мод. Себя, согретого солнцем и улыбками встречных красавиц, за которыми можно было беспрепятственно наблюдать из-за стёкол тёмных очков… И опять себя — совершающего моцион в сабо, парусиновых брюках и с легкомысленным платком вместо галстука… Он было решил, что сумел войти в транс и обмануть себя яркой фантазией, потому что его плечи вдруг окутало благостное тепло, но всё оказалось гораздо прозаичнее: Илья поделился курткой, расстегнув её на себе и набросив на Наполеона полы. — Обстоятельства обязывают, — процедил Курякин ему на ухо, словно предупреждая подначки. — Конечно, — легко согласился Соло, блаженно прикрыв глаза и позволив себе чуть откинуться назад, подальше от пахнущего мазутом вагона, потому что от таких предложений не отказываются. Мимо товарняка прошла группа шахтёров, гремя тачками с инструментом, и Наполеон с Ильёй задержали дыхание, чтобы их не выдали облака пара. — Четырнадцать минут до смены патруля, — напомнил Соло, когда опасность миновала. — Ты там в порядке? — От твоего парфюма, если его можно так назвать, слезятся глаза, — прошипел Илья. — От твоего умения отвешивать комплименты шедеврам мировых дизайнеров я тоже готов расплакаться. — Я и кое-чего другого могу отвесить. Наполеон мстительно расслабился, в собственной манере отстаивая свой «Ветивер Герлен», прижался к Илье спиной и с удовлетворением отметил, что ему самому стало ещё теплее. Курякин же, кажется, перестал дышать. — Ты выполнил свою часть задания? — глухо спросил он над ухом. Соло нехотя похлопал себя по широкому карману на бедре, куда уместил все честно украденные бумаги. — Позже изучим, не возражаешь? Хотя можем и тут, конечно, если ты… — Не возражаю, — перебил Илья и явственно перевёл дыхание. Было тесно; до обхода всё ещё оставалось не меньше десяти минут. Этого времени Наполеону хватило бы, чтобы вынести «Свободу» Делакруа из Лувра, соблазнить женщину и трижды вывести из себя советского агента Илью Курякина. С использованием контактных методов пресловутые «трижды» умножались минимум на два. — Продолжая разговор, — расслабленно сказал Соло, по-хозяйски заворачивая вокруг себя полы куртки Курякина. Тот молчал, словно не замечая — должно быть, решил, что в этом случае Соло станет неинтересно дразниться и он уймётся сам собой, поэтому Наполеон продолжил говорить. Так время шло незаметнее и интереснее: — Не хочу быть голословным, но я вынес счета, которые подтверждают причастность Лангеланда к организации, подстроившей дело Кингс Бэй [1]. — Счета — улики косвенные, — заметил Илья, пытаясь незаметно врасти в камень за своей спиной. — Нам прямые и не нужны, а для шантажа их хватит. Транспортная компания Лангеланда не платила налоги со сделок с шахтами, что можно проверить одним звонком. Наша задача — заставить его сдать своих. А я слышал, что… Илья неожиданно зажал ему рот ладонью, невольно уткнув затылком в своё плечо. Наполеон возмущённо дёрнулся, но не издал ни звука: теперь и он услышал хруст наледи под чьими-то шагами. Илья, убедившись, что Соло не намерен сотрясать воздух, медленно отпустил его, дав вдохнуть. Когда шаги удалились, Наполеон прокашлялся. — Хотел сказать… Я слышал, что у КГБ много методов, чтобы заставить людей говорить, однако теперь вижу: чтобы заставить молчать… тоже есть, — сказал он, повернув голову так, что его нос практически упёрся Илье в щёку. Щека была пунцовой и, невзирая на долгое пребывание на морозе, горячей. Ещё у Ильи пылали уши. — Не думаю, чтобы ты хотел познакомиться с ними поближе. — Запомни, Угроза: со мной всегда есть способ договориться. Звук шагов раздался снова, и на этот раз он сопровождался скрипом колёс. Судя по всему, группа шахтёров привезла ещё одну партию угля, чтобы догрузить её в один из вагонов; последующие несколько минут Наполеон и Илья замерли и дышали под куртку, боясь шевельнуться. — Нам нужен план отхода, — прошептал Соло, когда переговаривающиеся по-норвежски шахтёры вместе с тележкой отошли на безопасное расстояние. — У меня он есть, — уверенно сообщил Илья. — Отходим. Он решительно отодвинул напарника, вылез из ниши, отчего Наполеону сразу сделалось холодно, и стал продвигаться в сторону выхода. — Мадонна Литта [2], — пробормотал Соло и с энтузиазмом отправляющегося на эшафот двинулся следом, чувствуя непонятное сожаление. Ближе к середине состава Курякин нырнул под поезд — впереди показался патруль. Наполеон, как идиот остановившийся на самом видном месте, вернулся назад и прижался к стенке вагона. Умом Илью было не понять, аршином не измерить тоже, поэтому Соло действовал интуитивно и надеялся, что двухметровый Курякин в шуршащей форме не привлечёт лишнего внимания. Вдалеке опять послышался скрип тележки, и Наполеону оставалось только забраться прямо в вагон. Он ловко подтянулся на руках, перевалился за борт и накрыл себя тентом. Приземление, к слову говоря, не вышло мягким, но это было лучше, чем встреча с шахтёрами или вооружённой охраной. Заполнив соседний вагон, горняки опять ушли, но когда Наполеон уже собрался было вылезать, поезд вдруг… поехал. Соло подумал сначала, что слишком резко встал, и это — последствия в виде головокружения, но нет, состав действительно тронулся и медленно, но верно набирал скорость. Высунувшись из-под тента, Наполеон ошалело посмотрел в сторону тепловоза через два вагона от себя и увидел выглядывающего в окно Илью. Тот показал ему большой палец и скрылся обратно, оставив Соло осознавать происходящее в одиночку. Время подумать было, однако он мудро решил перебраться в кабину машиниста. Может быть, момент он подгадал не самый удачный — что-что, а кража целого состава не осталась незамеченной, и вслед им уже стреляли, — но у него получилось. К тому же по пути Наполеону попалась его ненаглядная куртка, в которую он сразу влез. Гарцевание по грудам угля под пулями было представлением не для слабонервных, и несколько раз Соло думал, что вот сейчас — финита ля комедия. Но фортуна по-прежнему оставалась его любовницей, и пробежка далась ему почти легко — так, словно каждую свою поездку он предпочитал товарняк экспрессу и в качестве сопровождения заказывал автоматные очереди. — Широкий жест, Угроза, — поделился он впечатлениями, влезая к Илье в окно. — Ещё никто ради меня не угонял поезд. — Не обольщайся, — фыркнул Курякин. — Это был план. — Разумеется. Илья хмурился, но уголки его губ предательски ползли вверх. Тоже улыбнувшись, Наполеон вынул платок и наклонился к боковому зеркалу, чтобы стереть с лица угольные следы. — Странно, я что-то не вижу погони. — Узкоколейка длиной километров пять, нас наверняка встретят на конечной станции, — Илья заглянул в зеркало с другой стороны. — Так что готовься десантироваться, Ковбой. — Что, прямо сейчас? Я только пришёл! — Сейчас же. Не успел Наполеон возразить, как был деликатно выброшен Ильёй в сугроб через открытую им дверь; сам Илья поспешил следом и приземлился в метрах пяти, умело сгруппировавшись. Наполеон упал не так удачно, слегка ушиб бедро и уже мысленно прикинул количество новых синяков на своём многострадальном теле, но волевым усилием стёр болезненную гримасу с лица и ограничился усталым смирением. — Идти можешь? Лодка ждёт нас в бухте ещё полчаса, — сказал Курякин, подавая ему руку и помогая подняться. — Предлагаю поторопиться, если ты не хочешь стать обедом белого медведя. — Здесь водятся белые медведи?.. — Тебе не послышалось. Хотя, возможно, из-за одеколона они сочтут тебя несъедобным. Курякин широко улыбался; здесь, на самой северной точке заселённой земли, он явно чувствовал себя в своей тарелке. В отличие от Соло, который с большим удовольствием вернулся бы в Стамбул, к мраморным баням и расшитым тапочкам. Пронизывающий ветер, снег в ботинках и коченеющие в перчатках руки ампутировали у него избыток самоуверенности. Поезд наконец прошёл мимо, и они метнулись через рельсы в сторону берега. На его ровной поверхности ничего не стоило стать удобной целью для снайпера, но всё обошлось, и лодка-вездеход «Мечта» стояла на месте. От мечты Наполеона Соло она была далека, как Москва от Нью-Йорка (после сеансов Рудольфа фон Трулша он обнаружил у себя морскую болезнь), но зато нравилась Илье. За штурвалом сидел бойкий моряк из Пирамиды — советского поселения к северо-востоку от норвежской части острова. Они всю дорогу всласть беседовали на русском, обсуждая новости со славной родины, и Наполеон тактично не лез в эти светско-советские разговоры. Его работа на ЦРУ была сделкой, а не продуктом безудержного патриотизма, поэтому отстаивать интересы Штатов он не собирался. До Свальбарда — единственного аэропорта на архипелаге, — они добрались без приключений. Наполеона укачало, но он мужественно держался, стараясь отвлекаться на актуальные вопросы вроде наличия погони и менее актуальные вроде загадки Пирамиды (точнее, её названия). Он представил этакий ледяной Египет с высеченными в айсбергах сфинксами, закутанными в красные серпасто-молоткастые знамёна, и домами из прессованного снега, и невольно улыбнулся. Илья покосился на него возмущённо и почему-то опять покраснел. Соло пожал плечами, мол, это я так, о своём, и тот отвернулся. Погони так и не случилось — несколько фигур беспомощно толпились на оставленном берегу, когда «Мечта», задав обманный манёвр в виде петли по ложному курсу, отплыла уже на несколько миль. В аэропорту выяснилось, что у них есть самолёт, но нет пилота — тот подхватил кишечный грипп. — Я только по лодкам, — развёл руками капитан «Мечты» Казимир Михайлович и тут же добавил на ломаном английском: — На самолёте летать не уметь. — Спасибо, я говорю по-русски, — поморщился Наполеон, рассматривая стоящий в гордом одиночестве Ан-2. Казимир карикатурно удивился, явно уверенный, что их обмен мнениями с Ильёй Николаевичем — им обоим чертовски нравилось добавлять к имени собеседника отчество, словно это было каким-то таинством, — вёлся практически тет-а-тет. — Чего сник, Ковбой? — весело поддел его Илья. — Впервые видишь вблизи kukuruznik? Упомянутый kukuruznik выглядел вполне надёжно и даже симпатично: блестящая стальная четырёхкрылая птица на взлётной полосе, уходящей как будто бы в воду, на фоне кардиограммы гор. Природа Норвегии ошеломляла сочетанием форм и цвета — неудивительно, что скандинавское искусство полнилось пейзажами, — однако созерцать её Наполеон предпочёл бы из окна хорошо обогреваемого отеля. Или на тех же пейзажах в своей скромной личной коллекции. Он прошёл вдоль самолёта и осмотрел его корпус, будто ожидал увидеть в нём дыры или отваливающиеся гайки. — Посмотрю я на твоё лицо, Угроза, — сказал он наконец, — когда мы станем целью ПВО [3] за несанкционированный вылет. — А кто сказал, что вылет не будет санкционирован, — хмыкнул Курякин, бросая взгляд на часы. — Пилот Хансен, скажем, внезапно почувствовал себя лучше. Дальше он обратился к Казимиру: — Мне бы найти костюм лётчика. — Сделаем! — был ответ. Наполеон, проводив взглядом моряка, покачал головой, плотнее кутаясь в куртку. — И где ты был, Угроза, в 50-е? — выдал он риторически. — О таком напарнике можно только мечтать. То поезд угонит, то самолёт. Ты никогда не думал о карьере… как бы сказать… в сфере искусства? — Не обижайся, Ковбой, — Курякин остался непроницаем, — но уж точно не тебе заниматься вербовкой на эти дела. И Соло вынужден был признать, что доля правды в этом имелась. *** Илья ел плавленный сыр «Дружба» прямо из банки, и лицо у него при этом было такое, словно ему подали чаудер с гребешком. Наполеон смотрел на него с жалостью, но вежливо молчал. Они сидели в самолёте, летящем из Алты в Осло. Передние кресла подпирали Илье колени, и в конце концов тот вытянул ноги в сторону Наполеона, сантиметр за сантиметром отвоевывая себе пространство. Наполеон делал вид, что не замечает, увлечённый выпуском «Афтенпостен» [4]. После полёта с Ильёй-пилотом он вынужденно (и невозмутимо) принял валиум, а потому сейчас был миролюбив, расслаблен и даже не особенно старался флиртовать с облюбовавшей его стюардессой. В качестве пассажира Илья не так активно воздействовал на его нервные клетки. — Ты видел, Угроза? — он тряхнул газетой, показывая статью на развороте. — Список самых знаменитых побегов из Восточного Берлина. Здесь и акробат с проводом, и военный с угнанным БТР, и даже машинист поезда с… поездом. Представь, он протаранил их Стену [5]! Герой дня — Илья Курякин, сумевший не убить их двухчасовым перелётом со Шпицбергена на материк, — пожал плечами и продолжил смаковать бартерный сыр, доставшийся от Казимира в обмен на американские сигареты. Американских сигарет Наполеону было не жалко, однако пробовать эту хвалёную «Дружбу» он наотрез отказался. После первого перелёта аппетит к нему не вернулся — он даже не стал брать шампанское. — Расстроен, что не видишь в этом списке себя? — Скорее, тебя, — парировал Соло, а после добавил на тон тише: — Мы-то проскользнули, а ты остался на минном поле. Хмыкнув, отвечать Илья не стал, то ли не сильно гордясь решением той проблемы, то ли не желая раскрывать своих тайн. Он сосредоточенно соскребал сыр со стенок банки и меньше всего сейчас походил на маститого советского разведчика. В лыжном свитере, растянутых спортивных штанах и шапке с помпоном, Курякин мог бы стать достойным примером для параграфа «маскировка» учебника «Агентурная разведка». Это была его третья личина за сутки. — Вкусно? — поинтересовался Наполеон, по-прежнему не отрываясь от газеты. — Очень, — серьёзно кивнул Илья. — Тебе, Ковбой, не понять. — Абсолютно, — не стал спорить Соло. — Но ради своих будущих биографов я обязательно запишу в дневник, что сегодня ты предложил мне дружбу. Он улыбнулся, Илья закатил глаза и засунул в рот ещё одну ложку. Без хлеба, без овощей, даже без напитка, и, видимо, картина мира Наполеона Соло в самом деле была слишком капиталистической, чтобы он углядел в этом ключ к наслаждению. — Не знал, что ты ведёшь дневники, — заметил Илья равнодушно. — Тебе не кажется это опрометчивым? — Ты явно переутомился, Угроза, — вздохнул Наполеон, взглянув на него сочувственно. — Я шутил. А про себя отметил, что подначивают они друг друга вполне беззлобно. Во льдах Норвегии лёд между ними дал трещину; озвучивать это он благоразумно не стал. В Осло они сошли во всеоружие своих легенд — фотографа и художника, возвращающихся с творческих выходных на природе. Встречала их «сестра художника» — Габи. Судя по короткому пальто (на ладонь выше колена), Наполеон обзавёлся союзницей в деле отрицания любых погодных условий ниже нуля градусов. Меховая горжетка из ламы вряд ли спасала её от ветра, как и горчичный берет. Она держала руки в карманах манто и смотрела на прибывших волком — самолёт задержался на два часа. — Сестрёнка! — радостно раскинул руки Наполеон. — Глядя на тебя я почти готов поверить, что эта зима и вправду европейская. — Формально мы в Европе, — она неохотно прислонилась к его плечу, не обнимая в ответ, и Соло почувствовал её напряжение. — И ещё не зима. Она отстранилась и протянула руку Илье — но не так, как сделала бы дама, а для вполне мужского рукопожатия. — Марта Герц, — представилась она, натянув улыбку. — Ларс Андреасен, — ответил Курякин с намеренным датским акцентом. — Я о вас наслышан. Он пожал её руку — такую маленькую в сравнении с его ладонью, — и Габи повела их к такси. — Как ваш уикенд? — спросила она как будто из вежливости, но Наполеон знал, что за этой подчёркнутой холодностью кроется искренний интерес. Она не рвалась за ними на Шпицберген, но и не позволяла сбрасывать себя со счетов. — Изумительно, — сощурился Соло. — Сутки наедине нас невероятно сблизили, правда, Ларс? — Надеюсь, в Гранд-отеле есть спортивный зал, где я смогу оправданно тебе врезать, — не менее елейно улыбнулся Курякин. — Мечтаю об этом последние двенадцать часов. — Ларс любит производить впечатление, — доверительно сообщил Наполеон Габи. — Обычно он делает это с помощью фотографии, он блестяще снимает, но мне кажется, что за нашу поездку я раскрыл в нём несколько побочных талантов. — Не терпится узнать, — повела бровью Габи. Они вышли из аэропорта наружу, и Илья задержал их под предлогом поиска в рюкзаке сигарет. Это был условный знак, поэтому все трое остановились. Он поставил в ноги сумку с фототехникой, Наполеон опустил чехол с картинами. — Тот мужчина в шляпе пасёт меня с самого входа, — тихо сообщила Теллер, стоя спиной к тому, о ком говорила. Наполеон не стал оборачиваться, Илья даже не поднял глаз, при этом оба они — в Курякине Соло не сомневался, — приметили его ещё в зале ожидания. — Я его понимаю, — нарочно беззаботно отозвался Наполеон. — Ты точно не забыла надеть платье? Габи зыркнула на него, словно отвесила пощёчину, и возмущённо уткнулась носом в горжетку. — Это филер [6], — подтвердил спокойный Илья, зажав в зубах сигарету. Умно: так никто не смог бы прочитать по губам, что именно он сказал. — Тебя проверяют, — добавил Соло. — Лангеланд не так прост, раз приставляет людей к своим увлечениям. — Я для него не увлечение, — огрызнулась Габи. — Тем более. Она перевела горящий взгляд на Илью, ожидая, по-видимому, поддержки, но тот виновато пожал плечами. Он первым выступал против использования Габи в медовой ловушке, однако он не мог не признать, что это было наиболее эффективным средством против падких на красавиц миллионеров. Александр Винчигуэрра, их первый общий успех, был замечательным тому примером. — Пошли уже, — бросила Габи и первая направилась к стоянке. Наполеон проводил взглядом её хрупкую фигуру на полупустой снежно-белой парковке, бойко стучавшую каблуками модных полусапожек, и эта картина показалась ему неожиданно сентиментальной. Габи была молода и свободна, и после Рима перед ней открылись горизонты, о которых мечтал в своё время Наполеон; у неё не было ни контракта, ни оков железного занавеса, она могла бы выбрать прелести буржуазной жизни, приятную судьбу красивой женщины, а выбрала их работу, риск, ложь и кровь. Уэйверли — теперь их общий Дядя, — ни к чему её не обязывал, но она решила остаться в «А.Н.К.Л.». Неужели из-за того, что, кроме той мастерской в Восточном Берлине, у неё больше ничего не осталось? В том Берлине, в который она вряд ли жаждала вернуться? — Марк, — позвал его Илья, хмурясь. — Ты идёшь? Наполеон рассеянно улыбнулся, подхватил картины и двинулся за ними, чувствуя, что север не закаляет его, а делает что-то диаметрально противоположное. *** Габи клеила ресницы перед трюмо, Илья отжимался на одной руке — «сорок четыре, сорок пять, сорок шесть», — Наполеон сидел за мольбертом. Пейзаж выходил весьма недурным — в нём было что-то от символизма Сольберга [7] и поздних французских импрессионистов, однако человек понимающий вряд ли назвал бы эту работу шедевром. Красное солнце в мареве заката тонуло в тёмно-синем Норвежском море, ощерившимся кусками льда, а берег был окрашен в индиго. Эмоций здесь было больше, чем пейзажа, экспрессии больше, чем техники — работа отвечала духу современного искусства. Однако в галерее Наполеон выставляться не планировал. Ему нужно было подтвердить легенду Марка Герца, художника, вернувшегося из творческого отпуска с фотографом Ларсом Андреасеном — отпуска, который каждый из них запечатлел по-своему. — Не понимаю, что Лангеланд выигрывает от этого скандала с гибелью шахтёров, — нахмурилась Габи, приблизившись к зеркалу почти вплотную. — Какова его роль в этом маскараде? — Пятьдесят один, — бормотал Курякин. — Пятьдесят два. Пятьдесят три. Поняв, что ответа не будет, Наполеон выглянул из-за мольберта: — О том, что он причастен к взрывам метана на шахтах в Ню-Олесунне, ты уже знаешь. Как и то, что у него и сообщников основная цель — совсем не мелкий террор. Габи коротко посмотрела на него через зеркало и кивнула. — Премьер-министр уже отстранён, — продолжил Соло. — Временное правительство распущено. Лангеланд — один из нескольких винтиков в механизме государственного переворота. — Один из? — Такое дело не осуществить в одиночку, — Наполеон вернулся к картине. — Подозреваю, у них там целая компания радикальных социалистов. — Шестьдесят три, — повысил голос Илья. — Шестьдесят четыре. — Это как-то связано с тем, что острова Шпицбергена поделены между Советами и Норвегией? — Это значит лишь то, что если СССР замешан, то этим условным радикальным социалистам было удобно с ним общаться, — отозвался Соло. Курякин поднялся и отряхнул руки, хмурый, как туча. — Мои источники отрицают вмешательство в этот конфликт, — пророкотал он низко. — Ещё бы они признались, — фыркнул Наполеон, игнорируя его тон. — Но это недоказуемо и, по правде сказать, неважно. Процесс уже запущен, и повлиять на него мы не в силах. — Тогда зачем это всё? — прямо спросила Теллер. Наполеон любовно поправил линию берега, добавив незначительных светлых мазков. — Понять, кто за этим стоит, — предположил он задумчиво. — Есть основания полагать, что у «А.Н.К.Л.» есть злой двойник, который появился гораздо раньше, и нам пора бы уже познакомиться. Илья сложил руки на груди, Габи обернулась — один глаз с ресницами, другой без, из-за чего её лицо выглядело несколько изумлённым. — Сложно найти другую причину тому, что нас собрали в таком составе, — развёл руками Наполеон. — Уж явно не потому, что мы подходим друг другу по гороскопу. — Уж явно, — мрачно повторил за ним Курякин и отошёл умываться. Габи поджала губы и вернулась к ресницам. На то, что Илью задел его пассаж в сторону оплота социализма, Наполеон не рассчитывал. Честно говоря, Соло давно подозревал его в некоторых сомнениях по поводу правильности генеральной линии коммунистической Партии и советского правительства. Чутьё подсказывало Наполеону: было в Илье что-то такое — надрыв или секрет, которые не доверяют малознакомым. Но это что-то — наверное, сомнение — делало напарника глубоким, сложным, интересным, как взломостойкий сейф, и это Наполеону было в нём особенно симпатично. Не просто ум, а критическое мышление и проницательность — всё то, что отличает человека думающего от человека исполнительного. — Ну что, Пикассо, закончил? — спросил Курякин, показываясь из ванной. Наполеон поморщился — Илья произнёс фамилию с неправильным ударением на «о», как делали французы, а от французов переняли русские: — Для Пикассо, — он по-особому выделил ударную «а», — у меня маловато углов. — Ну-ка. Он подошёл, не обратив внимания на замечание, обогнул холст и встал за Наполеоном. Илья смотрел на картину, а Наполеон, запрокинув голову, на него. Илья мог говорить без акцента, но иногда, обычно в мирной обстановке, мог выдать что-нибудь… этакое; однажды, зачитывая его досье, он произнёс «Наполеон» с ударением на последний слог вместо второго [8]. Наполеону понравилось — звучало экзотично, — однако этого не повторилось, потому что для Ильи в прямом обращении он оставался «Соло» или «Ковбоем». — Красиво, — выдал Курякин даже как будто удивлённо. Его лицо выражало плохо скрываемое, недоверчивое восхищение, словно он заранее был настроен на критику, но в конце концов не нашёл, к чему придраться. — И… всё? — Не всем дано лить воду про ритм кисти автора и прочую ерунду, от которой ты без ума, — заявила Габи, подходя и вставая с другой стороны, чтобы тоже оценить работу. — Если ты сейчас скажешь, что… — Красиво, — перебила она, согласно переглянулась с Ильёй и вернулась к макияжу. Наполеон, тяжело вздохнув, отложил палитру и кисть. До праздничного вечера по поводу юбилея Лангеланда оставалось чуть больше часа, и ему тоже стоило бы начать собираться. Илья потянулся к картине, чтобы взять её и рассмотреть поближе, но Соло остановил его аккуратным жестом. — Краски должны подсохнуть. Курякин уселся ждать, а Наполеон, наоборот, поднялся. Обведя взглядом свой номер, незапланированно превратившийся в переговорную, он поймал себя на нарциссической мысли, что без него миссия пошла бы под откос. Илье и Габи работать вдвоём после Рима было довольно неловко. Взаимная симпатия стала подчёркнуто дружеской, слегка приправленной взаимным чувством вины за то, чего так и не случилось. Для Наполеона это было вполне объяснимо: сам он предпочитал романтике хороший, ни к чему не обязывающий секс. Принципы Ильи были явно противоположными; не идеальный ли вариант для одинокой девочки из мастерской? Вполне, останься упомянутая девочка менять колёса в Восточном Берлине. Приоритеты агента Теллер были другими: она не нуждалась в рыцаре, она стала им сама. Наполеон служил буфером между ними, позволяя отвлекаться и всё дальше и дальше отступать от неудобного прошлого, в котором рыцарем так неудачно выступил Курякин. Вот и сейчас: они собрались не в номере Ильи или Габи, а у него, потому что Наполеон был для них terra nullius [9]. — Отлично выглядишь, — оценил Соло, когда Габи предстала перед ними в мини-платье, жакете из бело-оранжевого твида и с сумочкой, на которой вульгарно блестели камни, — для того чтобы Лангеланд весь вечер не давал тебе прохода. Его манера делать замечания через комплименты выводила Габи из себя — её глаза за круглыми полупрозрачными очками гневно сверкнули. — Разве не этого мы добиваемся? — Не совсем, — мягко улыбнулся Наполеон. — Мы хотим, чтобы ты отвлекла его, пока один из нас шпигует его номер жучками, а не того, чтобы он утянул тебя в этот же номер при первом удобном случае. Она заносчиво приподняла подбородок, и тогда Соло спросил: — Позволишь? Габи повела плечом, мол, давай; Илья сидел молчаливой декорацией. Наполеон, подойдя к ней, исправил всего одну деталь: снял платок с головы и повязал на шею, прикрывая эффектное декольте. — Дорогие отели, приёмы, все эти пиджаки и туфли, в которых страшно пошевелиться, — сквозь зубы цедила Габи, пока Соло расправлял узел между её ключиц. — Я по-другому представляла себе нашу работу. — Так будет, пока мы имеем дело с буржуями, — подал голос Илья. — Лови момент, — подмигнул ей Наполеон. Габи отошла, придирчиво оглядела себя в зеркало, поправила причёску и жакет. — Ты помнишь инструкции? — уточнил Курякин. — Если он начнёт перегибать палку, ты разыгрываешь… — Я помню, Илья, — резковато перебила Теллер, плотнее надвинув на нос очки. — Увидимся на банкете. Наполеон поймал в зеркале растерянный взгляд Курякина, который, встретившись с ним, в один момент посмурнел. Улыбнувшись ему персонально, Соло многозначительно развёл руками и предпочёл капитулировать в ванную. *** — Я, как бы так выразиться, современный pientre maudit [10], — заливался соловьём Наполеон на чистом немецком. В банкетном зале под стеклянной крышей он нашёл себе свободные уши и делал всё, чтобы к явлению Лангеланда ни у кого не оставалось сомнения в том, кто он такой. Под шумок ему удалось разжиться бриллиантовыми запонками, брошью и браслетом из белого золота, но к делу это не относилось. — По вам не особенно заметно, что вы страдаете, — иронично заметил джентльмен с атласным воротником. — Как и любой художник, я преуспел в пускании пыли в глаза. Но согласитесь, кому сейчас нужна живопись, когда появилась, например, фотография? — Хотите сказать, — вступила в беседу спутница джентльмена, кивнув на увлечённого фотографированием гостей Илью, — они когда-нибудь вас заменят? — Время покажет, — качнул головой Наполеон, облегчив поднос пробегающего мимо официанта на один бутерброд с лососем. — Только живопись, вы должны понимать, исчерпала себя ещё во времена экспериментов Дюшана [11]. — В таком случае вам стоило бы переключиться на писсуары, — хохотнула импозантная мадам с тяжёлыми клипсами. — В этом и проблема, — вздохнул Наполеон с трагизмом, — нет смысла, если кто-то сделал это первым. К ним вернулась Габи, отделавшись от танца с очередным кавалером. Она держалась непринуждённо, сдержанно улыбалась в ответ на комплименты и не налегала на напитки — то есть вела себя исключительно профессионально. — Что обсуждаете? — спросила она дружелюбно, беря «брата» под руку. — Писсуары, — улыбнулся Соло. Импозантная дама расхохоталась, Габи вскинула бровь; Наполеон мягко убрал её ладонь со своего предплечья и подмигнул. — Раз уж такое дело, то схожу-ка я… предаться искусству. Джентльмен с атласным воротником проводил его смеющимся взглядом. — Он всегда был странным, — бросила Габи ему вслед. Наполеон же спешил на помощь Илье, который, судя по оживлённой жестикуляции, очутился в эпицентре спора. Он опасался услышать что-нибудь про Карибский кризис, ракеты, космос, критику социализма, насмешки над выходками генсека, но к его удивлению речь шла о живописи: — Гойя, когда у него не было под рукой кисти, наносил краски ложкой, — серьёзно вещал Илья со своим смешным акцентом. — А Делакруа заявил, что может написать тело Венеры дорожной грязью. Наполеон с удивлением узнал собственные слова — оказывается, Илья не просто его слушал, но и запоминал, а теперь и вовсе цитировал. — Вы хотите сказать, что инструмент не имеет значения? — тактично поинтересовался его оппонент, не выказывая ни капли агрессии. — Абсолютно, — кивнул Курякин, и, заметив Наполеона, указал в его сторону: — Спросите хотя бы моего друга Герца, он художник. Переходя от одной подобной беседы к другой, они втроём и дальше крутились среди норвежского бомонда. Само это словосочетание вызывало у Наполеона сомнения, поскольку этот кружок богатых и знаменитых до настоящего высшего света не дотягивал, но публика и вправду была достойная: банкиры, нефтяники, директора всевозможных компаний — от строительства до железных дорог, а вокруг них крутились галеристы, артисты и даже несколько спортсменов. Портрет их объекта со всеми его увлечениями рисовался впечатляющий. Роскоши здесь было меньше, чем в каком-нибудь Париже с его любовью к вычурности, но посмотреть всё-таки было на что. Лангеланд явился с опозданием на час — уж не потому ли, что до него дошли вести с архипелага? — и тогда они начали работать. Развешивать «жучки» досталось Илье, пока Наполеон, которого Габи представила Лангеланду, вручал ему свой подарок — только что законченную им картину. Лангеланд держался с холодным высокомерием; его цепкие серые глаза впивались в собеседника так, что, казалось, взгляд можно почувствовать кожей. Он был… породистый, как сказал бы дядя Руди, который был особенно в этом разборчив. Высокий, фактурный блондин с идеально ровной линией носа, его портили только глаза и брезгливо поджатые губы. А ещё — репутация, правда, на лице о ней не было ни слова. Шампанское лилось рекой, охрана составляла примерно четверть от всех гостей и даже не старалась скрываться. Наполеон, убедительно изображая захмелевшего гения, рассказывал приукрашенные случаи из жизни и ни на минуту не выпускал Габи из поля зрения. Илья задерживался; что-то было не так. — А я ловлю его за руку, — продолжал рассказ Соло, жестикулируя с экспрессией перебравшего, — и говорю: garçon [12]! Почему ты не повторяешь мне мой клерет? И тут, почти упав ему на грудь, наконец вижу: Дева Мария, у него не фрак официанта, а военный мундир. Его компания разразилась хохотом, и Наполеон, доигрывая сцену, слегка смущённо покачал головой. — Повезло, что он был с дамой и не стал портить мне лицо, а ей — впечатление. Откланявшись, он шаткой походкой начал прокладывать путь к Габи, которую Лангеланд не отпускал от себя ни на шаг. — Родная моя! — пропел Соло, нарочно спотыкаясь и падая на её хрупкие плечи. Габи попыталась удержать равновесие, бросив своему спутнику виноватую улыбку. Вне сомнений, условный сигнал она поняла правильно и теперь должна была действовать по плану. — Марк! — беспомощно воскликнула она и начала падать под его весом. Разумеется, Лангеланд пришёл ей на помощь, поймав Соло с некоторым пренебрежением, и тут же с другой стороны ему помогли его люди. Габи опустилась перед «братом» на колени, обеспокоенно трогая его лоб. — Я же просила тебя: не больше двух бокалов. Ты меня позоришь, — она отчитывала его со злым отчаянием. — Прости, — пробормотал Наполеон, отказываясь от поддержки и поднимаясь на ноги самостоятельно. — Хотел сказать, что я… ну. Того. Он показал жестами идущего человечка и указал пальцем вверх, имея в виду очевидное «подняться в номер». — Вас проводить? — вежливо спросил Лангеланд. Его лицо выражало абсолютное безразличие, но он явно не мог себе позволить дурное отношение к брату дамы, перед которой рисовался. — Да ну что вы, — отмахнулся Наполеон, встав преувеличенно ровно. — Я сам… Но вот сестра… Моя сес-трён… На этом он завалился на самого Лангеланда — как будто случайно, едва не сбив его с ног. — С вашей сестрой всё будет в порядке. Я позабочусь о ней получше вас, — раздражённо бросил Лангеланд и сделал своим людям знак, чтобы Наполеона оттащили и проводили до лифта. Соло, подхваченный под локти, сделал Лангеданду жест — два пальца от глаз и наружу: «Я слежу за тобой», — и послушно проследовал с охраной до лифта, где был сгружен на портье. Как только створки сомкнулись за его спиной, оставив его на нужном этаже, Наполеон мгновенно «протрезвел» и поспешил к Курякину. Ему открылась картина, от которой ему всегда было немного не по себе — стоящий прямо охранник с неестественно вывернутой «поцелуем в ушко» шеей. Медленно пряча отмычки, Наполеон обошёл его, помня о главном: не трогать. Что ни говори, «целовался» Илья эффектно. Он крался в темноте, держась стены. В номере стояла гробовая тишина — только тикали комнатные часы, поэтому скрип паркета за своей спиной Соло услышал как раз вовремя, чтобы увернуться от удара по макушке. Он очень неудобно поставил ногу, из-за чего следующий удар под дых пришёлся в цель и вышиб из него воздух; его схватили за грудки, чтобы приложить о стену, но Наполеон вовремя прохрипел: — Угх-роза! Илья — вот же в нём было силы! — уже оторвал его от пола, постоял секунду и тут же поставил обратно, как будто бы даже бережно. Наполеон считал перед глазами звёзды, жадно дыша. — Какого чёрта ты здесь забыл? — сердито прошептал Илья и включил фонарик. Соло вздрогнул: за его спиной обнаружился ещё один «поцелованный» охранник. — Я тоже безмерно рад тебя видеть, — просипел Наполеон, ощупывая пострадавший живот. — Что ж, поздравляю, ты исполнил свою мечту и всё-таки мне врезал. — Там Габи одна, — прошипел Курякин. — И она прекрасно справляется. А ты, судя по всему, не очень. Илья чертыхнулся, переводя свет фонарика на дверь во вторую комнату. — Замок заело, — объяснил он угрюмо. — Я сломал своё устройство, и часть осталась в скважине. Пришлось вытаскивать. — Ясно, — вздохнул Наполеон, оставив комментарии при себе. Илья был великолепным агентом, действительно лучшим из всех, кого Соло встречал: он мог быть радистом, лыжником, лётчиком, артиллеристом — список не уместился бы и на печатном листе. Однако вора из него не вышло бы определённо. — Мог хотя бы сделать вид, что рад меня видеть, — упрекнул Наполеон, не теряя драгоценных секунд и пробираясь к двери. — Смогу, когда ты станешь скромнее. — Это вызов, Угроза! — Это называется «компромисс». Наполеон попробовал одну отмычку, вторую, третью, признал, что замок и вправду непростой — для отеля, — и достал другой набор, которым пользовался лишь в исключительных случаях. Илья наблюдал за каждым его действием, словно заучивал наизусть. Соло хотел даже ему подыграть, поцеловать отмычку, например, на удачу, или начать шептать что-то на манер заклинания, однако времени у них и вправду было мало: скоро Габи должна была подняться в номер, чтобы «проверить, как там брат». Замок открылся, и дверь отъехала в сторону, обнаруживая за собой спальню. — Прошу, — Соло сделал приглашающий жест, и Илья, сняв ниточку-маячок, бесшумно скользнул внутрь. К дальнейшей его работе претензий у Наполеона не было: Курякин расставлял жучки там, где никогда не искали, не в классических местах вроде обратной стороны стола, абажура или батареи. И всё бы хорошо, однако один из охранников вдруг всхрапнул, что следовало понимать как его возвращение в сознание. Илья потушил фонарик, Наполеон бесшумно закрыл дверь до щелчка, вернул на место маячок и отступил вглубь спальни. — Окно? — шёпотом спросил он у Курякина. — Окно, — был ответ, и они оба шмыгнули за штору. В соседней комнате начался переполох: судя по всему, очнувшийся охранник номер один попробовал привести в чувство охранника номер два, тронул его, и тот свалился. Илья доверил Наполеону вскрыть раму, и спустя полминуты они оба стояли на карнизе, зависнув над Карл Йохан гатен [13]. — Дальше импровизируем, — Соло опасливо смотрел вниз. — Там есть балкон, — Курякин кивнул в противоположную от номера Лангеланда сторону, к которой был ближе. И тут же шаг за шагом начал двигаться по карнизу, прижавшись спиной к стене, скользнул за угол и пропал из виду, и Наполеон, тяжело вздохнув, осторожно последовал за ним. — Угроза? — позвал он, жалея, что не снял хотя бы пиджак, потому что тесная тройка явно не была рассчитана на фиглярство. — Не дрейфь, Ковбой, — отозвался Илья. — Заверни за угол, здесь попроще. В окнах номера Лангеланда зажёгся свет, и Наполеон поторопился воспользоваться советом. По-прежнему не смотря вниз и стараясь не оступиться, в конце концов они перевалились через парапет чужого балкона и, вскрыв дверь, попали в соседний, по счастью пустой номер. — Ему доложат о проникновении, — в голосе Курякина сквозила досада. — И ладно! Пусть начинает нервничать. Наверняка решит, что им заинтересовались спецслужбы, тем лучше — зашевелится и попробует с кем-то связаться. — Он может догадаться, что в номере был ты. Совпадение ли — ты исчезаешь с банкета, а через несколько минут ему приходит донос. — Тогда пусть сначала разберётся с герром Хоффманом, запонку которого я как бы случайно обронил на ковре. Если что, с банкета он исчез ещё раньше. Света, падающего из окна, было достаточно, чтобы разглядеть неподражаемое выражение лица Ильи — что-то среднее между «серьёзно?» и «ты безнадёжен». — Все отзывы и пожелания по поводу моих методов работы прошу передавать через русское консульство в Нью-Йорке, — воздел руки Наполеон. — Запрос будет рассмотрен в течение двадцати одного дня. — Соло, — выдохнул Курякин так, словно эта фамилия была изощрённым ругательством. *** Дверь номера распахнулась, явив Габи; за ней стоял Лангеланд. Один из его людей навязчиво пытался о чём-то ему рассказать, но он раздражённо отмахивался, сосредоточившись на переживаниях приглянувшейся особы. Наполеон лежал на полу и крутил диск опрокинутого телефона, что-то бессвязно мыча в заменявший ему трубку ботинок. — Боже правый, — меланхолично обронил Лангеланд. — Марк… — пробормотала Габи. Дальше она втащила его на диван (Лангеланд даже не перешагнул порога), и уложила голову Наполеона на свои колени. Он изображал по меньшей мере начало белой горячки, дирижировал свисающей рукой и напевал «Интернационал». — Я с ним останусь, — с неподдельным огорчением объявила Габи. — Простите, Вильгельм. Я не могу бросить его, когда он… такой. — Подумайте ещё раз, дорогая. Самолёт ждёт. Хотя эмоциональностью их объект не отличался, Наполеон был готов поклясться, что слышит в его голосе разочарование. — Страшно представить, что он натворит в таком состоянии, — сокрушалась Теллер. Казалось, она вот-вот и расплачется. — А что ваш друг-фотограф? Пусть он приглядит за вашим братом. — Утром ему нужно улететь на съёмки для журнала. — Что ж, — подытожил Лангеланд. Он наконец позволил своему человеку донести до него срочное сообщение, несколько изменился в лице, но тут же взял себя в руки: — Если передумаете, Марта, — он достал блокнот и ручку, быстро что-то записал и оставил листок под пепельницей, — позвоните по этому номеру, вас доставят ко мне в течение суток. — Спасибо, Вильгельм, — Габи казалась растроганной. Наполеон, закончив петь, засопел, сполз с дивана обратно на пол и любовно обнял «сестру» за лодыжки. Как только Лангеланд со своим человеком оказались по ту сторону двери, Соло затих и медленно поднялся. Габи, тут же отсев от него, приложила ладони к вискам. — Блестяще, — вскинул брови невозмутимый Наполеон. Теллер посмотрела на него, мол, ты серьёзно? Только это был не взгляд, которым благодарят за комплимент, а: «Лучше молчи». — Илья на прослушке, — сообщил он по-деловому, надевая ботинок обратно. — Тебе удалось что-то узнать? — Лангеланд улетает в Берген. Заказал частный самолёт сразу после того, как узнал про свой номер. — А что в Бергене? — Понятия не имею, — огрызнулась Габи. — Догоним, чтобы спросить? — Не понадобится, — не повёлся Наполеон. Он знал, что Габи было страшно, но риск являлся такой же частью их работы, как вымышленные имена или встречи со связными. Он сам, например, боялся высоты, а ведь только что перелез из окна в окно — и это на пятом-то этаже. Теллер всё ещё думала, что живёт «на светлой стороне», хотя винить её за это было нельзя; она вряд ли успела обдумать своё решение, когда связывалась с «А.Н.К.Л.». — Илья всё узнает, — продолжил он мягче и улыбнулся. — Отдыхай. Сняв тяжёлые серьги и с чувством бросив их на стол — серьги от Ива Сен-Лорана! — она налила им выпить. Ночью, а если точнее — в половине пятого, как свидетельствовали хитрые электронные часы в стиле сай-фай, — условным шифром к ним постучался Илья. Наполеон открыл, Курякин зашёл в меховой парке и с сумкой. — И ты тут? — удивился он Габи, спавшей на диване в гостиной. — Помогает своему брату оклематься, — пояснил Соло и бровью не поведя. — Мы уезжаем? — Вы — нет. Я — да. Он опустил сумки на пол и вынул из одной побольше другую, поменьше, с плёнками, которую поставил уже на стол. — А теперь поподробнее, — забрал плёнки Наполеон. — Семь минут назад Лангеланд уехал в аэропорт. У него там встреча с неким герром Клаусом. — Явно не с Сантой, — пошутил Соло; коллеги, впрочем, не оценили. — Ближайший рейс до Бергена через полтора часа, я уже заказал билет. Лангеланд прилетит раньше, но Дядя обещал помощь в слежке. Короче говоря, там я смогу сесть ему на хвост. — Втроём у нас было бы больше шансов, — заметила Габи. — Не спорю. Только часть людей Лангеланда остаётся здесь, а вам рановато сливать легенды. Наполеон прикрыл глаза и потёр лоб, воздержавшись от комментариев. Илья был прав, просто план был дурацкий. — Номер числится за ним до завтра, поэтому, Ковбой, — Курякин повернулся к нему всем телом, — нам надо убрать жучки. — Если ты сейчас скажешь, что снова придётся лезть через окно… Илья не сказал, но по его лицу всё и так было ясно. Наполеон мученически закатил глаза. — У меня есть идея, — подала голос Габи, и они с Ильёй повернулись к ней, как синхронисты. Она усмехнулась: — Дайте мне пару минут. *** Выбравшись из-за портьеры, Наполеон и Илья обступили Габи, нависшую над бессознательным телом охранника. Бедняге сегодня явно не везло — хотя, впрочем, это как посмотреть, поскольку на губах у него расцветал вишнёвый след губной помады. — Что ты с ним сделала? — спросил Илья недоумённо. — Поцеловала, — небрежно пожала плечами Теллер, вытирая салфеткой губы. — Вот с этим. Она показала им небольшой золотой футляр с надписью «Ревлон». — Подарок от Дяди, в составе — сильнейшее снотворное, хватает минут на десять. — Занятная вещица, — присвистнул Наполеон. — Не дашь попользоваться? — Цвет не твой, — сочувственно качнула головой Теллер. — Да и зачем тебе? — спросил Курякин с недоумением. — Какая женщина захочет целовать напомаженного мужчину? Наполеон посмотрел на него, непрошибаемо наивного, с иронией и не отводил взгляда до тех пор, пока в глазах Ильи не мелькнула тень понимания. Стремительно краснея, он растерянно приоткрыл рот, а после нахмурился: — Ты бы не стал… — О, Угроза. Ради нашего общего дела? Ты меня плохо знаешь. — Десять минут, — напомнила Габи. Илья, угрюмо поджав губы, подхватил охранника под руки и затащил в номер, чтобы не привлекать внимание ночного портье. Во время обхода тот вполне мог заинтересоваться торчащими из номера ногами. Затем они действовали молча: Наполеон вскрывал спальню, Курякин снимал прослушку, Габи следила за коридором. При включенном свете дело шло быстро, однако кое-что их всё-таки задержало: по крайней мере, Наполеона с Ильёй. — Смотри, Угроза, — Соло восхищённо указал на статуэтку, кричаще смотревшуюся в романтично-минималистичном будуаре парламентского люкса, — это же «Принцесса» Бранкузи [14]. Какая элегичность форм! Илья обернулся на вызывающий напряжённый контур шедевра, и, вероятно, этот момент навсегда определил его отношение к авангарду в скульптуре. — Ты болен, Ковбой, — констатировал Курякин, покачал головой и вышел. *** Бликующее на снегу солнце слепило глаза, и, порывшись в сумке, Габи достала тёмные очки. Они мчались в лимонно-жёлтом «Сейченто» [15] в двух часах езды от Осло. Габи вела, Наполеон решал кроссворды, удобно опустив спинку сиденья. Первые тридцать миль он жадно рассматривал природу, невероятное сочетание снега, камня, тумана и зелени, но потом сдался — человеческий глаз имел свойство уставать даже от красоты. Хотя Соло всё равно не мог не любоваться очередным замёрзшим озером или сугробами высотой в две их машины. Стоял полдень, прибыть в Берген они планировали к шести. Из проигрывателя доносилось то скандинавское кантри, то бубнёж радио «Свободная Америка», потому они выключили его и ехали в тишине, не досаждая друг другу болтовнёй. Но где-то в районе Несбайена Теллер спросила: — Ты считаешь меня непригодной для нашей работы? Наполеон, ломающий голову над «комплексом тренировочных упражнений», 8 букв, отвлёкся и посмотрел на неё вопросительно, как будто посреди сеанса в кинотеатре или ужина в ресторане она вдруг попросила перечислить спутники Сатурна. — Разве я об этом когда-нибудь говорил? — уточнил он светским тоном. — Нет. Но я знаю, что ты об этом думаешь. Соло наморщил лоб и, косясь на Габи, вписал карандашом в клеточки слово «экзерсис». Теллер ждала. — Я считаю, — преувеличенно тяжело вздохнул Наполеон, поняв, что она не отцепится, — что у тебя огромный потенциал. И ты быстро учишься. — Но? — Никто из нас не пригоден, если на то пошло, — заметил он философски, вписывая следующее слово («страсть к чувственной, лёгкой жизни», 12 букв) — «эпикурейство». — Я вообще искусствовед. — Искусствокрад, — веско поправила Габи. — Это хобби. Она поморщилась, но Соло предпочёл проигнорировать. — Я бы хотел сказать, что пригоден Илья, — рассуждал он дальше, — поскольку из нас троих он больше всего подходит под профиль. Но ты видела его приступы? — Он их контролирует. И они ещё ни разу не срывали нам миссию. — Безусловно, миссиям они не мешают. А вот миссии приступам — очень даже. Хочу сказать, что для Курякина лучше бы попить с месяц минеральную водичку в Баден-Бадене, играя в шахматы с почтенной пенсионерией, а после вернуться на славную родину читать лекции про тигельные печи. А он тут носится за всех рабочих и крестьян. — Я спрашивала тебя не об Илье. Но ты, кажется, ни на что не даёшь прямых ответов. — Потому что моё мнение не должно влиять на твоё решение, дорогая, — Наполеон улыбнулся ей, выглядывая из-за газеты. — Я сказал то, что тебе важно знать: у тебя есть всё, чтобы стать первоклассной шпионкой. Только стоит ли игра свеч? — Тебя задевает, что у меня есть выбор? — Не задевает. Однако я считаю неразумным по своей воле лезть льву в пасть. Габи не ответила, а Наполеон, вернувшись к кроссворду, с неподдельным удовольствием вписал 7 букв фамилии Вермеера в «Дельфтского сфинкса». — Ты никогда не рассказывал, как тебя поймали, — вдруг сказала Габи. — Поговаривают, что это произошло из-за женщины. В досье нет ни слова — ни в американских, ни в советских, ни даже в наших. — Тебя это так удивляет? — Что именно? — нахмурилась Теллер. — Что не рассказывал или… Чёрт, Соло! Он снова улыбнулся ей и раскрыл судоку. — С тобой невозможно разговаривать, — пылала Габи, крепче сжав руль. — Таинственность — неиссякаемый источник интереса. Я люблю быть интересным, а ты? Цыкнув, она демонстративно включила приёмник, который они слушали до Воссевагена, где была остановка на обед и Наполеон сменил её за рулём, а после до самого Бергена. Нет, они разговаривали, но теперь исключительно на нейтральные темы. Выше своих умений Соло ценил только личные тайны, и как бы снисходительно он ни относился к Теллер, она не была тем человеком, которому он бы их раскрыл. В Бергене было снежно. Не так, как на его почти-тёзке с приставкой «Шпиц-», но снега было много, он застилал дома и машины, усредняя пёстрый пейзаж до однообразного белого покрова — как художник, перекрывающий холст для нового рисунка. Город стоял на берегу Северного моря, лениво облизывающего стоящие в порту яхты, лодки и катера, и представлял собой нагромождение цветных домов с треугольными крышами, гнездящихся у подножья гор. Соло припарковался у помеченного в карте магазина неподалёку от площади и оставил Габи в машине. Продавец на запрос о свободном жилье для глухой тётушки написал ему телефон; затем Наполеон звонил с уличного автомата, задубевая от холода, пока не услышал Илью: — Алло. — Я могу заказать билеты на паром? — Сколько? — Два, — тем самым Наполеон обозначил, что он с Габи. — На меня и сестру. — Слушай внимательно. Наполеон накинул капюшон, чтобы ветер не задувал в трубку. — Справа от тебя видно оранжевый дом, — продолжил Илья. — За ним два синих и поворот направо. Вам туда. Проезжаете до конца улицы и паркуетесь у последнего дома слева. Он белый. Машину оставите там, затем вернётесь на три дома назад по другой стороне, зайдёте во двор и пройдёте квартал вдоль изгороди. Я в зелёном доме на втором этаже, дверь будет открыта. Запомнил? Как счастливый обладатель эйдетической памяти, Наполеон ответил «угу». — Жду. — А ужин включён в тариф? — спросил он с надеждой, однако ответом ему была тишина, через две секунды прерванная звуком положенной трубки. *** — С какой бы организацией ни сотрудничал Лангеланд, помогая устраивать отставку премьер-министра Герхардсена, у него там теперь не всё гладко. Илья указал на новые плёнки; прежнюю партию они переправили к Дяде ещё из столицы. Илья листал свой блокнот, Габи отогревалась глёгом, Наполеон чистил картошку для гратена. Втроём они сидели у печки, поскольку на конспиративной квартире было холодно — свитер не снимал даже Курякин. — Расскажи всё, что мы знаем про Клауса, — попросила Теллер. — Кристиан Клаус, — кивнул Илья. — Несколько помешанный, но в целом довольно безобидный учёный-миколог, работал в Ботаническом саду при Университете Осло. Сейчас является редактором ботанического журнала и иногда читает лекции в Европе. Он не особенно известен. Разве что в своих узких научных кругах. Досье на него у Дяди нет. — Но он явно чем-то отличился, раз заинтересовал Лангеланда и его товарищей по оружию, — догадался Наполеон. — С вероятностью в девяносто процентов. Из их утреннего разговора мы можем заключить, что Лангеланд хочет, чтобы Клаус передал организации одну из своих разработок. А также то, что Клаус не горит желанием этой работой делиться, однако его умело шантажируют. — Чем? — У него есть дочь. Габи хмуро отпила из чашки. — Так и вижу этот круглый стол злодеев, — невесело усмехнулся Соло. — «О, герр Лангеланд, вы принесли нам гриб-убийцу от герра Клауса? Великолепно, поздравляем, вы остаётесь! Господа, тогда на следующей неделе мы с вами отправляемся в джунгли Амазонки. А на Рождество, не забудьте, у нас цунами в Японии». — Ты смеёшься, — мрачно прокомментировал Илья, — а я вот думаю, что примерно так у них всё и проходит. — Мадонна Альба [16]. Закончив с картофелем, Соло отправился к мойке. Дорога из Осло вымотала и его, и Теллер, однако и по Илье было заметно, что всё это время он не отсыпался за двоих, а усердно работал; его движения были едва заметно рассеянными, взгляд замирал в одной точке, под глазами залегли круги. — Если Клаус не хочет с ними сотрудничать, — подала голос Габи, — мы могли бы попытаться его перевербовать. — Идея хорошая, — согласился Курякин. — Но невыполнимая. — Почему? — Нам нечего ему предложить, — объяснил Илья. — Мы даже не знаем, с какой стороны ждать удара. В этой условной «организации» может оказаться кто угодно и в каких угодно чинах. Вполне вероятно, что у нас не будет возможности оказать Клаусу должную защиту. Ресурсы «А.Н.К.Л.» ограничены, какими бы влиятельными ни были наши союзники. — Тогда давайте разыграем похищение, — задумчиво предложила Габи. — Пусть Соло выкрадет труд Клауса, как выкрал бумаги со Шпицбергена. Клаус будет ни при чём, и… — И его угрозами заставят восстановить свои труды по черновикам, — устало закончил Курякин. — Нет, Габи, тут нужно… — Брать Лангеланда, — вступил Наполеон. Они с Ильёй произнесли это одновременно, переглянулись, но оставили без комментариев. — У нас достаточно материала для того, чтобы прижать его к стенке, — развил мысль Соло. — Счета, теперь ещё и запись разговора с учёным. Жаль, конечно, раскрывать такие хорошие легенды, но… — Их необязательно раскрывать, — возразила Габи, если и уязвлённая критикой своих предложений, то не подавшая вида. — С Лангеландом необязательно встречаться кому-то из нас, правда? Наполеон посмотрел на Илью, Илья на Наполеона, и постепенно недоумение на их лицах сменилось догадкой, а затем неуверенным одобрением. — Нужно позвонить, — наконец кивнул Курякин и исчез в соседней комнате. *** — Я думал, он откажется, — выразил общее мнение Наполеон, наливая себе чай из термоса. Он сидел за рулём небольшого грузовика, устроив на рабочей панели полевую кухню, а в кузове, отделённом от него шторой со скандинавским орнаментом, расположились Илья и Габи. Габи подсматривала за ходом встречи в щель между стыками тента, Илья что-то крутил в чемодане для прослушки; весь в проводах и в наушниках он напоминал иллюстрацию к какому-нибудь научно-фантастическому роману, где люди постепенно превращаются в роботов. — В конце концов, — продолжил Соло, — при нас он практически не… — Сделай одолжение — заткнись, — грубовато перебил Илья. Ему никак не удавалось поймать нужную частоту, и малейший посторонний звук отдалял от желанной цели. Наполеон сложил брови в гримасе безвинного страдания, которую Курякин мог наблюдать в зеркало заднего вида, вздохнул демонстративно тяжело и договаривать не стал — как-никак, дело у них ценилось превыше личных обид. Они припарковались неподалёку от респектабельного кафе, выходящего окнами на набережную, смешавшись с ещё по меньшей мере пятью похожими грузовиками, гружёнными морепродуктами. Столик с Лангеландом просматривался так хорошо, что Наполеон хоть сейчас мог бы достать блокнот и нарисовать его портрет, хотя до объекта было никак не меньше сотни метров. Визави с ним сидел, разумеется, Уэйверли. Он сразу понял, к чему идёт дело, поэтому телефонный разговор с агентами вышел коротким — он просто сообщил, во сколько приземлится в Бергене, и оставил несколько коротких распоряжений. — Я не слышу, о чём они говорят, — сердился Курякин, перезапуская устройство ещё раз. — Всё время ловится частота метеосводки! — Мы в центре города, — пожала плечами Габи. — Или кто-то намеренно глушит прослушку. Наполеон резал копчёную форель, не вступая в беседу — делая Илье одолжение, как тот и просил, а по правде просто не собираясь лезть под горячую руку. Уэйверли невозмутимо пил чай, пока бледный как снег Лангеланд читал предоставленные ему бумаги. Если счетов в качестве доказательств было мало, то записи говорили сами за себя. Именно их расшифровку он, вероятно, сейчас и держал в подрагивающих руках. Бросив взгляд на часы, Наполеон отпил чай. Через какое-то время тишину прервал победный возглас Курякина: — Поймал! Соло улыбнулся ему в зеркало заднего вида и отсалютовал крышкой от термоса. — Раскололся, — продолжил транслировать им Илья. — Выкладывает всё, как миленький. Говорит… Курякин замолк. Наполеон поймал в том же зеркале его мимолётное изумление, а после — хмуро сведённые брови, и вернулся к пристальному наблюдению за встречей. — Чёрт, — ругнулся Илья. — Ну, что там? — нетерпеливо спросила Габи. — Этот Клаус… — Надул нас всех, — подсказал ему Соло. — Но в особенности Лангеланда. Что? По губам я умею читать и по-немецки. — Прекрасно, — закатила глаза Теллер. — Надо было сказать об этом ещё позднее. А можно ввести в курс дела тех, кто не умеет и кто без прослушки? — Это Клаус связался с Лангеландом, чтобы выйти на его друзей, — пояснил Илья, продолжая слушать. — Лангеланд думал, что использует учёного, но вышло наоборот. У нас есть их последний разговор на плёнке, и в нём Клаус действительно отказывается иметь с Лангеландом дело. Но мы всё неправильно поняли. — Лангеланд потерял своё место в организации в тот момент, когда вы уплывали со Шпицбергена, — догадалась Габи. — Надеялся дать им Клауса, но Клаус у них уже был. — Блестяще, — подытожил Наполеон, соорудив себе великолепный бутерброд и примеряясь, с какой бы стороны откусить. — Дядя как будто не удивлён, — пробормотал Курякин, воспользовался тем, что Соло отвлекся и умыкнул свёрток с бутербродом прямо у него из рук. Приоткрыв рот, Наполеон возмущённо вскинулся, однако потом печально выдохнул и просто начал делать ещё один. Илья предложил трофей Габи, но та отказалась — ей не нравилась рыба, а ещё больше, судя по тому, как часто она утыкалась носом в шарф, витающий в кузове рыбный запах. — Полагаю, наша следующая цель — Клаус, — заключила она. И оказалась права. Часом позднее, когда встреча Уэйверли и Лангеланда закончилась (передачей последнего норвежским спецслужбам), они собрались в том же грузовике на брифинг — правда, уже в другом районе. Дядя подсел к ним с лыжным чехлом и в зимнем спортивном костюме, попросив довезти его до поезда в Восс. К этому моменту они уже знали, что имена членов организации Лангеланд назвать не может, потому как все собрания проходили по телефону, а участникам заранее присваивались номера. За своё сотрудничество он получал круглые суммы наличными, которые находил в самых неожиданных местах вроде багажника личного автомобиля или даже собственной ячейки в банке, и поскольку сумма более чем настраивала на сотрудничество, положение дел его вполне устраивало. До момента, когда на него вышло «А.Н.К.Л.». — Не рано ли мы его взяли? — высказался Илья, сидевший теперь впереди вместе с Наполеоном. — Как бы Клаус не прознал и не залёг на дно. — Вы весьма проницательны, мистер Курякин, — голос их босса всегда звучал до завидного оптимистично. — Именно поэтому к нему приставлено два наших агента, специализирующихся на наружной слежке. — Два агента? — вскинул брови Наполеон. — Откуда такая роскошь? — В это не всегда легко поверить, мистер Соло, однако наше агентство — это не только мы четверо. К слову, мистер Уайет настоятельно просил передать вам, что был бы рад получить обратно свою брошь с изумрудами, чудесным образом утерянную в Гранд-отеле. Наполеон моргнул, искусно делая вид, что не понимает, о чём он, Курякин же, прикрыв глаза, медленно потёр переносицу, как будто его одолел внезапный приступ головной боли. — Возвращаясь к делу: мы прослушиваем телефон Клауса и следим за ним, ожидая момента, когда в свете текущих событий он свяжется со своей организацией. Или же организация свяжется с ним. Показательный арест Лангеланда пошёл нам на руку. — Так это был план, — догадалась Габи. — Разумеется. В противном случае мы бы организовали встречу у него дома, обойдясь без лишних свидетелей. Мнений о Дяде у Наполеона имелось множество, однако главное заключалось в том, что он совершенно точно не хотел бы играть с ним в разных командах. — А что в Воссе? — задал логичный вопрос Илья, когда они притормозили у железнодорожной платформы. — Горнолыжный курорт, разумеется — улыбнулся Уэйверли, открывая дверь. — Не так уж часто представляется возможность навестить Норвегию, чтобы упускать шанс позаниматься слаломом. Счастливо, леди и джентльмены. Вам позвонят. Второе мнение Наполеона заключалось в том, что ему чертовски нравился подход Дяди к их общей работе. И, похоже, в их мини-команде он был единственным, кто так думал. *** Два следующих дня Кристиан Клаус не компрометировал себя ничем, кроме коньяка перед сном. По телефону он общался лишь со своей редакцией и дочерью (все звонки проверялись), из отеля выходил только за прессой и в кафе, а в номере, судя по прослушке, работал на печатной машинке или смотрел телевизор. Можно было начинать думать, что «А.Н.К.Л.» вышло не на того или же, наоборот — на исключительного профессионала. Клаус тянул на обоих. Удача ждала их на третий день, когда учёный заказал столик на двоих в ресторане неподалёку от памятника Григу [17]. Наполеон и Илья заранее отправились на место встречи, а Габи осталась в машине — слушать. — Тебе идёт, — оценил Наполеон Илью, представшего перед ним в чёрно-золотой униформе официанта. — Только рукава коротковаты. Курякин метнул в него убийственный взгляд и со звоном поставил на стол чашку кофе. Как только их объект войдёт в ресторан, Илья должен был сервировать его столик салфетницей с прослушкой. — Что-нибудь ещё? — язвительно уточнил он у Наполеона, изучающего меню. — Кофе пока достаточно. Ты же в него не плюнул? — Надейся! Илья отошёл, и Клаус явился несколькими минутами позже — без опоздания. Это был невысокий седой мужчина с острой бородкой, придающей ему сходство с Фрейдом, и в квадратных очках с толстой оправой. Наполеон подсознательно искал в нём черты дяди Руди — странноватые жесты, безумный взгляд, вычурную манеру вести диалог, — но он был абсолютно другой, и даже при длительном изучении выглядел совсем не отталкивающе. Опрятный костюм молочного цвета, простые, но ухоженные ботинки, обычный кожаный портфель. Что же с ним было не так? Курякин принёс Клаусу меню, салфетницу и солонку с перечницей, и операция началась. Поскольку стол был заказан на двоих, они ждали второго гостя или гостью, но время шло, а к Клаусу так никто и не присоединился. Казалось, он и сам был расстроен этим фактом — несколько раз смотрел на часы, осматривался вокруг и даже просил Илью узнать, не спрашивал ли его кто-нибудь из посетителей. Но увы, он не был интересен никому, кроме следящего за ним Наполеона, и в итоге, справившись с ужином за сорок минут и прождав кого-то ещё около часа, Клаус просто ушёл, оставив Илье чаевые и свой телефон на случай, если всё-таки кто-нибудь будет его искать. Ситуация была неоднозначная; патовая. — Порадуй меня своим кругозором, Угроза, и скажи, что тоже ощутил этот дух работ Эдварда Хоппера [18], — сказал Соло Курякину, подловив его, уже в обычной одежде, у чёрного выхода. — Одинокий мужчина в полупустом ресторане. — Лучше бы придумал, что делать дальше, остряк, — упрекнул его Илья, отходя в тень. — А я придумал! Едем на почту. — И? — Мне понадобится телефон и мелочь, которую тебе дали на чай. — Ты же не собираешься… Илья не договорил, потому что Наполеон выразительно выгнул брови — он очень даже собирался. Хоть и нахмурившись, Курякин согласно кивнул: — В этом есть смысл. Наполеон комично округлил глаза, приложил ладонь к груди и вкрадчиво спросил: — Ты в самом деле сейчас… одобрил… — Чудак-человек, — вздохнул Курякин и первым направился к машине. — Заметь, Угроза, наше взаимопонимание крепчает с пробегом, — не унимался Соло, спеша за ним по свежим сугробам. — Что же с нами будет, например, в Австралии? Светили фонари, снег падал хлопьями, Илья шёл впереди, засунув руки в карманы. Ответа от него Наполеон не дождался. *** — Терпеть не могу, когда мы так делаем, — процедил Курякин, неотрывно смотря в окно. Дублёнка-авиатор верблюжьего цвета придавала ему настолько американский вид, что легко можно было представить, что они на миссии не в Норвегии, а в Штатах, тем более кафе, в котором они расположились, напоминало дайнер. Если верить досье Ильи, он прожил некоторое время в Нью-Йорке; Наполеон только сейчас всерьёз задумался о том, сколько шансов у них было встретиться до Берлина. Утреннее солнце резало глаза, отражаясь от снега. В эту ночь удалось выспаться только Наполеону, поэтому из их трио он единственный был в приподнятом настроении. Курякин до рассвета разыгрывал на листке партии из переиздания «Международного турнира гроссмейстеров» Бронштейна [19], выискивая в них слабые места, то есть страдал редкой для себя бессонницей. Габи, которой сейчас с ними не было, по той же причине всю ночь смотрела в своей комнате телевизор. — От него можно ожидать чего угодно, — продолжал Илья. — А мы? Два здоровых лба, и… — Угроза, — вздохнул Соло, подвинув к нему завтрак. — Ешь. Во-первых, план уже утверждён, и мы ему следуем. Во-вторых, остынет. Курякин бросил взгляд на поднос, поморщился и не стал даже браться за приборы. Добровольно отказывающийся от еды Илья вызывал беспокойство, однако Наполеон виду не показал. — В-третьих, — добавил он преувеличенно ровно, — тебе пора научиться воспринимать Габи всерьёз. Она уделала нас в Риме, если ты вдруг запамятовал. — У неё была фора. И Дядя. — Ничего не поменялось. Илья тяжело вздохнул и отвернулся от окна. Они пришли слишком рано, и время тянулось невыносимо медленно. — Расскажи про свои ночные бдения, — сменил тему Соло. — Ты уже обыграл Смыслова [20]? — Разобрал разыгранные им партии, — неохотно сказал Илья. — В реальной игре против него у меня не было бы шансов. — Думаешь? — Он гроссмейстер, Ковбой, и чемпион мира. — Ты тоже почти гроссмейстер, если досье не врёт [21]. — Если не врёт, — прищурился Курякин, сложив руки на груди. — Я давно не участвовал в турнирах. — А почему вообще начал? Официантка принесла им кофе, и беседа прервалась, превратившись в поединок взглядов; Наполеон смотрел с лукавым любопытством, Илья — нечитаемо, без улыбки. — А почему ты начал учить русский? — ответил он вопросом на вопрос, когда официантка удалилась за стойку. — Хотел читать Ленина в оригинале. — Тогда я начал играть, чтобы появиться на обложке «Таймс». Растянув губы в довольной улыбке, Наполеон кивнул, признавая ничью, и вдруг отчётливо понял: Илья ему нравится. Тот был одним из немногих, кому всегда было, что ответить на его выпады, и при этом ответить на равных; ну и на обложке «Таймс» он бы смотрелся отлично, что тоже было немаловажно. Соло не смог сразу решить, хорошо это или плохо, однако подумать было, увы, некогда. Через десять минут в кафе пришла Габи. В белой шубе из ламы, оранжевой шапке-боярке, солнечных очках и сапогах выше колена, она не могла остаться незамеченной — очень умно на случай возможного похищения. Пройдя мимо их стола, словно незнакомка, она села за соседний — на диван, который спинкой соприкасался со спинкой дивана Ильи. Они не могли друг друга видеть, зато могли слышать. Семейная пара в углу у стойки повторила кофе; это и были агенты Уэйверли, «специализирующиеся на слежке» и мобилизованные в качестве массовки. Помимо них в кафе были сонный моряк, евший над газетой копчёную рыбу, и вторая официантка, полирующая стаканы. Наполеон демонстративно продолжил завтрак. Он не боялся, что его узнают — в вязаной шапке, очках и новой куртке он и рядом не стоял со вчерашним набриолиненным денди. Габи заказала воду с лимоном. — Больше норвежцев кофе пьют только шведы и финны, — заметил Соло, перекладывая сахар со своего блюдца на салфетку. — Хотя то, что они называют «кофе», в той же Италии… — Он идёт, — перебил Илья. Он взялся за приборы и механически начал резать яичницу на куски. — Жаль. А я надеялся развести тебя на игру в морской бой. Клаус и вправду зашёл в кафе — в том же костюме под серым пальто и с тем же портфелем. Оглядевшись, он приметил ориентир — столик Габи находился под копией самой известной картины Мунка [22], — и направился прямо к нему, на ходу сняв шляпу. — Это с вами мы общались по телефону? — спросил он у Габи весело. — Видимо, вы были простывшей. Судя по голосу, я ожидал увидеть мужчину. — Забыла надеть шарф, — отозвалась Теллер так же, как и Клаус, по-немецки. — Это проблема? — Ни в коем случае. Наполеон переглянулся с Ильёй и многозначительно повёл бровью, пряча улыбку за чашкой. — Большое спасибо, что уделили мне время, фройляйн. — Вы не самый стандартный случай. — Приятно слышать. — У нас четверть часа, — предупредила Теллер. — О, мы управимся гораздо быстрее. В отражении зеркальной стойки Наполеон увидел, что Клаус, сняв пальто и сев напротив Теллер, открывает портфель; то же самое видел и Илья, сразу же запустивший руку себе под куртку, где пряталась кобура. Однако Клаус всего лишь достал папки с бумагами. — Что это? — спросила Габи, взяв их в руки, не снимая перчаток. — Рукопись книги? — Всё верно, — скромно подтвердил учёный. — Мне кажется, ваше… издательство, если можно так выразиться… могло бы оценить её по заслугам. — Я слышала, другое издательство от неё отказалось. Они прервались — официантка принесла Габи воду, а Клаусу меню, в которое он, впрочем, не заглянул, сразу же заказав эспрессо. Когда они снова остались «вдвоём», он лаконично ответил: — Моя работа их не заинтересовала. Наполеон снова переглянулся с Ильёй, ковырявшемся вилкой в тарелке, и тот перестал наконец держаться за пистолет. — Довольно необычная ситуация, — заключила Теллер, листая содержимое папок. — Что именно их не устроило? — Тема, — пожал плечами учёный. — Им нужен человек другой компетенции. — А нам, думаете, вы интересны? Вопрос был прямой и даже немного резкий: похоже, Габи слишком сильно волновалась, из-за чего не смогла контролировать тон. Однако, на их общее счастье, Клаус не обиделся: — Не могу судить, фройляйн, но был бы рад услышать, что да. Они помолчали; Габи листала рукопись, Наполеон повторил кофе, Илья без удовольствия жевал завтрак. Семейная пара в углу увлечённо изучала экран телевизора, удачно стоящего позади учёного. Там показывали «Один, два, три» Билли Уайлдера. — Наше издательство захочет подробнее изучить вашу рукопись, — наконец подала голос Габи. — Вы можете оставить экземпляр себе. Это неполная копия. — И на что нам следует обратить особенное внимание? — Ну… — рассмеялся Клаус, потерев ухоженную бородку, — я не рассчитываю, что вам будут интересны мои опыты по использованию дискомицетов для профилактики вторичных гнойных инфекций… — Но? — Но, вероятно, вам понравятся несколько дополнительных глав про мою работу с прежним издательством. Из нежелания открытого конфликта я позволил себе опустить имена, однако для человека… вашей, скажем, сферы… они не должны быть загадкой. Габи пролистала бумаги ещё раз, уже чуть дольше, и Клаус её не торопил. — Конечно, я не собираюсь отдавать эти главы в печать, — продолжил он, благодарно кивнув подавшей ему эспрессо девушке. — Я собирался оставить их для избранного круга лиц. — И что же вы хотите, герр Клаус, — прямо спросила Габи, — за полную копию? Такой человек, как он, мог с одинаковой долей вероятности попросить как полностью оборудованную лабораторию для испытаний своих дискомицетов, так и второй государственный переворот, но всё оказалось гораздо проще: — Деньги, фройляйн. Ева, моя дочь, в следующем году поедет учиться в Америку, и… — Сколько? — не дала ему договорить Теллер. — Пятидесяти тысяч нам будет достаточно. — Долларов? — Крон. Наполеон поймал взгляд Ильи, который явно думал о прогнившем капиталистическом обществе, и едва заметно пожал плечами, признавая, что это не худшая сделка из возможных. — Как долго вы собираетесь пробыть в Бергене? — уточнила Габи. — Пару дней, — отозвался Клаус. — Могу задержаться, если ваше издательство покроет расходы. — С вами свяжутся. Габи поднялась, не притронувшись к воде, и застегнула шубу. Папка оставалась у неё в руках. — Приятно иметь с вами дело, — Клаус отсалютовал чашкой кофе. — Надеюсь, это будет взаимно. Кивнув в знак прощания, Габи поднялась и вышла из кафе, оставив на стойке пару монет, а на улице сразу же села в такси. — Так вот, — кашлянув, «продолжил» беседу Наполеон, — знаешь, есть мнение, что если украденную картину не нашли за двадцать лет, то её уже можно не искать… Илья слушал молча. Клаус покинул кафе сразу, как допил свой эспрессо. *** Хлопок открытого Наполеоном шампанского стал увертюрой их скромного ужина. Габи расставляла тарелки, Илья нёс из соседней комнаты кресло, потому что стула было всего два. В окно била метель; в какой-то момент Соло даже порадовался, что походу в ресторан они предпочли остаться дома, поскольку найти свободную машину в такую погоду было сложно. Бокалов в квартире не нашлось, и французский «Кристалл Рёдерер», каким-то необъяснимым образом попавший в местную винную лавку, Наполеон разливал в керамические кружки в горошек. Стоило признать, что в этом было что-то дионисийское — мелкие радости здесь и сейчас без оглядки на прошедшее и предстоящее. Дорогое шампанское в будничной глине. — Кто-нибудь знает, надолго мы здесь застряли? — спросила Габи, зябко кутаясь в кардиган. — Дядя знает, — улыбнулся Соло. — Но вестей от него нет. — Может, и хорошо. Наполеон думал, что это не просто хорошо, а лучше не бывает, поскольку их гонка по стране закончилась взаимовыгодным сотрудничеством с человеком, способным дать им ниточку к таинственной организации, то есть — миссия была выполнена. Иногда в их работе случались такие светлые дни, когда трофей удавалось заполучить без крови и лишних сложностей. Бесспорно, это удивляло: каким образом Клаус догадался, что за ним следят спецслужбы, раз так открыто шёл на контакт? Взять хотя бы его поход в ресторан, где он ждал, оказывается, кого-то из них, последующий телефонный разговор с Наполеоном или встречу с Габи, на которой он выложил все свои незамысловатые условия. Да, многое предстояло проверить, однако итог был один — опус Клауса ушел в аналитический отдел «А.Н.К.Л.», а у их трио намечался околопраздничный ужин. Едва они включили телевизор и расселись — Габи в кресле, Наполеон и Илья на стульях, — раздался телефонный звонок. — Лёгок на помине, — хмыкнул Курякин, поднялся и снял трубку. Соло, с улыбкой перехвативший у него блюдо, начал раскладывать по тарелкам томлёные в сливках овощи. Он думал о нескольких днях отдыха; о том, как, возможно, последует примеру Дяди и возьмёт билет на поезд в Восс; о том, как уговорит Илью отправиться с ним, чтобы уделать его на лыжной трассе, ругаться с ним на подъёмнике и отстаивать гедонизм как единственно возможную религию для человека, идущего в ногу со временем; о том, что, может, ну его, Восс, а лучше взять и проехаться вдоль побережья на крытом катере, он даже готов потерпеть качку, чтобы увидеть Берген с моря, и… Курякин, так и не произнёсший ни слова, отвёл трубку от уха. Что-то было в выражении его лица, напомнившее Наполеону последний час в римской «Плазе» — до момента, когда тот получил назад свои часы. В ту же секунду он понял, что никакого Восса и катера не будет. Наполеон вернул блюдо на стол и с тяжёлым вздохом сложил руки на груди, выжидательно склонив голову набок. — Кеннеди, — пробормотал наконец Илья, сжимая трубку до побелевших костяшек. — Застрелен в Далласе. Габи неверяще округлила глаза. Илья неотрывно смотрел на Наполеона остановившимся взглядом, его растерянно приоткрытый рот медленно сжался в привычную жесткую полоску, вызывая в Соло странное и горькое чувство потери. Коротко вздохнув, Наполеон осушил свою кружку. ССЫЛКИ [1] Суть в том, что аварии на угольных шахтах в Ню-Олесунне спровоцировали политический конфликт в Норвегии, из-за которого действующему премьер-министру пришлось выйти в отставку. Достоверных данных, что конфликт был спровоцирован намеренно, не имеется. Автор использовал это, чтобы вписать миссию вымышленной организации «А.Н.К.Л.» в реальный ход истории, т.к. апогей вышеописанного конфликта пришёлся как раз на 1963 год. Подробнее здесь: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D0%B5%D0%BB%D0%BE_%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%BF%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B8_Kings_Bay. [2] Картина из собрания Эрмитажа, приписываемая художнику Леонардо да Винчи. [3] ПВО — противовоздушная оборона. [4] «Афтенпостен» — норвежская вечерняя газета. [5] Все описанные случаи не являются авторским вымыслом. [6] В разведке — сотрудник наружного наблюдения. [7] Харальд Оскар Сольберг (1869 — 1935), норвежский пейзажист-символист, за которым закрепилась слава автора «пейзажей для души». [8] В оригинальной озвучке он НапОлеон Соло, а не НаполеОн. [9] С латинского — «ничейная земля». [10] С французского — «проклятый художник». Термин введён Шарлем Бодлером и описывает классических художников модерна в середине XIХв, страдающих от непризнанности и бедноты. [11] Марсель Дюшан (1887 — 1968) — художник, перевернувший мир искусства в ХХ веке тем, что отправил на выставку 1917-го года в качестве экспоната данный объект: https://adindex.ru/files2/publications/2013/05/99003_3.jpg. Дальнейшие (и предыдущие) работы Дюшана отличались похожей оригинальностью, однако не принесли ему столь же громкой славы. [12] С французского «мальчик». [13] Она же «улица Карла Юхана». Автор использовал оригинальный норвежский вариант. [14] Имеется ввиду копия работы «Принцесса Х» румынского скульптора Константина Бранкузи (1876 — 1957). Описания излишни: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/4/41/Princess_X.jpg. [15] «Сейченто» — Фиат 600. [16] Картина художника Рафаэля Санти. [17] Эдвард Григ (1843 — 1907) — норвежский композитор, родившийся в Бергене. [18] Эдвард Хоппер (1882 — 1967) — американский художник, известный картинами, запечатлевшими повседневную жизнь, «певец одиночества». Примеры работ: https://www.wikiart.org/ru/edvard-khopper. [19] Книга, считающаяся классикой шахматной литературы, описывающая шахматные партии турнира претендентов 1953-го года, проходившего в Нейгаузе и Цюрихе; 2-е переиздание вышло в 1960-м году. [20] Василий Смыслов — победитель вышеупомянутого турнира 1953-го года. [21] Коэффициент Эло у гроссмейстеров начинается с 2500, в то время как у Ильи в досье (в титрах к фильму) — 2401, что соответствует званию «международный мастер». [22] Речь идёт о картине Эдварда Мунка «Крик»: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%80%D0%B8%D0%BA_(%D0%BA%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B8%D0%BD%D0%B0_%D0%9C%D1%83%D0%BD%D0%BA%D0%B0).